Люди большого интеллектуального потенциала быстро узнают друг друга и быстро сближаются. Они как-то сразу нашли нужный тон.
— А не тот ли вы Фрунзе, что отбывал ссылку в Верхоленском уезде?
— Тот самый.
— Почему я спрашиваю: фамилия редкая, да к тому же дело ваше в связи с созданием вами организации политических ссыльных Манзурской волости сильно нашумело тогда. Я ведь тоже отбывал ссылку в Верхоленском уезде. В Тутурах.
— Я в Тутурах бывал.
— Вы бежали в августе пятнадцатого, а меня в Тутуры водворили только в конце сентября. Разминулись на месяц. Бежал я четыре месяца спустя. Через Качуг, где еще застал Жиделева.
— Так вы с ним знакомы?
— Немного. Он помог мне устроиться на подводу до Иркутска. Ну а в Тутурах мы действовали по вашему «Уставу»: создали подпольную кассу взаимопомощи, столовую, клуб. Даже выпускали рукописный литературно-политический журнал. Помещал и свое…
— Вы — прозаик, поэт?
— Всего понемногу. В основном стихи. Даже кое-что на память помню. Написал в Томской тюрьме.
О свободе, о жизни замолкли рыданья,
Ни оковы, ни стены, ни годы страданья
Не заставят позорной пощады просить.
Не сломить мою гордую стену молчанья.
Не сломить!
— Недурно. Я ведь тоже в тюрьме стихами баловался. Почему-то все политические заключенные подражают Огареву.
— Справедливое замечание. И Лермонтову.
— Подумать только: ведь все это было каких-нибудь три года назад! А как в Самару попали?
— Я ведь в Петроград намеревался податься, да проездом остановился в Самаре и угодил в руки к Бубнову.
— Андрею Сергеевичу?
— Вы его знаете?
— То, что я его знаю, не удивительно: с ним мы начинали в Иваново-Вознесенске в пятом.
— Непостижимо! Ведь Андрей и удержал меня в Самаре: не отпущу, говорит, люди здесь нужны. Я денег на дорогу просил, не дал. Сидел у него на квартире, как под арестом, пока он мне «железку» доставал. А я «железок» побаивался. Еще в восьмом году произошел нелепейший случай. Бежал я тогда из каинской ссылки. В Челябинске снабдили «железкой» на имя Андрея Степановича Соколова. Приехал в Питер, иду по Стрелке и неожиданно встречаю приятеля, с которым в Петропавловске в одной организации состоял. Тогда мы настоящих имен друг друга не знали. Встретились, обнялись, расцеловались. «А как теперь тебя звать?» — спрашивает. «Андрей». — «Вот странно, я тоже Андрей! А как твое отчество?» — «Степаныч». — «Это тем более странно, что я тоже Степаныч. А как фамилия?» — «Соколов». — «Я тоже Соколов. Где ты взял мой паспорт?» Пришлось спешно уехать из Питера.
— С «железкой» и у меня вышло почти такое же. Фигурировал в Чите под фамилией некоего Василенко, которого знал еще по Петербургскому политехническому институту. Оба мы были на экономическом. Я знал, что он из Читы. На месте все уточнили и состряпали «железку». А у этого Василенко, оказывается, половина забайкальцев — родственники да знакомые.
— Значит, вы экономист? Это тем более удивительно, что я тоже в некотором роде экономист: был секретарем больничных касс заводов «Треугольник» и «Гейслер», а в камере Спасской части преподавал товарищам политэкономию.
— Руководили совнархозом?
— Руководил.
— Я тоже руководил. Военным делом, случайно, не увлекались?
Куйбышев расхохотался.
— Семь лет кадетского корпуса, семь лет самой дикой муштры. Это был один из тридцати российских кадетских корпусов в Омске. По идее корпус должен был давать среднее образование будущим офицерам. А нас не образовывали, а муштровали. С этого, собственно, и начинается моя биография. Из военно-медицинской академии пришлось бежать, чтобы не угодить за решетку.
Фрунзе щурился все больше и больше, с хитроватым видом разглаживал усы.
— Остальное мне известно, Валериан Владимирович, от Бубнова. Вы были членом реввоенсовета Четвертой армии, но Троцкий почему-то отстранил вас. По-видимому, в связи с переходом на «мирную» работу. Я возбудил ходатайство о назначении вас членом реввоенсовета. Будем работать вместе.
Куйбышев поднялся.
— С вами, Михаил Васильевич, работать всегда рад. Колчак под горлом сидит… А Четвертая армия, как я полагаю, сейчас небоеспособна. Я написал в ЦК.
— Ну что же, сделаем ее боеспособной. Другого выхода у нас нет. Завтра выезжаю в Уральск.
— Мог бы сказать, что это очень опасно, но на вашем месте поступил бы точно так. Вы лезете в пасть волку. Используя антагонизм между Николаевской и 25-й дивизиями, белоказаки несколько дней назад совершили два внезапных налета на Уральск. Наши полки понесли большие потери. Все злы, раздражительны.
— Договоримся следующим образом: ждать вашего официального утверждения, как сами понимаете, некогда. Ведь нам с вами виднее, что нужно делать. Займитесь формированием Самарского полка из рабочих. Армию нужно оздоровить, влить в нее свежие силы. А тем временем прибудет коммунистический отряд из Иванова.
Они только что познакомились, но сразу поняли, что будут большими друзьями. И на всю жизнь. Они угадали друг в друге «прочность», крепость натуры. Объединив усилия, они могли бы своротить гору. А гору нужно было своротить в самые короткие сроки.
В Уральске, в тех заснеженных краях, завязался тугой, кровавый узел. Чем больше вникал Фрунзе в обстановку, тем скорее хотелось ему выехать туда, на место событий. Как развязать, разрубить узел? Можно потерять голову и ничего не сделать…
Разное случалось в жизни, разное, но такого еще не бывало: он, хозяин целой армии, не может управлять этой армией. Скорее бы прибыл коммунистический отряд… Двинуть отряд прямо на Уральск… А может быть, и не надо. Опереться можно на бойцов 25-й дивизии. Прославленная дивизия. Недавно бригада Кутякова этой дивизии отличилась при взятии Уральска. Но вся беда в том, что Реввоенсовет фронта передал две бригады этой дивизии соседней Первой армии, в Уральске осталась лишь бригада Кутякова. Кутяков еще не оправился от тяжелого ранения, и бригадой командует некто Плясунков. Уральск, таким образом, занят ненадежной Николаевской дивизией.
В штабе армии тепло, уютно. Роскошный особняк за высокой каменной оградой. Шестьдесят комнат. Мраморная лестница ведет на второй этаж, где находится кабинет командарма. А за окнами — мороз, от которого стынет вода в кожухе пулемета.
…Как все-таки быть с мятежными полками? После долгих раздумий Фрунзе послал в штаб Николаевской стрелковой дивизии приказ: «Преступление перед Советской властью смыть своей кровью». Только в этом случае виновники мятежа не понесут наказания. Сами обстоятельства всегда заставляли его быть тонким психологом. Ему казалось, что существует не только психология масс, но и умонастроение масс, вызванное той или иной конкретной обстановкой. Всегда он бил наверняка. И теперь, все взвесив, мог уверенно сказать, что выйдет победителем. Тех, кто поднял мятеж, обманули. И обманутые это очень скоро поняли, но просто не знают, как вести себя дальше. Он дал им возможность искупить свою вину, и они, конечно, с радостью ухватились за эту возможность.
Вызвал Новицкого, адъютанта.
— Едем в Уральск!
Уселись в розвальни, укрыли ноги козловыми одеялами и покатили по белому метельному простору в неизвестное. От Самары до Уральска напрямую по заметенному санному пути — почти триста верст, а на деле — все четыреста. Собственно, Уральск — это уже передовая. На станции Шипово, до которой рукой подать, засели белоказаки. Тут, в снежной кутерьме, ненароком можно заехать в село, занятое беляками. Ведь четкой линии фронта нет. В тылу красных войск пошаливают бандиты. А командарм отправился в дорогу без всякого конвоя. Сел — и поехал. В штабе армии заблаговременно зачислили его в покойники.
Степной городок Уральск, утонувший в сугробах, встретил командарма стрельбой из всех видов оружия. Палили просто так, для острастки, боялись налета белоказаков. Новицкий возмутился.
— За сутки больше двух миллионов патронов ухлопают!
— Не все сразу. Научим беречь патроны.
Фрунзе направился прямо в штаб Николаевской дивизии. Вошел маленький, неприметный, вроде бы и не начальник вовсе, отодрал лед со смерзшихся усов, представился дежурному. Дежурный принялся бешено крутить ручку телефона. Забегали люди. Выскочил начальник дивизии. Руки и губы у него тряслись. Неожиданность была слишком велика. Ведь со дня сформирования армии еще ни один из больших начальников не появлялся на фронте. Правда, прикатил как-то Троцкий, но с такой сильной охраной — до батальона, что красноармейцы и командиры говорили: «Боится нас, как бандитов». А тут — просто так. Никакой охраны. Сел у печки, погрелся, выпил стакан чаю. Сказал, что остановится в гостинице. Временный штаб здесь. И ни слова о недавних трагических событиях. Завтра проведет смотр войскам гарнизона. Командовать парадом будет начальник Николаевской дивизии Дементьев.
Начальник дивизии воспрянул духом. Ничего устрашающего в облике и в словах командарма не было. Даже доверил командовать парадом.
Но начдив доверие командарма истолковал по-своему: пусть не задирает нос комбриг Плясунков! Они — боевые, они — герои! А командарм предпочел им все-таки Николаевскую. Давно хотелось Дементьеву свести счеты с Плясунковым. Кажется, представляется удобный случай унизить этого задаваку.
Враг не дремал: по Уральску поползли слухи один нелепее другого. Дескать, Фрунзе — немец, царский генерал, собирается ввести в войсках муштру, скрутить всех народных командиров и комиссаров.
Слухи взбудоражили гарнизон Уральска. Слухам верили. Во-первых, почему командарм поручил командовать парадом мятежникам? Во-вторых, почему он отправился сразу в Николаевскую, которая не участвовала во взятии Уральска, а не в прославленную Первую бригаду Кутякова? Парад решил провести, муштровать! Особенно бесновался Плясунков, временно исполняющий должность командира Первой бригады.
— Проучить царского генерала надо, проучить! Чтобы он и носа сюда боялся сунуть.