Мадамин был польщен. «А может быть, в самом деле стоит съездить к Ширмату? — размышлял он. — Ширмат не посмеет нарушить закон гостеприимства…»
На второй день Ахунжан встретился с Кривым Ширматом, сказал ему:
— Пригласи Мадамина письмом, скажи, что надумал перейти, и убей эту неверную собаку!
…Эту страну он не успел целиком открыть в юности. Он тогда обследовал лишь те земли, что лежат вокруг Иссык-Куля, увидел снеговую голову Хан-Тенгри. А далеко на западе были тугаи Аму-Дарьи, пески Кызыл-Кумов и Кара-Кумов, столовидные горы Копет-Дага, старинные развалины.
Теперь он увидел все это. В тугаях, в камышах, на воде розовели изящные фламинго, плавали лебеди и колпицы с лопатообразными клювами, неслышно подкрадывалась к фазану камышовая рысь кара-кулак. Здесь было кабанье царство. По ночам кабаны делали набеги на бахчи и огороды, истребляли посевы джугары. Кремневые мултуки и лохматые киргизские овчарки мало помогают местным жителям в борьбе с кабанами. Нужно создать из красноармейцев охотничьи команды, устроить настоящий кабаний гон с собаками и самому неплохо бы вспомнить молодость… Забраться на коне в зеленовато-желтые заросли, ждать с винтовкой, пока послышатся крики и свист загонщиков… Хорошо бы иметь при каждой охотничьей команде хотя бы небольшую свору! Мечты…
На зеленых холмах возле Ашхабада алели тюльпаны, ползали черепахи и маленькие вараны. Михаилу Васильевичу понравился город на равнине. Но и здесь тянуло в горы, манили мягкие очертания Копет-Дага, поднимающегося на юге. После съезда он совершил экскурсию в Фирюзу. Поразили плоские, красные, выветрившиеся горы, совершенно голые и все-таки прекрасные; поразили вековые чинары; и небо здесь было особенное: бирюзовое. Еще нигде и никогда не видел он такого неба. Казалось бы, небо повсюду должно быть одинаковое, но это неправда.
«Я бы хотел всегда жить здесь… — думал он. — Охотиться на перепелов и архаров, сидеть на берегу Фирюзинки и читать книги».
Но он знал, что жить здесь не придется. Жить здесь — значит отдыхать. Одни словно бы рождаются для отдыха, другие — для работы. Сколько дней смог бы он просидеть на берегу Фирюзинки?.. Конь Чапаева был с ним. Конь, привыкший к выстрелам, к орудийным залпам, конь, знающий, когда ему нужно лечь на землю и когда мчаться, обгоняя ветер. Он мирно пасся на лугу, иногда прядая нервно-чуткими ушами.
Потом они двинулись к самой южной точке Советского государства — к Кушке. Был парад. Михаил Васильевич осмотрел развалины крепости, где некогда останавливался Александр Македонский. Прошло… как будто вовсе не бывало… Фрунзе написал Владимиру Ильичу:
«Личное ознакомление с состоянием воинских частей фронта, начиная от Ташкента, кончая районами Красноводска и Кушки, дало самую безотрадную картину. Численный состав ничтожен… Настроение частей неудовлетворительное, главным образом, на почве отсутствия обмундирования; все части представляют в этом отношении неописуемый сброд. Пограничная охрана отсутствует; вся приграничная полоса заполнена афганцами и персами. Вооружение войск разнокалиберное; до сих пор одна четверть вооружена берданками и одна четверть английскими винтовками. Таким образом, в военном отношении мы сейчас представляем ничтожество. В политическом отношении наше положение в Закаспии в данный момент вполне благоприятно. После произведенного нами объезда депутатов и всех туркменских племен можно считать исчезнувшими опасения за неблагоприятный исход голосования… Настроение приграничных персидских племен тоже в нашу пользу. Англичане в Хоросане отчаянно нервничают…»
С вооружением очень плохо. На днях пришлось отправить полторы тысячи винтовок и десять пулеметов в Баку — Сергею Мироновичу Кирову.
На чем все держится? Но пока держится, нужно спешить. В Ташкент командующий вернулся с обширными планами преобразования армии. В частности, он решил построить военно-коммунистический городок — стратегический опорный пункт к юго-западу от Ташкента, на плато, возвышающемся над долиной Сыр-Дарьи и Голодной степью, а также создать мощную боевую флотилию на Аму-Дарье, которая сдерживала бы напор англичан на Термез.
За военными делами не забывал он и хозяйственные: отправил в Иваново-Вознесенск два эшелона хлопка, а в Самару — два эшелона с нефтью и бензином.
КАК ХАЛАТ БУХАРСКОГО ЭМИРА ОКАЗАЛСЯ В ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКЕ
Одного из киргизов звали Халпибай, другого — Гедибай. Оба они были седобородые, морщинистые, пропахшие дымом кизяка, в синих засаленных халатах. Как они добрались от Ферганы до Ташкента, никто не знал.
Когда их провели в кабинет командующего, они распростерлись на полу.
— О, высокий генерал наш! Кто же виноват, что мы родились киргизами? Почему грабят наши юрты, разоряют наши кочевья?
Михаил Васильевич усадил их на диван. Ординарец принес чай.
— Кто посмел вас обидеть?
— Проклятый курбаши Ахунжан (будь вдовой его дочь!), который притворился красным командиром. Его солдаты разбойничают в кишлаках, угоняют коней.
— Ахунжан все вернет и будет наказан.
Когда киргизы ушли, Фрунзе дал волю гневу. Был только один способ положить конец всем безобразиям, творимым Ахунжаном: перебросить его полк в Ташкент и переформировать здесь. Командующий отдал приказ. Вскоре получил ответ: Ахунжан выполнять приказ отказался. А тут чрезвычайное происшествие: басмач Курширмат заманил в свою ставку командира полка Мадамина и зарезал его.
По-видимому, не обошлось без Ахунжана. Значит, Ахунжан поднял мятеж…
Командующий в сопровождении отряда выехал в Андижан. Взбунтовавшегося курбаши нужно немедленно арестовать, разоружить полк. Но все это казалось довольно проблематичным. К Ахунжану может присоединиться Кривой Ширмат, а в Андижане советский гарнизон слаб. Может произойти кровопролитие, а его не должно быть.
Только хитростью можно взять мятежников.
План командующий обсудил с командирами Татарской бригады и местным ревкомом.
Якобы по случаю приезда командующего назначили парад всего гарнизона. На площади войска были расположены таким образом, что ахунжановцы оказались в кольце бойцов Татарской бригады. Выходы с площади перекрыли повозками и автомобилями.
Ахунжана вызвали в клуб на заседание ревкома. Курбаши явился. Но не один, а с четырнадцатью своими сторонниками, вооруженными маузерами. Они окружили Фрунзе. Но он сделал вид, что ничего не замечает. Как бы между прочим, спросил, почему Ахунжан не выполнил приказ.
— Я в Троицкие лагеря не поеду! — закричал курбаши. — Не поеду, и мой полк не поедет.
Фрунзе не обратил внимания даже на то, что Ахунжан вскочил со стула и схватился за рукоятку маузера.
— Реввоенсовет фронта постановил, чтобы твой полк вышел в Ташкент. Так нужно для Советской власти.
— Почему оставляешь Татарскую бригаду, почему выгоняешь меня в Ташкент? Или для татар — другая Советская власть? Я уеду, кто будет охранять наши семьи, наш скот?
— От кого?
— От ваших красноармейцев!
— Но они никого не грабят, не воруют коней. Твои джигиты воруют коней. Все вернуть дехканам! За разбой судить будем. Теперь скажи: кто убил Мадамина?
— Откуда мне знать? Говорят, Кривой Ширмат. Мадамин будто бы поехал к нему в гости, они напились изюмной водки и поссорились.
— А мне сказали, что ты уговорил Мадамина поехать к Курширмату и сам вместе с Мадамином поехал. Я это установил точно!
Сквозь смуглоту щек Ахунжана проступила бледность, лицо перекосилось от злобы.
Басмачи поднялись, Ахунжан резко выхватил маузер, приставил к груди Фрунзе.
— Кто тебе сказал, кто?! Не ты меня, а я тебя судить буду, кзыл-генерал!
— Опусти маузер. Ошибку можно простить, Ахунжан, но предательство — никогда. Сдать оружие! Вы арестованы…
Кто-то ударил Ахунжана по руке, он выронил маузер. Комнату заполнили красноармейцы с винтовками. Басмачи побросали маузеры.
Фрунзе продолжал сидеть на стуле, спокойно наблюдая, как Ахунжану и его единомышленникам скручивают руки.
— Всех разоружили на площади?
— Всех, товарищ командующий.
— Ну вот и все. Никаких переговоров с басмачами больше вести не будем. Пора каленым железом выжечь язву басмачества. Пора железной метлой вымести из Ферганы всех грабителей и бандитов. Для всех таких хулиганов и насильников, как Ахунжан, Хал-Хаджи, Бахрамов, Курширмат, у Советской власти ответ один: пуля в лоб. Уведите их!..
Когда на станции Нарын к командующему пришли празднично разодетые люди и пригласили его на плов, Михаил Васильевич спросил:
— Кто вы такие?
— Здешние дехкане, высокий начальник. Прослышали о твоих доблестных делах, а прочитав твое послание «К мусульманскому населению Ферганской долины», возликовали: ты обещаешь уничтожить басмачей! Вот мы ходим тут и на радостях твердим, как молитву: «Да здравствует Советская власть!» А когда узнали, что пройдет твой поезд, совсем, потеряли покой.
— Спасибо за приглашение. Я приду…
— Как вам все это нравится? — спросил он у Сиротинского.
— Не очень нравится.
— Почему?
— По-моему, все они — басмачи. Хотят устроить вам ловушку. Их нужно арестовать.
— А если они все-таки дехкане?
— Очень уж осведомленные дехкане. Знают, когда пройдет поезд. И обращение успели прочитать, а ведь его только завтра будут разбрасывать с аэроплана. И лозунги вызубрили.
— Правильно. Это банда Бахрамова, если хотите знать точно. Все их очаги помечены у нас на карте. А им все кажется, что они неуловимы. Борьба с басмачеством будет затяжной. Мало выловить курбашей и их шпионов. Нужно выявить, кто доставляет басмачам продовольствие, и таких расстреливать. Сегодня мы возьмем Бахрамова. Станцию окружить! Вызвать из Андижана бронепоезд и два кавалерийских эскадрона. И никаких церемоний и пловов!..
Во время этой операции было взято в плен две тысячи басмачей. Их под усиленным конвоем отправили в Андижан, в тюрьму.
В Фергану командующий бросил большую часть сил, вплоть до команды фронтового поезда. Не успел он подавить басмачество в Фергане, как получил известие о мятеже в Семиречье.