!.
Удар со стороны голой заснеженной равнины, где все просматривалось на десятки верст, случись он ночью, оказался бы для белоказаков полной неожиданностью. Ведь они считали себя полными хозяевами этих мест, а если ждали наступления, то только вдоль дороги. Ведь бои все время велись лишь вдоль дорог, в лоб. Фланги белоказачьего отряда не были прикрыты, да и разведка в стороны не велась: считалось, что через забитые рыхлым снегом ерики и овраги ни проехать, ни пройти.
Но тот самый Орловско-Куриловский полк, где недавно был мятеж, разворачивался лениво, дал обнаружить себя. Белоказаки быстро опомнились и отбросили Николаевскую дивизию на исходные позиции.
Полная неудача. Она свидетельствовала о многом. О том, что Николаевская дивизия деморализована, о том, что ее начальник Дементьев неспособен командовать дивизией. Оказывается, выводить из апатии нужно не бойцов Николаевской, а самого начальника! Вот он стоит, внешне представительный, этакий сопун с неторопливыми жестами, умеет вытягиваться, щелкнуть каблуком, бросить глубокомысленное замечание. И его солидный вид обманывает всех: на этого, мол, можно положиться — нетороплив, спокоен, горячку пороть не станет. А он спокоен и нетороплив потому, что ленив, нерасторопен, не горит революционным энтузиазмом, как тот же Плясунков. Никакой неудачи нет. Наоборот: за короткий срок удалось вскрыть все язвы, разъедающие армию. Теперь будем лечить…
Фрунзе приказал начдиву срочно укрепить правый фланг войск, но Дементьев и не подумал, забыл. Белые выбили его дивизию из хуторов Железнов Второй и Чернухин, перерезали железную дорогу Деркул — Шипово. Тем самым противнику удалось захватить важнейшую фронтовую магистраль армии; именно по ней шло людское пополнение, шли эшелоны с хлебом и обмундированием из Урбаха, Покровска, Ершова, Красного Кута и Александров-Гая.
— Кто назначил этого недотепу начальником дивизии?! — возмущался Фрунзе. — Он в подметки не годится Плясункову!
Дементьева от командования отстранил. Плясункова назначил начальником всей Уральской группы войск; теперь ему подчинялась и Николаевская дивизия.
Плясунков собрал командиров, коротко сказал:
— Товарищ Фрунзе похлестче нашего Чапая будет — стратег! А революционную дисциплину среди вас я сам наведу — вы меня знаете. Командарм призывает идти на Лбищенск. И мы по первому его приказу пойдем хоть до Каспийского моря!
В это время прямо на передовую к Плясункову приехала жена.
— Тю! Эк тебя принесло не ко времени. Баба на передовой — хуже Пермской катастрофы. Сейчас же отправляйся обратно!
— Сюда еще добралась, а отсюда совсем не выбраться.
— Это я тебе устрою.
Плясунков взял листок бумаги и написал:
«Дорогой тов. Фрунзе! Так как красному командиру иметь при себе жену нецелесообразно, прошу вас взять ее с собой и доставить в Самару».
— Вот получай. Командующий в Уральск уехал. Найдешь его в штабе или в гостинице. Он тебя с собой возьмет. Очень отзывчивый, душевный человек. Из нашенских.
Все так и предполагали: поглядел командарм на передовую — и укатил в штаб, в Самару. «Нецелесообразную» жену Плясункова, восемнадцатилетнюю девчонку, он отправил с первой же подводой. А сам и не собирался уезжать из Уральска. При нем был его штаб — Федор Федорович Новицкий и адъютант.
Михаил Васильевич связался с Самарой. Прибыл Иваново-Вознесенский рабочий отряд! Командарм вызвал в Уральск Фурманова, Игнатия Волкова, Андреева и Шарапова. Куйбышев сообщил, что Самарский полк сформирован и через два дня будет отправлен в Уральск.
…Фрунзе в спешном порядке занялся формированием и переформированием частей. В Москву в ЦК отправил телеграмму:
«Требуются большие персональные изменения. Необходимо тщательное расследование всей деятельности не только мятежных частей, но и всего руководящего персонала армии».
Из Иваново-Вознесенского отряда Фрунзе сформировал 220-й полк, который влился в 25-ю стрелковую дивизию.
Комиссаром Иваново-Вознесенского полка был назначен Дмитрий Фурманов. Фурманов отправился на фронт всей семьей: жена Анна, сестра Софья, брат Сергей. Да и другие приехали целыми семьями: братья, сестры, старые ткачихи с сыновьями.
Игнатий Волков стал комиссаром бригады и председателем военного трибунала в Уральске. По рекомендации Куйбышева политотдел армии возглавил большевик Тронин Владимир Аркадьевич, недавний комиссар просвещения в Самаре.
Иван Ильич Андреев, который во время эсеровского мятежа в Ярославле был правой рукой Фрунзе, находился в чрезвычайном штабе, теперь был утвержден комиссаром 22-й дивизии; старый подпольщик Иван Яковлевич Мякишев сделался комиссаром прославленного Пугачевского полка.
Каждое назначение проходит со скрипом. До сих пор не удалось перетащить на фронт Авксентьевского. Михаил Васильевич слал в центр запросы, просил, требовал. С должностью комиссара Ярославского военного округа Авксентьевский справляется великолепно. Сейчас такие спецы нужны здесь, в армии. Авксентьевский шлет из Иванова слезные письма, просится. Кто-то там, в Москве, сопротивляется каждому начинанию Фрунзе. По телеграфу грозные окрики Троцкого: «Что это вы там затеяли? Центр не разрешает!» И все-таки вопреки всему дело постепенно налаживается.
На каждом шагу Михаил Васильевич слышал имя Чапаева. О нем говорили как о каком-то былинном богатыре. Впрочем, всякое говорили. Крестьянский сын из чувашской деревни. Во время первой мировой войны дослужился до фельдфебеля, ходил в разведку. Среди крестьян Самарской губернии сперва был известен как хороший большевистский агитатор. 28 сентября 1917 года вступил в партию большевиков, возглавлял уездный комитет. После Октября назначили начальником Николаевского гарнизона, здесь же, в Самарской губернии, выбрали командиром 138-го запасного пехотного полка. Так как полк состоял в основном из кулацких сынков, Чапаев предложил разогнать его и создать отряд Красной гвардии. Когда эсеры, меньшевики и белые офицеры, вернувшиеся с фронта, решили поднять в Николаевске восстание против Советской власти, Чапаев силами своего отряда подавил мятеж. И где бы ни вспыхивали кулацко-эсеровские мятежи — Чапаев тут как тут. Отбирает у кулаков хлеб, одежду, накладывает на них денежную контрибуцию — все отправляет в голодающие губернии, в Питер, в Москву. Из красногвардейских отрядов он сформировал бригаду, куда вошли полки имени Пугачева и имени Стеньки Разина. Комбригом выбрали Василия Ивановича. Эта бригада влилась в Четвертую армию Восточного фронта. Именно Чапаев спас от разгрома эту армию, когда она оказалась отрезанной от своих баз снабжения белоказаками: он вывел армию из боя почти без потерь. Потом было всякое: бои с белочехами, с армией самарской «учредилки». Назначили начальником 2-й Николаевской дивизии. Дивизию бросили против белоказаков и белочехов, имеющих десятикратное превосходство в силах. А когда дивизия оказалась в окружении, никто не пришел на помощь Чапаеву. Напрасно слал он телефонограммы в штаб армии, главкому, в Реввоенсовет Республики. Это походило на предательство. Но Чапаев сумел прорвать окружение и даже потеснить противника. Теперь Чапаева услали в академию, в Москву…
Из отрывочных рассказов возникал облик бесстрашного, волевого командира, обладающего оперативным мышлением. В штабных бумагах на имя председателя Реввоенсовета армии Линдова Михаил Васильевич обнаружил письмо Чапаева:
«Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4-й армии на какую-нибудь должность — командиром или комиссаром в любой полк… Я хочу работать, а не лежать… Так будьте любезны, выведите меня из этих каменных стен. Томиться понапрасну в стенах не согласен. Это мне, как тюрьма. А если не отзовете, пойду к доктору, который меня освободит».
Но Линдов убит. И никто не отозвал Чапаева из Москвы.
— Его нужно отозвать, — сказал Фрунзе Новицкому. — Я изучал бои и операции, проведенные им. Это талантливый полководец, самородок. В академию пошлем, когда отвоюемся. Тут земля горит под ногами, а его будто специально отправили. Характер, видите ли, не понравился.
Отзывать не пришлось С быстротой молнии распространился слух:
— Чапаев вернулся! Сбежал из академии…
Дежурный по штабу доложил командарму:
— Чапаев просит принять его.
Михаил Васильевич и Новицкий переглянулись.
— Легок на помине. Сейчас начнет нас костерить да размахивать саблей, наподобие своего воспитанника Плясункова. Пусть войдет!
В кабинет медленно и как-то даже застенчиво вошел худощавый человек среднего роста, выбритый, гладко причесанный, одетый в новенький френч, в сапоги-бурки мехом наружу.
Да Чапаев ли это?! Может быть, дежурный что-нибудь напутал? Но когда вошедший вытянулся и по всей форме доложил о прибытии, сомнения рассеялись. Так вот он какой, Чапаев!..
— Здравствуйте, Василий Иванович! Присаживайтесь. Откомандировали?
— Сбежал, товарищ командарм. Тут кровь льется, а я в тылу сижу, книжечки про войну почитываю. Муторно стало…
Голос у него был глухой, тихий. Только нервно подрагивающий ус да сурово сдвинутые брови, временами ломающиеся, выдавали его волнение. В нем сразу же угадывался характер сильный, непреклонный.
— А ведь я знаю, почему вы тогда отменили приказ начдива Захарова и сами, будучи устраненным, взяли на себя командование! — сказал Фрунзе.
Чапаев насупился, стал закручивать ус. Но не произнес ни слова. Слушал.
— Сердце у вас не выдержало, так я полагаю. Приказ начдива, в самом деле, был ошибочный. Вы это видели и решили: семь бед — один ответ. И выиграли бой! Ну а если бы не выиграли, не освободили Николаевск? Вы знали, что вас ждет?
Глаза Чапаева блеснули. И тут Фрунзе понял, сколько в этом сухощавом маленьком человеке огня.
— Знал. Но ведь нужно было взять Николаевск! Захаров приказал Кутякову идти в лобовую атаку, а Плясункову отходить на Давыдовку. Извините за выражение, но это был непродуманный приказ. Всех людей положили бы и город не взяли. Я приказал разинцам зайти в тыл чехам. Ну а с пугачевцами отвлекли огонь артиллерии противника на себя. Вот тогда разинцы ударили с тыла, я и повел пугачевцев в лобовую… Не могли мы не взять Николаевск, не имели права!