Популярная музыка[749]
Обращение к истории в музыкальной культуре — распространенное явление. В академической музыке и опере нередко используются отсылки к музыкальным традициям прошлого и обыгрываются конкретные исторические сюжеты и персонажи: от аутентичного исполнения музыкальных произведений периода Возрождения и барокко до образов Древнего Египта в опере Джузеппе Верди «Аида». Популярная музыкальная культура также предлагает широкое разнообразие примеров обращения с прошлым. Тем не менее интерес исследователей к популярным культурным формам по-прежнему сильно ограничен визуальной культурой — живописью и плакатом, архитектурой и памятниками, но в особенности — кинематографом[750], который в силу своей образно-нарративной природы легче поддается анализу с точки зрения репрезентации.
В популярной музыкальной культуре существуют отдельные жанры, в которых происходит стилизация или детальная реконструкция исторических музыкальных форм и/или воссоздание атмосферы определенных периодов прошлого: от фолк-рока и викинг-метала до нью-рейва и ретророка. Вместе с тем отсылки к прошлому часто становятся важной составляющей художественного языка многих популярных музыкальных групп и исполнителей. Так, точное воспроизведение музыкальных стилей прошлого, новая волна популярности старых хитов, использование винтажных концертных костюмов и музыкальных инструментов — лишь некоторые примеры обращения с прошлым в музыкальной культуре. В то же время популярная музыка включена в процессы «производства» массового знания о прошлом, в котором участвуют разные агенты и социальные институты: профессиональные музыканты, рекорд-лейблы, слушатели, старые и новые медиа.
Одной из первых дисциплин, которые начали проблематизировать и изучать исторические образы в популярной культуре, стала публичная история. Масштабные трансформации в социальных и гуманитарных науках в 1960– 1970-е годы способствовали, во-первых, обращению к изучению «простого» человека, его повседневности и вовлеченности в социальные, культурные, политические и другие процессы; во-вторых, появлению интереса к тем социальным группам, которые долгое время оставались мало- или вовсе не изученными (молодежь, мигранты, женщины и т. д.); в-третьих, изучению популярной культуры. Так, исследование истории и наследия разных сообществ, работа с локальными и семейными архивами, запись воспоминаний стали одними из первых задач публичных историков. Наряду с демократизацией исторического знания (создание телевизионных исторических передач, проведение «исторических воркшопов»), ученые обратились к анализу исторических представлений в популярной культуре — образов прошлого в кинематографе, литературе, компьютерных играх, а также популярной музыке[751].
В данном контексте следует отдельно оговорить три проблемных вопроса, которые находятся в фокусе внимания публичной истории и исследований популярной музыки.
Во-первых, популярная музыка вовлечена в многочисленные идентификационные процессы, в которых прошлое играет важную роль. Выразительные средства в музыке позволяют по-разному и с разными эмоциональными оттенками — ностальгическими, эскапистскими, ироническими, фантастическими, утопическими — репрезентировать прошлое. По замечанию культурных географов Джона Коннелла и Криса Гибсона[752], популярная музыка не только активно «включена» в процессы самоидентификации, но нередко оказывается одним из ключевых факторов формирования локальных, региональных и национальных идентичностей. Так, филолог Брайан Джордж показывает[753], как для демонстрации локальной (прежде всего районной) идентичности французские рэперы используют сленг городских окраин (banlieue), состоящий из новых и старых слов, заимствованных из разных языков: алжирского, марокканского и других. Музыковеды Энди Беннет и Джон Страттон прослеживают[754], как с 1960-х годов демонстрация «английскости» и «британскости» (englishness и britishness[755]) через образы прошлого стала обязательным элементом художественного языка большинства британских популярных музыкальных групп и исполнителей. В то же время многие современные музыкальные жанры и направления рассматриваются в контексте формирования постнациональных идентичностей. В данном контексте музыковеды Игнасио Корона и Алехандро Мадрид демонстрируют[756], как происходит постоянное переприсвоение хип-хопа в разных странах, как трансформируется хеви-метал, возникший в 1980-е годы в Великобритании и США, в испаноязычном мире в 2000-е и, наоборот, как переосмысляется латиноамериканская музыка 1980-х в Северной Америке сегодня.
Во-вторых, с 1980-х годов популярная культура и популярная музыка во многих странах (прежде всего Великобритании и США) стали рассматриваться как часть культурного наследия[757]. В ходе дискуссий в социальных и гуманитарных науках, в которых публичная история играла одну из ключевых ролей, определение культурного наследия было расширено. Оно стало охватывать сферу обычного и повседневного, что позволило обратить внимание на неформальные практики и объекты, имеющие значение для разных социальных групп. Такой взгляд предполагает отход от монополизации права экспертов (зачастую на государственном уровне) на определение и признание того или иного объекта частью культурного наследия. В то же время, как показывает историк Дэвид Лоуэнталь, «культ недавнего прошлого, призывающий сохранять вещи, выражающие неразрывную связь настоящего с хорошо знакомой ушедшей эпохой, противостоя забвению и всем историческим катаклизмам»[758], также влияет на переосмысление наследия. Расширение темпоральных границ понятия культурного наследия позволяет смотреть на объекты культуры не с точки зрения их древности или аутентичности, а с точки зрения их значимости для отдельных индивидуумов или социальных групп, а также разных городов и регионов[759]. Эту идею хорошо иллюстрирует девиз фонда English Heritage: «Английское наследие — твое наследие»[760].
В Великобритании популярная музыка и музыкальное прошлое являются ресурсом для развития культурного туризма. В 2000–2010-х годах в некоторых английских городах (прежде всего из региона Мидлендс — Ливерпуле, Манчестере, Бирмингеме, Шеффилде и других) популярная музыкальная история стала использоваться в проектах их регенерации[761]. В Ливерпуле появились туристические карты по музыкальным достопримечательностям города, в Манчестере — тематические туры, в Шеффилде был открыт первый в Великобритании Музей популярной музыки. И хотя далеко не все места и объекты, связанные с музыкальным прошлым, были официально включены фондом English Heritage в перечень объектов культурного наследия, еще недавно казавшиеся маргинальными музыкальные практики, фанатские коллекции и места оказались в центре внимания городских властей и исследователей.
В-третьих, популярная музыка активно вовлечена в масштабные мемориальные и ностальгические процессы, которые исследователи диагностируют в популярной культуре ХХ века (прежде всего западной — европейской и американской). Социолог Роман Абрамов отмечает, что «современное понятие ностальгии используется в обоих смыслах: как в качестве персональной утраты идеализированного прошлого и тяги к нему, так и в качестве интеллектуально-эмоционального конструкта, искажающего публичную версию определенного исторического периода или определенной социальной формации прошлого»[762]. На фоне глобальных катастроф и потрясений ХХ века — двух мировых войн и распада крупнейших мировых империй (включая СССР) — ностальгия, как показывает славист Светлана Бойм, оказывается попыткой «повернуть время вспять, преодолеть необратимость его течения, превратить историческое время в мифологическое пространство»[763]. Ностальгия становится симптомом изменения массового отношения к прошлому. Популярная культура (и популярная музыка в частности) представляет широкий набор инструментов — от винтажного оборудования для звукозаписи до визуальных стилизаций — как для реконструкции прошлого, так и для его мифологизации.
Прошлое сегодня становится не просто элементом художественного языка, но основой отдельных жанров в популярной культуре. Хотя практики переработки музыкального прошлого существовали и ранее (кавер-версии, трибьюты, отсылки к конкретным песням и концертным выступлениям), «исторически ориентированные» жанры как отдельное направление музыкальной индустрии появились в конце 1990-х годов. После глобальной популярности электронной музыки в конце 1990-х получило развитие направление, сразу названное в музыкальной прессе «ретророком» (retro rock revival movement[764]). Одним из его адептов стала американская рок-группа The White Stripes, музыка которых была основана на блюзовой стилистике, хард-роковых риффах[765], панк-рок-энергетике, Lo-Fi[766]-стилистике, гаражной подаче и использовании элементов фолка и кантри. Наряду с ними группы The Strokes (США), The Vines (Австралия) и The Hives (Швеция) развивали такие же приемы и способствовали популяризации ретророка. Другой линией возрождения гитарной ретромузыки стало нарастание популярности гитарного постпанка и брит-попа, которые были представлены преимущественно британскими рок-группами The Killers, Franz Ferdinand, Arctic Monkeys, а также The Libertines, названной «лучшей рок-группой Великобритании начала 2000-х»[767]. В отличие от предыдущих музыкальных направлений, ретророк полностью основывался на стилизации и комбинировании отсылок к прошлому.
За прошедшие двадцать лет ретроявления в музыкальной культуре не только не утратили актуальности, но получили широкое развитие по всему миру. В России к настоящему моменту сложились отдельные музыкальные сцены и фестивали, которые как отсылают к культурной истории (прежде всего музыке и кино), так и переосмысляют и одновременно мифологизируют советское и постсоветское прошлое. В данной главе будут рассмотрены некоторые российские примеры этого явления.
Теория
Образы прошлого в культуре и их эпистемологическое значение рассматриваются исследователями в рамках более широкой проблемы рационализации прошлого через его репрезентации. Осмысление исторических образов в популярной музыке и популярных практик обращения с прошлым лежит на пересечении нескольких гуманитарных и социальных дисциплин. Их уместно разделить на два блока.
Первый блок исследований сфокусирован на разработке проблемы неакадемических форм знания о прошлом. «Уравнивание в правах» традиционно научного и других типов знания (обыденного, религии, философии, искусства), произошедшее в гуманитарных науках в 1960-е годы, открыло новое понимание структуры знания[768], что заставило ученых по-новому взглянуть на взаимовлияние академических и неакадемических форм знания о прошлом. То, как прошлое представлено в популярной культуре, не только иллюстрирует обыденные представления об истории, но и во многом влияет на их формирование.
В русле новой культурной истории (new cultural history)[769], получившей развитие в 1980-е годы, в центре внимания ученых оказались чувства, эмоции, социальное воображение (imaginaire social), а также повседневные представления. Сегодня активно исследуются особенности культурной и исторической памяти[770] — оценки и восприятия современниками конкретных событий, способов хранения, интерпретации и трансляции знаний об увиденном, а также феномена забывания как сопутствующего феномену запоминания. Отдельное место заняли исследования, посвященные значению темпорального компонента культурных представлений, однако они были сосредоточены преимущественно на литературных и визуальных репрезентациях — романах, фотографиях, кинематографе, театральных представлениях, изобразительном искусстве.
В последние годы наблюдается сближение новой культурной истории и новых направлений музыковедения — прежде всего «нового музыковедения». На формирование поля нового музыковедения и на новую культурную историю одинаково повлияла символическая антропология (особенно работы антрополога Клиффорда Гирца) — произошел сдвиг от эмпиризма к интерпретации и «новой чувствительности» (new sensitivity). Как отмечает музыковед Джейн Фалчер[771], редактор коллективной монографии «The Oxford Handbook of the New Cultural History of Music» (2011), обе дисциплины рассматривают культурные феномены как сложную сеть социальных институтов, агентов и практик, через которые опосредованы представления в культуре. В данном исследовательском поле музыка и музыкальные практики анализируются как исторические источники для изучения более широких культурных и социальных процессов прошлого. Так, авторы упомянутой выше коллективной монографии изучают влияние политики Наполеона на музыку и карьеру Людвига ван Бетховена, конструирование национальной идентичности через строительство национальной оперы в Италии и проблематизацию расового вопроса в американском джазе межвоенного времени. Несмотря на доминирование в поле нового музыковедения сюжетов, связанных с историей академической музыки, в последние пару лет появились первые работы о культурной истории популярной музыки. На основе большого массива этнографических данных музыковед Ева Мазерска показывает[772], как в середине 1990-х годов в Вене формировалась электронная музыкальная сцена, которая принципиально дистанцировалась от популярной в то время англо-американской электронной музыки и выстраивала свою идентичность через демонстрацию преемственности традиции Венской школы академической музыки.
Второй блок исследований включает работы, осмысляющие разные режимы темпоральности и типы обращения с прошлым в культуре. Среди многочисленных исследований следует выделить несколько, в которых делается фокус на популярной музыке.
В знаковой работе «Постмодернизм, или Логика культуры позднего капитализма»[773], вышедшей в 1984 году, философ Фредрик Джеймисон изучает изменения в культурном и экономическом производстве, произошедшие во второй половине ХХ века и заложившие основу постмодерна. Для современной культуры постмодерна, по мнению Джеймисона, характерно исчезновение индивидуального субъекта и, как следствие, возможности следования индивидуальному стилю. «Смерть» субъекта влечет за собой «обезличивание» эмоций и исчезновение индивидуального стиля, который заменяется механическим воспроизведением произведений искусства. Еще одним важным признаком культуры постмодерна является потеря линейного ощущения времени и линейной связи между прошлым, настоящим и будущим. В результате возникает новая темпоральность, когда культура шизофренично (в терминологии Жака Лакана) обращается к разным аспектам прошлого, постоянно его перерабатывая и порождая хаотичные коллажи из исторических отсылок. В качестве примера Джеймисон приводит ностальгическое кино и музыку минималистов (прежде всего Джона Кейджа), в которой каждый звук не может быть связан с предыдущим. Прошлое воспроизводится как имитация стиля (пастиш), популярная культура замещает историю с помощью «прошлости», не имеющей отношения к реальному историческому времени. «Пастиш, как и пародия, является имитацией специфического или уникального идиосинкразийного стиля, примериванием лингвистической маски, речью на мертвом языке», — поясняет Джеймисон[774]. Отсюда и ностальгия возможна не по конкретным событиям или периодам прошлого, а по настоящему, описанному с помощью образов прошлого.
В его концепции популярная культура способствует инструментализации и деконтекстуализации прошлого. Для иллюстрации этой идеи Джеймисон рассматривает американский и европейский кинематограф 1980-х годов, для которого он вводит понятие «ностальгическое кино». На примере двух фильмов — «Дикая штучка» (1986) Джонатана Демми и «Синий бархат» (1986) Дэвида Линча — он показывает, как в фильмах изображаются 1980-е через постоянные отсылки к 1950-м, а точнее, образам этого десятилетия, сконструированным из изображений этого периода в популярной культуре — фильмах, романах, музыке. При этом сами 1980-е растворяются в постоянном круговороте отсылок к 1950-м: главные герои одеты в плащи и шляпы, как персонажи фильмов нуар, курят сигары и ездят на автомобилях старых марок, везде звучит джаз или рок-н-ролл.
Появление новых медиа, как отмечает историк Джером де Гру[775], лишь ускорило мемориальные и ностальгические процессы. Возникновение таких онлайн-ресурсов, как YouTube и Spotify (2005 и 2006 год соответственно), развитие культуры кавер-версий, сэмплирования и постоянной «пересборки» музыкальных произведений (мэшапов[776], ремиксов, ремейков и т. д.) создали возможность непрерывного обращения к музыкальному прошлому. Музыкальный критик Саймон Рейнольдс отмечает, что после глобального расцвета рейв-культуры в первой половине 1990-х годов музыкальные направления и жанры, которые возникли в конце девяностых, стали «одержимы» прошлым. Базирующиеся на стилистике предыдущих музыкальных жанров (блюзе пятидесятых, бит-роке шестидесятых, панке семидесятых и др.), «новые-старые» музыкальные жанры предлагают слушателям разные музыкальные «возрождения» (revivals). Развивая идеи Светланы Бойм и Фредрика Джеймисона, Рейнольдс назвал это явление «ретроманией»[777].
Как модель обращения с прошлым ретромания характеризуется следующими элементами. Во-первых, ретрообразы музыкальных групп. «Вместо того чтобы быть собой, 2000-е пытаются быть каждой из предшествующих декад <…> причем всеми ими одновременно»[778], — отмечает Рейнольдс. В рамках одного альбома, сингла или песни многих современных музыкальных групп или исполнителей можно услышать и увидеть отсылки к разным музыкальным стилям, культурным героям, модным тенденциям прошлого. Во-вторых, в современной музыкальной культуре отмечается стремление к аналоговым переживаниям прошлого. Этот тезис демонстрирует массовая популярность аналоговой звукозаписи и винтажных инструментов, а также бум коллекционирования музыки на виниловых пластинках[779], кассетах и CD-дисках. В-третьих, расцвет мемориальных процессов с приставками «пере-» и «ре-»: переиздания (ремастеринг), воссоединения (реюнионы), ремейки, ремиксы. Последние 15 лет отчетливо демонстрируют сохраняющуюся тенденцию к ремастерингам и переизданиям культовых музыкальных альбомов и синглов и реюнионам давно распавшихся групп. Так, в 2007 году хард-рок-группа Led Zeppelin[780] дала грандиозный реюнион-концерт в Лондоне, в 2007–2008 годах группа The Police организовала реюнион-тур, в 2012 году о воссоединении после 30-летнего перерыва объявила рок-группа Black Sabbath. В-четвертых, усиливается тенденция к документации и музеефикации популярной музыки. Исследователь музыки Марион Леонард отмечает[781] увеличивающееся количество музеев, выставок и архивов, посвященных популярной музыке. В то же время открытость архивных онлайн-сервисов, таких как YouTube, Wikipedia и Tumblr, позволяет документировать и архивировать историю популярной музыки в режиме реального времени. В-пятых, происходит ивентизация прошлого. Во многих странах возросло количество винтажных[782] и ретрофестивалей, на которых выступают популярные ранее поп- и рок-звезды. Так, в Великобритании в последние 10 лет наблюдается расцвет ретрофестивалей[783], которые посвящены разным музыкальным декадам и имеют слоганы «Зажжем шестидесятые», «Зажжем семидесятые», «Зажжем восьмидесятые» и т. д.
Наконец, еще одна важная в данном контексте область исследований — remix studies[784]. В опубликованных в 2008 году исследованиях влияния новых медиа на дистрибуцию популярной продукции и медийное пиратство профессор права из Гарварда Лоуренс Лессиг[785] развивает идею о том, что новые медиа требуют радикального пересмотра понятия авторского права. Опираясь на идеи Лессига, исследователи из разных американских, европейских и латиноамериканских университетов начали изучение тех глубинных изменений, которые произошли в музыкальной индустрии с появлением новых медиа. Идея ремикса, как отмечает исследователь медиа Оуэн Галлагер[786], — это апроприация сохраненного в записи артефакта как источника, превращение этого источника в сэмпл, и затем обыгрывание и перекомпоновка сэмплированных элементов как части нового произведения-ремикса. В данном контексте жанр ремикса прежде всего задает свободный и игровой формат обращения с прошлым, когда разные «цитаты» из ранее популярных или малоизвестных музыкальных произведений совмещаются в новой композиции. Более того, ремикс — это своего рода работа с музыкальными и медийными архивами[787] (на что в том числе указывает Рейнольдс). Сам ремикс рассматривается исследователями[788] как проявление коллективных воспоминаний и форма культурной памяти, когда многочисленные цитаты и аллюзии на произведения популярной культуры, зачастую повторяющиеся, превращаются в подобие «культурного языка».
Данные исследовательские поля и работы обозначают круг тех вопросов, которые находятся в сфере интересов публичной истории: как представлено прошлое в популярной музыке? Какие существуют практики обращения с прошлым в музыкальной культуре? Какие задачи решают и какие вопросы проблематизируют репрезентации прошлого в популярной музыке? Далее эти вопросы будут рассмотрены на примере современной российской популярной музыки.
Практики
Популярная музыка в России представлена множеством музыкальных жанров и сцен: от хип-хопа до фолк-рока. Разнообразны и практики обращения с прошлым в российской популярной музыке: ностальгические и ретростилизации, музыкальные реконструкции, ремиксы, переиздания, реюнионы, ретрофестивали и памятные концерты (трибьюты). Данная тенденция относится как к конвенциональным музыкальным жанрам (поп- и рок-музыка), так и к андеграундным и независимым музыкальным сценам (например, нью-рэйв, хип-хоп, шугейз). Одной из ее ключевых особенностей является повышенный интерес к советской и ранней постсоветской истории, которая по-разному репрезентируется музыкантами. В данном обзоре не ставится задача охватить все разнообразие музыкальных феноменов. Мы остановимся на анализе лишь некоторых из них, которые в большей степени демонстрируют актуальные тенденции в российской музыкальной индустрии и являются интересными примерами публичного обращения с прошлым.
Общая тенденция к ревизии советского культурного и музыкального прошлого, которую исследователи отмечали еще в начале 2000-х годов, к 2010-м стала не просто элементом российской музыкальной индустрии, а отдельным направлением. Социолог Борис Дубин первым ностальгическим музыкальным проектом, в котором советское прошлое представлено в игровом и ироничном виде, называет[789] телевизионное шоу «Старые песни о главном», транслировавшееся на центральном канале в новогоднюю ночь с 1995 на 1996 год. По задумке режиссеров и продюсеров Константина Эрнста и Леонида Парфенова, старые советские песни, известные по фильмам и эстраде 1950–1970-х, перепевались популярными уже российскими музыкантами. Герои были помещены в декорации идиллического советского колхоза, который закадровый голос актера Юрия Яковлева называл «поющей деревней», с явными отсылками к фильму «Кубанские казаки» (1949). При этом от советского практически ничего, кроме аллюзий и отсылок, не оставалось. С одной стороны, ирония «Старых песен о главном» деконструировала советское жанровое кино и эстраду; с другой — изобретала и мифологизировала «советское» в целом.
Социолог Роман Абрамов отмечает: «Ностальгия всегда имеет эмоциональный импульс и нуждается в материальных и символических артефактах — свидетельствах прошлого, что особенно ценно для консюмеристских обществ зрелого капитализма, где вещи и технологии морально устаревают в течение короткого времени и безжалостно заменяются новыми»[790]. Переработка, «овеществление» (в терминологии Бойм) советского культурного прошлого и превращение его в символические артефакты особенно очевидными стали в рамках ретрофестивалей. Одни из первых — ежегодные фестивали «Дискотека 80-х»[791] (проводится с 2002 года «Авторадио») и «Легенды Ретро FM»[792] (проводится с 2005 года), которые проходят в Москве и Санкт-Петербурге. Круг музыкальных групп и исполнителей, представленных на таких фестивалях, один и тот же: поп- и рок-звезды советской и европейской эстрады 1970–1990-х годов, которые нередко специально воссоединяются для выступлений или впервые выступают в России. Так, в 2007 году на фестивале «Легенды Ретро FM» состоялось первое в стране выступление культовых шведских групп Army of Lovers и Ace of Base, а в 2017 году на «Дискотеке 80-х» выступил ВИА «Здравствуй, песня». Музыканты в буквальном смысле превращаются в символические артефакты, репрезентирующие ушедшие музыкальные эпохи. Несмотря на то что подавляющее большинство посетителей таких фестивалей — возрастная аудитория, пришедшая послушать кумиров своей молодости, за последние годы возросло число молодых слушателей, которые узнали о музыкантах из тематических групп в социальных сетях и ретроканалов на YouTube[793]. Отдельный интерес представляют ставшие популярными в середине 2010-х годов в Москве вечеринки в стиле девяностых, которые организуют разные ивент-агентства, предоставляющие в аренду как «аутентичные» помещения, так и прокат одежды, «модной 20–30 лет назад»[794].
Еще одной ретропрактикой можно назвать переиздания, кавер-версии и ремиксы старых (прежде всего советских) хитов, которые делаются молодыми музыкантами и, более того, оказываются невероятно востребованными их слушателями. Так, в 2018 году поп-певец Егор Крид выпустил кавер-версию популярной песни Аллы Пугачевой «Миллион алых роз», которая стала одним из трендовых видео русскоязычного YouTube (более 120 млн просмотров на август 2021 года). В том же году участник хип-хоп проекта «Анти-хайп» Виктор СД сделал ремикс песни «Странные танцы» советской синти-поп-группы «Технология» (более 200 тыс. просмотров клипа на YouTube на август 2021 года). Широкий резонанс переработка имела в силу того, что бывший солист группы Роман Рябцев заявил о нарушении авторских прав и неумелом обращении с наследием группы[795]. Чрезвычайно успешным стал мэшап «Слэмятся пацаны» дуэта групп Little Big и «Руки вверх!» с комбинированием строчек из хитов 1990-х и шлягера 1960-х «Стоят девчонки» (более 30 млн просмотров клипа на YouTube на август 2021 года). Отдельного внимания заслуживают ремиксы и мэшапы электронного музыканта из Брянска Gillepsy, который «любит сдувать пыль со старой российской эстрады и давать песням новую жизнь»[796]. Лозунгом его альбома «Gillepsy Estrada» 2018 года стала фраза: «Из прошлого в будущее сквозь абсурд».
Наконец, еще одной формы работы с музыкальным прошлым и в некоторой степени ее архивацией является практика трибьютов — концертов и специальных изданий, приуроченных к памяти или юбилею конкретного музыканта. Одним из первых резонансных и масштабных трибьютов стал альбом «КИНОпробы», который вышел в 2000 году и был посвящен памяти лидера группы «Кино» Виктора Цоя, погибшего в 1990 году. Проект объединил музыкантов разных поколений: в нем участвовали как друзья музыканта, так и молодые исполнители, выросшие на музыке «Кино»[797]. Альбом стал не только данью памяти Цою, но, по сути, попыткой историзировать советскую рок-музыку[798]. Не менее резонансным оказался альбом-трибьют Егору Летову, который вышел 10 сентября 2019 года. 27 песен группы «Гражданская оборона» были записаны совершенно разными в жанровом и возрастном плане музыкантами — от групп «Ленинград» и «Сансара» до певицы Гречки и рэпера Noize MC. Помимо того что альбом призван меморизировать музыкальное наследие Летова, его выход стал своего рода критическим комментарием к текущим политическим событиям. Один из авторов проекта Елена Савельева отмечает: «Задумывая проект в год 55-летия Летова, мы интуитивно чувствовали нарастающую актуальность его песен. За семь месяцев работы релиз превратился буквально в бунтарский. Ярким отпечатком на нем останется протестное лето 2019 года»[799].
Можно с уверенностью сказать, что ретромания в музыкальной индустрии России стала жанровым и нишевым явлением. Перекраивание и жонглирование культурным и музыкальным прошлым, его деконструкция и деконтекстуализация, превращение в пастиш (в терминологии Джеймисона) — характерные черты ретромании.
Консолидации этих процессов в России способствовало появление такого культурного феномена, как «Новая русская волна». Это собирательное название независимой андеграундной музыкальной сцены в России, которая начала формироваться вокруг фестиваля «Боль»[800], ежегодно проходящего в Москве с 2015 года. Если в первый год фестиваль был небольшим музыкальным событием, которое посетило около трех тысяч человек, то в 2019 году аудитория фестиваля составила более 20 тысяч человек. Прошедший в марте 2020 года онлайн-фестиваль под названием «Боль на карантине» собрал более 13 тысяч просмотров на YouTube. Посетители фестиваля — преимущественно молодые люди 16–25 лет. «Новая русская волна» объединяет молодых музыкантов различных жанров и стилей из разных городов России. Ее ключевыми характеристиками являются исполнение песен на русском языке[801], самостоятельное производство, онлайн-дистрибуция музыки, широкое освещение сцены в новых независимых музыкальных онлайн-медиа — паблике «Сторона»[802] (более 42 тысяч подписчиков) и «Родной звук»[803] (более 159 тысяч).
В рамках «Новой русской волны» можно выделить следующие практики обращения с прошлым, которые влияют буквально на все уровни музыкального высказывания — визуальный, аудиальный, вербальный.
Во-первых, доминирование эстетики Lo-Fi и DIY[804]. Такое «аналоговое переживание прошлого» (в терминологии Рейнольдса) эксплицируется музыкантами и их слушателями. Прежде всего следует выделить звучание групп «Новой русской волны». Музыканты предпочитают аналоговую запись цифровой, а также аналоговые носители — виниловые пластинки и кассеты (например, екатеринбургская рок-группа «Перемотка» издается только на кассетах). Многие группы используют винтажные инструменты (причем часто советские). Так, московская группа «Казускома» играет классический хард-н-хэви образца ранних Black Sabbath или Led Zeppelin (только на русском языке), используя винтажные музыкальные инструменты и Lo-Fi-запись. Далее важно отметить ретрообразы и Lo-Fi-съемку видеоклипов. Например, московская певица Лиза Громова свой визуальный образ и музыкальные видео стилизует под собирательные семидесятые и восьмидесятые. В видео девушка обычно представлена в больших очках с распущенными волосами и платьях пастельных оттенков на фоне природы или винтажных вещей. Московская группа «Интурист» в своих клипах использует VHS- и DIY-эффекты. Так, клип на песню «Окно» — это искаженное видео с помехами и эффектом любительской съемочной камеры. Наконец, значимыми являются абсурдистские названия групп. Многие группы имеют короткие названия в духе советских рок-групп («Утро», «Труд», «Сруб», «Комсомольск») или же намеренно бессмысленные длинные названия (например, «Кобыла и трупоглазые жабы искали цезию, а нашли поздно утром свистящего хна»).
Во-вторых, сцену характеризует повышенный интерес к советской и ранней постсоветской истории, которая по-разному репрезентируется музыкантами и не всегда проблематизируется, а чаще представляет уже мифологизированное, почерпнутое из разных медиа или семейной истории знание о «советском» и «постсоветском». Прежде всего следует отметить значимость места проведения фестиваля «Боль». В 2018 и 2019 годах мероприятие проходило в Культурном центре ЗИЛ, бывшем Дворце культуры завода им. Лихачева, памятнике конструктивизма, который был реконструирован и открыт как общественное пространство в 2012 году. Такой выбор имеет цель подчеркнуть его ориентированность на русскоязычную аудиторию, а «советскость» места еще больше мифологизирует восприятие музыкантами и слушателями советского.
Также представляют интерес визуальные образы групп. В оформлении обложек альбомов многие группы используют монохромные зернистые, часто искусственно состаренные фотографии зданий или музыкантов, сделанные напротив зданий, ассоциирующихся с советской повседневностью (дома культуры, заводы, универмаги). Сценические образы музыкантов также нередко отсылают к советско-постсоветской стилистике. Например, музыканты петербургской группы Shortparis в рамках как концертных выступлений, так и музыкальных видео используют визуальные аллюзии на российскую поп-музыку 1990-х и собирательные образы спальных районов — обшарпанные пятиэтажки, спортивные костюмы ребят «на районе», «Москвичи» и «Жигули». Важно в данном контексте отметить и широко обсуждаемый клип певицы Монеточки на песню «90» (режиссер Михаил Идов), сделанный как оммаж культовым фильмам Алексея Балабанова «Брат» и «Брат-2». Песня представляет романтизированный и мифологизированный образ «девяностых», собранный из разных фильмов, телепередач и клипов. В ролике героиня Монеточки в образе Данилы Багрова детально воспроизводит сцены из фильмов. Иронию привносят различные стилистические анахронизмы — плакаты, предметы интерьера, современные музыканты, а также появление в кадре поп-звезды 1990-х Татьяны Булановой.
Необходимо отметить, что многие советские музыканты также принимают участие в фестивале «Боль». Каждый год на мероприятии выступают группы «из советского времени», которые либо не стали широко популярны, либо распались: панк-группы «Коммунизм» (в ней какое-то время играл Егор Летов), «Кирпичи», «Ночной проспект», нью-вейв-группы «НИИ Косметики» и «Альянс». В случае последней группы выступление на фестивале «Боль» в 2018 году стало настоящим возрождением. В апреле 2019 года «Альянс» опубликовал на YouTube архивный клип на песню «На заре», который набрал полмиллиона просмотров за первую неделю. После этого группа выступила в эфире программы «Вечерний Ургант», переиздала все магнитоальбомы с ранее неизвестными песнями и записала новый альбом.
В-третьих, музыканты обращаются также к более широкой культурной традиции, как (условно) западной, так и российской. Прежде всего речь идет о культовых фильмах 1980-х и 1990-х и культуре видеоигр. Так, группа Lactic Acid в альбоме «Kill The End», который вышел в начале 2020 года, использует музыку из приставочных игр «Денди» и «Нинтендо».
Соответственно, советское и постсоветское прошлое, представленное в игровой и стилизованной форме, помещается в более широкий культурный контекст — контекст популярной культуры. Постоянные пересборки, комбинации, коллажи и множественные отсылки к разным аспектам прошлого превращают его в ремикс. В данном случае советское прошлое деполитизируется и превращается в набор увлекательных и нередко экзотических артефактов (старый советский ДК, НИИ, VHS-кассеты, т. д.), становясь одним из многих других ресурсов для творчества современных музыкантов.
Отдельное место в современной российской культурной индустрии занимают музыкальные реконструкции, которые создаются не музыкантами-аутентиками, а популярными исполнителями. Это могут быть найденные и записанные народные песни/музыка, которые ранее не издавались. Так, в 2018 году популярный музыкант и перформансист Псой Короленко выпустил альбом не издававшихся ранее песен военных лет на идише о Холокосте «The Lost Songs of World War II»[805]. Работа основана на архиве киевского фольклориста Моисея Береговского, который сам в годы войны собирал песни. Материалы входят в архив киевского Кабинета еврейской культуры, отдела украинской Академии наук, который существовал с 1936 по 1948 год. Продюсер проекта Анна Штерншис отмечает[806], что у большинства песен не были зафиксированы мелодии, поэтому их приходилось придумывать, опираясь на знание популярных в то время песен на идиш. Записанный при участии канадских музыкантов, скрипача Сергея Эрденко и его коллег по трио «Лойко» из Петербурга, которые также имели опыт озвучивания народных песен, альбом является знаковым примером смежных практик публичной истории и популярной музыки.
В то же время в современной российской популярной музыке достаточно распространено и «возрождение» русской народной песни. Существуют как практики использования аллюзий на народную музыку, так и сбор и любительская реконструкция звучания народных песен в рамках направления фолк-рок. Так, петербургская группа «Отава Ё»[807] собирает и реаранжирует русские частушки с использованием как типовых для рок-группы музыкальных инструментов (электрогитара, бас-гитара), так и народных и академических — гуслей, скрипки и волынки.
Безусловно, за рамками данного небольшого обзора остались многочисленные популярные практики обращения с прошлым в музыкальной культуре. Рассмотренные примеры иллюстрируют как возможные «коллаборации» публичной истории и популярной музыки, так и значимость исследовательской оптики публичной истории для анализа актуальных тенденций в популярной музыкальной культуре.
— Bennett A., Rogers I. Popular Music Scenes and Cultural Memory. London: Palgrave Macmillan, 2016.
— Hogarty J. Popular Music and Retro Culture in the Digital Era. London; New York: Routledge, 2017.
— Popular Music, Cultural Memory, and Heritage / Ed. by A. Bennett, S. Janssen. London; New York: Routledge, 2019.
— Postmodernity’s Musical Pasts / Ed. by T. Frühauf. Woodbridge: Boydell Brewer, 2020.
— Remembering Popular Music’s Past: Memory-Heritage-History / Ed. by Z. Cantillon, S. Baker, L. Istvandity. London: Anthem Press, 2019.
— The Routledge Companion to Popular Music History and Heritage / Ed. by S. Baker, C. Strong, L. Istvandity, Z. Cantillon. London; New York: Routledge, 2018.
— The Routledge Companion to Remix Studies / Ed. by E. Navas, O. Gallagher, X. Burrough. London; New York: Routledge, 2014.