Характерный ленинский смешок. А взгляд пристальный, взгляд человека, мысль которого продолжает напряженно работать даже тогда, когда он разговаривает с вами.
На съезд съехались делегаты со всех концов страны. Фрунзе старался разыскать иваново-вознесенских, шуйских, владимирских. Ему повезло. Он познакомился с молодым солдатом Борисовым из Шуи.
— Кто: эсер, меньшевик, большевик?
— Большевик, товарищ Михайлов. А вы, судя по выступлениям, тоже большевик.
— Угадали. Что делается в Шуе, в Иванове? Жиделев вернулся из ссылки?
— Вы знаете Николая Андреевича?
— Очень даже хорошо. Где Варенцова Ольга Афанасьевна, где Федор Никитич Самойлов, Алексей Семенович Киселев, Василий Петрович Кузнецов?
— Да вы, оказывается, всех наших знаете!
— Ваши-наши, — рассмеялся Фрунзе. — Рассказывайте. Да все по порядку, не скупитесь на слова.
Солдат рассказал, что в Иваново-Вознесенске, в Тейкове, Кохме, Родниках и в других промышленных центрах Советы почти полностью в руках большевиков. А вот в Шуе чувствуется влияние эсеров.
— Опять эсеры! Выплыли. Да что же вы их не разгоните?
— Сил не хватает. В Шуе нас всего двадцать пять большевиков.
Борисов уехал. Фрунзе остался в Петрограде редактировать резолюции съезда. Такое дело нельзя было доверить эсерам. И неожиданно пришла телеграмма из Шуи:
«Если вы наш шуйский Арсений, то рабочие Шуи просят вас приехать».
Фрунзе с невероятной силой потянуло в Шую. Он ответил: «Я тот самый Арсений. Приеду». Но пришлось вернуться в Минск: надо отчитаться перед крестьянами, выбравшими его делегатом, рассказать о выступлении Владимира Ильича.
Это было какое-то особое время для Фрунзе. В Минске он, как в дни Иваново-Вознесенской стачки, организовал «социалистический университет» — курсы для подготовки агитационно-пропагандистских работников Минского комитета РСДРП(б), читал им лекции, рассылал агитаторов в волости, на заводы, на фронт, устанавливал связи с парторганизациями Западного фронта. В тот день, когда Временное правительство погнало русские войска в наступление, он провел в Минске грандиозную антивоенную демонстрацию, редактировал «Крестьянскую газету», принимал участие в конфискации помещичьих земель.
В Минске стояла Кавказская кавалерийская дивизия. Фрунзе не замедлил связаться с председателем одного из полковых комитетов, который был также заместителем председателя дивизионного комитета, Семеном Михайловичем Буденным. Бравый, усатый кавалерист пока не причислял себя ни к одной из партий. Фрунзе и Мясников решили сделать из него большевика. Они стали приглашать его на заседания Совета рабочих и солдатских депутатов, связали с Минским горкомом партии. И словно бы само собой получилось, что Буденный стал считать себя большевиком, а вся деятельность солдатского комитета дивизии проходила теперь под руководством горкома партии и лично Фрунзе.
Вскоре, однако, дивизию перебросили в Гомель. Но Фрунзе продолжал поддерживать связь с Буденным через надежных людей.
Состоялся Второй съезд крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний. Председателем этого съезда делегаты избрали Фрунзе. Его на руках внесли в президиум.
Это был триумф большевистской политики по крестьянскому вопросу. Фрунзе встал во главе крестьянского движения. Он сделался самой ненавистной фигурой для белорусской буржуазии.
Обстановка вокруг него накалилась до предела.
Тут же, на крестьянском съезде, к нему подошел губернский комиссар Авалов. Он был раздражен, грыз ногти. Сунул Фрунзе под нос буржуазный листок.
— Вот читайте, что пишут именитые граждане Минска. Доигрались!.. Они считают вас врагом белорусского народа и требуют вашей высылки из пределов Белоруссии. Знаете, кто вы, по их мнению? Племянник германского кайзера Вильгельма, засланный для присоединения Белоруссии к Германии. Ведь вы противозаконно общались с германскими солдатами и разговаривали с ними по-немецки… Мы вынуждены отстранить вас и поставить начальником милиции другого человека.
Фрунзе рассмеялся, легонько взял губернского комиссара за локоть.
— Как относятся ко мне белорусские крестьяне, вы имели случай видеть сами. Ну а что касается клеветона в желтой газетенке, то я знаю авторов: они все из того же национального комитета. Это они через вас посылают телеграммы Временному правительству, требуя присылки карательных экспедиций для подавления крестьян. Карательные экспедиции против народа!.. А где же революционность Временного правительства? Знаю, кого вы прочите на должность начальника милиции: эсера Нестерова. Но опять же вы имели возможность убедиться, что Нестеров не пользуется авторитетом у народа: ведь вы предложили избрать Нестерова председателем съезда, а крестьяне его забаллотировали. Губернский комиссар должен прислушиваться к гласу народному. А вот что думает народ по поводу того, являюсь ли я племянником кайзера и кумом Джолитти. Уж «Минский голос» вы не можете заподозрить в симпатиях ко мне.
Авалов скользнул взглядом по странице развернутой газеты.
— «Мы знаем, что человек, в течение двенадцати лет боровшийся за свободу народа в рядах социал-демократической партии, два раза приговоренный к смертной казни и отбывший шесть лет тяжелой каторги, не был и не может быть врагом народа…»
И на этот раз губернский комиссар вынужден был отступить.
— Значит, вы не принимаете отставку, господин Михайлов?
— Я не министр. Вот если Керенский уйдет в отставку, тогда и я сложу с себя полномочия начальника милиции. Обещаю.
— И как это нужно понимать? Приверженность или наоборот?
— А тут уж сами догадайтесь.
«Формально он неуязвим. Но его нужно сместить! Он плюет и на думу, и на меня, издевается над Керенским и вообще над Временным правительством. Вот и напишу донесение прямо на имя Авксентьева или самому премьер-министру. Пусть официально прикажут арестовать за противозаконные действия по отношению к крупным землевладельцам…»
В том, что начальник милиции — большевик, Авалов не сомневался. Михайлов входил в городской комитет большевистской партии. А по сути, этот городской комитет охватывал своим влиянием всю Белоруссию и весь Западный фронт.
После расстрела Временным правительством 4 июля демонстрации рабочих и солдат в Петрограде обстановка по всей стране резко изменилась. Двоевластие кончилось. Началось преследование большевиков.
Но Фрунзе наперекор всему выступил против разгула контрреволюции: он стал издавать газету «Звезда». Не успел Авалов 10 июля закрыть «Крестьянскую газету», как 27 июля вышел первый номер «Звезды». И что это была за газета! Редактировали ее Фрунзе и Мясников, но за ними, конечно, стоял ЦК большевистской партии. На первой же странице Фрунзе заявлял: «Мы сумеем отразить натиск на революцию, откуда бы он ни исходил!» Решительное заявление. И вот на всех тумбах и заборах появились большевистские листовки и «Звезда». Авалов разослал своих агентов с приказом: сорвать, заклеить! Милиционеры хватали «лиц, замеченных в заклейке воззваний». Фрунзе опубликовал в газете «Новое Варшавское утро» приказ: «Все, замеченные в срыве или заклейке воззваний, будут привлекаться к ответственности».
Авалов обратился в Петроград, к Керенскому. Керенский распорядился: «Звезду» закрыть!
В это же самое время главковерх генерал Корнилов («человек с надутыми щеками») принял в ставке, которая находилась в Могилеве, представителей Америки, Англии и Франции. Корнилов был начитанный генерал, хорошо знал историю. Он был честолюбив, считал, что на определенных этапах история повторяется. Любимым героем Корнилова был Наполеон. Наследник революции Бонапарт, когда пришло его время, надел императорский мундир и объявил себя единовластным диктатором. Ситуация сходная. За короткое время казак Лавр Корнилов достиг того, о чем не смел и мечтать: в сорок семь лет стал главнокомандующим всеми вооруженными силами республики. Революция возвысила его, наделила огромной властью. Он с саркастической улыбкой наблюдал за «кувырканиями» новоявленного диктатора Керенского, этого убогого выскочки, комедианта, собственными руками подрубившего тот сук, на котором он мог бы еще держаться какое-то время: Керенский отказался от Советов, полез в премьер-министры Временного правительства, создал коалиционное правительство, то есть, вместо того чтобы опираться на народ, залез под крылышко крупной буржуазии, которой он, в общем-то, не нужен. Корнилов видел всю беспомощность, никчемность новоявленного премьера, обладающего «храбростью женщины в момент, когда она рожает» (так, кажется, говорил Талейран о Людовике XVI). Вся эта шваль, объявившая себя коалиционным Временным правительством, не пользуется ничьей поддержкой. После расстрела июльской демонстрации, после того как Временное правительство подавило вооруженной силой двадцать два восстания крестьян, оно перестало представлять какие бы то ни было народные слои. Эсеры и меньшевики, заседавшие в Советах, своим сговором с Керенским также поставили себя вне масс, сделали Советы придатком Временного правительства. Дорвавшись до власти, Керенский не придумал ничего умнее, как ввести на фронте смертную казнь. Корнилов только потирал руки от удовольствия. Приказы Керенского открыли невиданные возможности для расправы с революционно настроенными частями на фронте. Расстрелять, задушить, обезглавить!.. Никаких комитетов!
Теперь, когда в ставке собрались представители держав «Сердечного согласия» и Америки, генерал Корнилов поставил вопрос прямо: или революция или монархия? Представители единодушно высказались за монархию, за твердую власть, способную обуздать чернь и повести наступление на фронте, за диктатора. Были кое-какие разногласия между французами-республиканцами и англичанами-монархистами, но они носили частный характер, не затрагивающий существа вопроса. Как говорят дипломаты: хороший повар способствует примирению. Обильный обед примирил спорщиков. Корнилову обещали поддержку.
Выпроводив гостей, Корнилов вызвал в ставку командующего Западным фронтом Гурко. Задумав поднять мятеж против революции, гене