Оставшись в кабинете один, Троцкий сбросил с себя маску «государственного деятеля», он превратился в маленького, злобного мещанина, жаждущего расправы со своими личными врагами. Убить, уничтожить, сгноить, заставить всех танцевать под свою дудку…
Секретарь напомнил: в пять вечера заседание Совета Труда и Обороны.
— Меня нет и не будет! В пять я провожу свое заседание. Заседание Реввоенсовета.
Секретарь попятился: никогда еще не видел он Троцкого в таком возбужденном состоянии…
Поезд подошел к перрону Казанского вокзала. Михаил Васильевич стоял у окна. Он видел, как по перрону бегут вооруженные люди.
— Поезд оцеплен отрядом ВЧК, — доложил адъютант.
— Что-нибудь случилось?
— Сейчас выясню.
Выяснить не пришлось. В купе вошел человек в красной кожанке, в пенсне.
— Я от ВЧК. Прошкин. Нами получены сведения: в поезде находится золото. Я должен произвести обыск.
— Откуда получены такие сведения и кто уполномочил вас производить обыск?
— Я не обязан отвечать на ваши вопросы.
— Ордер на обыск! Живо…
Прошкин улыбнулся.
— Все честь честью, товарищ Фрунзе. Вот ордер.
— Я не вижу подписи Дзержинского.
— Товарищ Дзержинский на заседании СТО. Кроме того, он не обязан на каждом ордере ставить свою подпись.
— В данном случае обязан был.
— Извините, но это дело не моей компетенции. Я должен выполнить приказ. Ваше купе, разумеется, мы обыскивать не будем.
Всякое бывало в жизни, но такого еще не было. Фрунзе хотелось тут же, на месте, пристрелить этого человека, посмевшего так нагло оскорбить подозрением людей, беззаветно утверждавших Советскую власть в Туркестане, дравшихся под Уфой, под Уральском, но он понимал, что Прошкин — всего лишь пешка в чьих-то руках. В чьих?.. Сейчас надо проявить выдержку. Провокация, явная провокация. И где? В Москве, в нескольких минутах езды от Кремля… Знает ли о провокации Дзержинский? Вряд ли…
— Хорошо, — сказал он. — Ваши действия я считаю противозаконными, оскорбляющими достоинство красных воинов. Вступать в дискуссию с вами мы не собираемся. Мы составим протокол, зафиксируем все ваши действия, и вы подпишете этот протокол!
— А если мы не подпишем!
— Тогда я не разрешу производить обыск до прибытия товарища Дзержинского.
— И как вы это сделаете?
Фрунзе побелел, стиснул зубы. Проговорил тихо:
— Я расценю ваши действия как вооруженное нападение на поезд командующего, прикажу бойцам охраны арестовать вас как провокатора. Вы сфабриковали ордер. Ну а с остальными справимся без шума и скандала. Опыт в таких вещах у нас есть.
Теперь побелел Прошкин. Локти бойцов охраны — венгров легонько уперлись ему в бока.
— Но я обязан выполнить приказ!.. Я согласен подписать протокол. Мы все подпишем… Войдите в мое положение, товарищ Фрунзе. Я-то уверен, что никакого золота мы не найдем. Но раз поступили сведения, мы в ваших же интересах должны все проверить, никого не унижая, не оскорбляя.
— В таком случае не мешкайте. Но прежде я объясню своим сотрудникам положение. Их оклеветали, а клевету можно отвести только фактами… Тут вы правы.
В Кремль Михаил Васильевич приехал, когда заседание шло к концу. Дзержинский крепко пожал ему руку и передал записку Ленина. Всего одна строчка: «Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?» Михаил Васильевич шепнул Дзержинскому:
— Мой поезд задержал отряд ВЧК, производили обыск.
У Феликса Эдмундовича дернулся мускул на щеке.
— Кто посмел?!.
Сейчас об этом не имело смысла говорить. Михаил Васильевич прислушивался к словам Владимира Ильича.
— …Нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля… Главное заключается в том, чтобы не допустить зимней кампании. Мы не имеем права обрекать народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании…
В зале Михаил Васильевич увидел Сергея Сергеевича Каменева, Сергея Ивановича Гусева, Сталина. Не было Троцкого и вообще никого из Реввоенсовета. Странно… А впрочем…
Стало как-то уютно на душе, когда узнал, что членом Реввоенсовета Южного фронта назначен Сергей Иванович Гусев. Значит, снова вместе.
После заседания вышли во двор Кремля. Владимир Ильич взял руку Фрунзе.
— Несомненно, что кто-то хотел вас скомпрометировать, — сказал Ильич. — Подло это, подло! Случай с вами на вокзале мы сделаем предметом обсуждения на Политбюро. В специальном постановлении ЦК необходимо выразить доверие приехавшим с вами сотрудникам.
Они неторопливо шли по двору. Снова заговорили о Южном фронте.
— Да, да, следует ускорить наступление на Врангеля с тем, чтобы до предстоящей зимы на юге Крым был возвращен, — сказал Владимир Ильич. — Как вы полагаете, когда закончите операцию по разгрому?
— К декабрю все будет кончено, Владимир Ильич! Нужно кончить…
Ленин помолчал. Остановился, заглянул в глаза Фрунзе. В тусклом свете фонаря лицо Ильича казалось непривычно суровым, резко очерченным. Не то лицо, к которому привыкли массы. Этот могучий взгляд, не запрятанный в прищур, однажды уже ощутил на себе Фрунзе. Тогда, в Петрограде… «У него очень волевое лицо, жесткий рот, — подумал Михаил Васильевич, — а этого почему-то не замечают. Не замечают друзья. А враги, наверное, замечают и боятся».
— Нужно кончать… — повторил Ленин. — Хочу лишь предостеречь вас от чрезмерного оптимизма. Сейчас конец сентября. Два месяца… Не маловато?..
— Маловато. Но что делать? Мне ясно одно: переход в общее наступление во многом будет зависеть от времени переброски Конной армии Буденного.
…26 сентября Фрунзе прибыл в Харьков. 28 сентября он докладывал Ленину:
«В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта… Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах… Настроение частей несколько надломлено…»
И еще сообщал Фрунзе Владимиру Ильичу:
«Положение усугубляется дезорганизацией тыла. В самом Харькове у меня сейчас нет ни одной надежной части. Настроение запасных частей, почти совершенно раздетых и плохо питаемых, определенно скверное. Чувствую себя со штабом фронта окруженным враждебной стихией… В конечном успехе, несмотря ни на что, не сомневаюсь».
29 сентября Донской корпус Врангеля захватил Волноваху и Мариуполь и создал серьезную угрозу Гришинскому, Юзовскому и Таганрогскому районам Донбасса. А всего через неделю Фрунзе телеграфировал Ленину:
«Угрозу Донбассу можно считать ликвидированной».
Первая Конная армия Буденного в это время находилась очень далеко от места боев — на Польском фронте. А на нее-то и возлагал основные надежды Фрунзе.
Впрочем, в Харьков приехал член Реввоенсовета Первой Конной. Приехал он еще 29 сентября по срочному вызову Фрунзе. И сразу же отправился на заседание. Заседание проходило в вагоне. Здесь должна состояться встреча с Фрунзе. Представитель Первой Конной волновался, очень волновался. Вот сейчас он увидит почти легендарную личность, человека, разбившего Колчака, целую плеяду белых генералов, эмира бухарского. А разговор предстоит неприятный. Почему не смог приехать сам Буденный? Почему Первая Конная до сих пор на Юго-Западном, почему не выполняется приказ об ускорении марша? Существуют частности, которые трудно объяснить лаконичным военным языком. Пришлось бы делать обстоятельный доклад. В вагоне собрались все высшие начальники, члены реввоенсовета и командующие армиями фронта. Который Фрунзе? За столом — главком Каменев, Гусев, начальник штаба Лебедев и еще кто-то незнакомый. Нет, очень знакомый!
— Арсений!
Арсений смотрит во все глаза на члена Реввоенсовета Первой Конной.
— Володя! Вы?.. Какими судьбами в здешних краях?..
— По вызову товарища Фрунзе. Я хотел бы ему представиться.
— Гм. Фрунзе — это я. А вы?
— Фрунзе — вы? А я — Ворошилов.
— Ворошилов! Так я жду вас не дождусь… Как Семен Михайлович? Почему не приехал?
— Вы с ним знакомы?
— Еще бы!
— Но он говорит, что не знаком с Фрунзе и мечтает познакомиться.
— Ну если мечтает, то пусть поспешает с переброской армии…
Сколько лет они не виделись? Со времен Стокгольма. «Володе» — Ворошилову Клименту Ефремовичу было тогда двадцать пять, а грозному Арсению и того меньше — двадцать с хвостиком. И сразу узнали друг друга. А сколько людей прошло перед глазами за четырнадцать лет! Сколько было всего…
Гостиница «Регина», рассекающий голубизну неба шпиль церкви святой Клары, рыжий плющ по фасадам домов… Это останется в памяти навсегда. Как странно: тогда обоим казалось, что уже прожита огромная жизнь, а на самом деле она только начиналась… И вот встреча. Встреча совсем в иной эпохе. Но действующие лица все те же: Ворошилов, Буденный, Бубнов, Постышев, Федор Петров, Игнатий Волков, Любимов, Фрунзе…
Здесь, на Южном фронте, — тоже хорошо знакомые люди: например, Авксентьевский! Теперь он командующий Шестой армией. А Девятой стрелковой дивизией командует Николай Куйбышев, младший брат Валериана Владимировича. Валериан Владимирович временно оставлен в Туркестане — первым полномочным представителем РСФСР в Бухарской Народной Советской Республике. Остался в Туркестане Федор Федорович Новицкий, остался Исидор Любимов. Дмитрий Фурманов получил назначение в Девятую армию Кавказского фронта — начальник политотдела. Среди старых знакомых — Дмитрий Михайлович Карбышев; сейчас он помощник начальника инженеров Южного фронта. Старым знакомым (по Восточному фронту) можно считать Василия Блюхера, несомненно весьма одаренного командира. Есть два человека, которые вызывают у Михаила Васильевича огромный, чисто человеческий интерес: командующий Тринадцатой армией Иероним Уборевич, безусый мальчик в очках, худенький, тихий, и член Реввоенсовета Южного фронта венгр Бела Кун.
Девятнадцатилетний паренек из бедной семьи литовского крестьянина Пятраса Уборявичюса, Иероним, окончив военное училище, командовал артиллерийской батареей во время империалистической, был в плену, бежал в революционный Петроград, командовал батареей в Кронштадте. В двадцать два года стал командующим войсками на Северной Двине, дрался с интервентами, получил орден Красного Знамени. Лондонская «Таймс» писала об Иерониме: