— Главное — соль. Все забрать, обставить тройным кордоном войска все места добычи, ни фунта не пропускать, не давать раскрасть… Поставьте по-военному. Назначьте точно ответственных лиц за каждую операцию. Мне их список (все через Главсоль). Вы — главком соли. Вы отвечаете за все!
— Соль будет, Владимир Ильич!
Если уж Владимир Ильич вынужден заниматься солью, то это — не соль, а соляной фронт.
Вернувшись на Украину, главком соли привел все в движение: трудармейцы прокладывали железнодорожные ветки, соль грузили в вагоны, на баржи, на подводы. Но он был не только главкомом соли. Он входил в Особую комиссию по топливу и продовольствию, занимался восстановлением и электрификацией Донбасса. Его назначили ответственным за проведение продовольственных заготовок на Украине. Каждый день отправлял он эшелоны с хлебом в голодающее Поволжье.
Все дела — срочные. Сейчас нет несрочных дел. Они навалились глыбой. А Махно до сих пор гуляет по степи.
Как член правительства и командующий Фрунзе занимался хлебом, углем, солью, нарождающимися колхозами и совхозами, транспортом, кооперацией, продналогом, детскими домами, выезжал на корабли Черноморского флота и Азовской флотилии, проверял, успешно ли ведет Карбышев строительство береговых укреплений и фортов на Черном море.
На Украине было ничуть не легче, чем в Туркестане. А может быть, во много раз сложнее и труднее. Возникало такое ощущение, будто усложнилось само время, стало зрелее.
Собственно, у Михаила Васильевича было три заместителя: Авксентьевский — по общим военным вопросам, Гусев — по политической части и Роберт Эйдеман — по борьбе с бандитизмом. Эйдеман носился на автомобиле по всей Украине, стараясь напасть на след Махно. И когда объявлялась банда, Эйдеман бросал на нее кавбригаду Котовского или же истребительные отряды. С Ворошиловым и Буденным недавно расстались. Климента Ефремовича назначили командующим Северокавказским округом, Буденного — его заместителем.
Неожиданно Котовского с его бригадой пришлось послать в Тамбовскую губернию, где усилились банды Антонова. Вскоре оттуда Михаил Васильевич получил письмо: от кулацкой пули погиб комбриг Плясунков!
На лицо Фрунзе легла суровая задумчивость. В двадцать пять лет оборвалась еще одна жизнь, так нужная революции…
Он помнил их всех: Батурин, Крайнюков, Степан Михайлов, Сергей Сокол, Дмитрий Суворов, отец и сын Чековы, ткачиха Маша Рябинина, Безбородов — и еще сотни дорогих имен… Они были самыми беззаветными, самыми прекрасными. Тогда действовала жестокая необходимость, и она смягчала горечь утраты. А сейчас, после того как основное завершилось, всякая смерть кажется неоправданной.
Много полегло у стен Кронштадта. Много гибнет в схватках с махновцами, петлюровцами, антоновцами. Да, мелкобуржуазная стихия страшнее Врангеля, коварнее. Мятежи, кулацкие банды — это и есть мелкобуржуазная контрреволюция. Фрунзе подавлял мятежи в Москве, Ярославле, в Туркестане, в Кронштадте. На фоне великих сражений гражданской войны они кажутся незначительными эпизодами. И «малые войны» с бандами, конечно же, войдут в историю побед Красной Армии как малозначащие эпизоды. И очень грустно, что погиб Иван Михайлович Плясунков, любимец Чапая…
Михаил Васильевич завершал работу над статьей «Единая военная доктрина и Красная Армия». В одном из разделов статьи он упоминал о «малой войне». Пролетариату помимо больших войн с буржуазией и другими отмирающими классами приходится вести также «малые войны» с мелкобуржуазной контрреволюцией. Опыт гражданской войны в этом отношении дает богатейший материал для обобщений: действия партизан в Сибири, борьба в казачьих областях, басмачество в Туркестане, махновщина и вообще бандитизм на Украине. «Малые войны» необходимо изучать наравне с большими. Одной из задач Генерального штаба должна стать разработка идеи «малой войны» в ее применении к нашим будущим войнам с противником, технически стоящим выше нас.
Идея «малой войны», впервые сформулированная Фрунзе, заслуживала того, чтобы посвятить ей отдельную статью. Известие о смерти Плясункова послужило своеобразным толчком: Михаил Васильевич решил сам провести несколько операций по разгрому махновщины и заодно «собрать» дополнительный материал. Махно раздражал его, отвлекал от важных дел государственного масштаба. Фрунзе не учитывал простого обстоятельства: и солдат, и командующий могут погибнуть не только в великих битвах, но и в самой маленькой войне, в обыкновенной стычке. Не то чтобы он не дорожил своей жизнью — просто он никогда не думал о смерти. Жизнь всякий раз нужна была ему для какого-то конкретного дела. И каждый раз говорил себе: «Только бы довести все до конца…»
В Харьков приехал Иван Кутяков. Он сдал зачеты за первый курс военной академии Генштаба и пожелал вернуться на Украину под начало Михаила Васильевича.
— Располагайтесь в моем вагоне. Едем воевать с Махно!
Вагон был прицеплен к бронепоезду. Тот самый вагон, в котором Фрунзе проводил большую часть своей жизни, выезжая то на флот, то на границу, то в Донбасс, то в Крым. Оперативные карты, фотография Махно на столе. Кутяков пристально вглядывался в фотографию. Мягкий, почти женский овал лица, голова арбузиком, длинные волосы, зачесанные на лоб; плотный грудастый мужичок — такие здесь встречаются на каждом шагу: угадай, кто из них Махно!
А Фрунзе наблюдал за Кутяковым. Этот молодой человек чем-то напоминал ему Чапаева. В двадцать четыре года двенадцать ранений, из них несколько тяжелых, — не многовато ли?.. А энергии еще непочатый край. Чапаев прощал Кутякову то, что не простил бы никому другому, — ослушание. Была у Кутякова страсть: ходить по тылам противника. Всякий раз преподносил Василию Ивановичу сюрприз: проберется с группой конных разведчиков во вражеский тыл, расколошматит полк белых, пленных пригонит, пушки с упряжкой. Явился, мол, победителей не судят. А Чапай из себя выходит, грозится в рядовые разжаловать. Потом отойдет, похвалит за удаль, рассмеется. Иван поглядывает с завистью на чапаевскую шашку с чеканным серебряным эфесом и клинком из дамасской стали. Закрутит Василий Иванович головой: и не зарься, не дам! А шашку Иван все-таки забрал: разбил колчаковскую дивизию, почти две тысячи пленных взял, много орудий и всякого добра. Тут уж сердце Чапая оттаяло. Приказал выстроить бригаду и под оркестр вручил Кутякову шашку: а дороже подарка и не может быть… Горяч Кутяков, вспыльчив. Член реввоенсовета Аралов рассказывал: Чапаевская дивизия прибыла на Польский фронт. Ее начальник Кутяков отправился к начальнику штаба Двенадцатой армии, бывшему царскому генералу Седачеву.
— Я хотел бы знать обстановку на фронте, — сказал Кутяков. — Какова задача моей дивизии?
Седачев саркастически улыбнулся.
— Сколько вам лет, молодой человек?
— Двадцать два.
— Какой чин в старой армии?
— Унтер-офицер.
— В ваши годы и с вашим званием вам, голубчик, не дивизией, а взводом командовать нужно.
— Имею честь доложить, что с начала гражданской войны я все время бил колчаковцев и белоказаков примерно вашего возраста и вашего звания!
Седачев опешил.
Чапаевская дивизия дралась за Стоход и за Буг. Сейчас ее штаб — в городе Белая Церковь, здесь, на Украине. Кутяков был тяжело ранен в боях за укрепленную линию на реке Уборть и попал в госпиталь.
Вспомнили общих знакомых: начальника артиллерии Чапаевской дивизии Николая Хлебникова, которого Фрунзе знал еще по штабу Ярославского округа, Бубенца, Пелевина, Сучкова. Ивановец Алексей Лапин, бывший комиссар кавбригады Чапаевской, сейчас — комиссаром кавбригады у Буденного… Бубенец командует кавбригадой Червонно-казачьей дивизии, мечтает стать летчиком. Гаспар Восканов — командир корпуса…
Бронепоезду командующего давали «зеленую улицу», и все-таки поездка затянулась на целый месяц. На больших станциях Фрунзе разговаривал по прямому проводу с Эйдеманом, с командирами дивизий, с уездными председателями ГПУ. Отовсюду поступали «бандсводки». Но на след самого Махно напасть никак не удавалось. Район его действий был слишком обширен: Синельниково, Кременчуг, Конотоп, Полтава. Атаман метался из края в край, он знал, что за ним охотится сам Фрунзе, и не засиживался на одном месте.
Когда поезд прибыл на станцию Решетиловка, пришло сообщение от Эйдемана: «Махно окружен в районе Ромны». Всю ночь Михаил Васильевич не отходил от прямого провода. Никаких известий больше не поступало. Что там происходит? Удалось ли взять Махно? Почему молчит Эйдеман?
Михаил Васильевич сказал Кутякову:
— Находимся в трех шагах от Полтавы. Я ведь намеревался в Полтаве задержаться: здесь живет мой старый друг — писатель Короленко Владимир Галактионович. Давно собираюсь заглянуть к нему, да все недосуг. Сколько ему может быть лет? Когда отмечали его пятидесятилетие, я окончил гимназию…
Годы… Завтра, послезавтра обязательно нужно побывать у старика. Помнит ли он Мишу Фрунзе?.. Михаил Васильевич с печалью думал о духовной эволюции прославленного писателя. Короленко увидел те самые «огоньки» новой жизни, о которых писал когда-то: «Но все-таки… все-таки впереди — огни!» Увидел, но не разглядел, принял их за пламя всепожирающего пожара. Суровые формы революционного дела устрашили старого гуманиста-либерала. Белые предлагали ему бежать, но он отказался. С белыми ему было совсем не по дороге. Оставшись в красной Полтаве, он заявил, что «жестокости большевиков вытекают из благородных мотивов, но и из их ложного представления о власти насилия над жизнью». Бедный старик, он так ничего и не понял и сейчас, конечно, пуще всего оберегает свою «внутреннюю свободу». Он против революционного насилия — вот в чем дело, и Фрунзе для него — ярчайший представитель этого революционного насилия. В прошлом году у Владимира Галактионовича побывал Луначарский. А Фрунзе, раздираемый на части срочными делами, всякий раз вынужден откладывать встречу с писателем на завтра. Но теперь-то, когда Полтава под боком, встреча должна состояться… И может быть, удастся объяснить пророку чистой любви, что великое царство правды на земле невозможно установить без борьбы, без подавления врагов, без революции и навязанной народу белогвардейцами гражданской войны…