Напоследок я хочу вспомнить этих бабочек.
Они внезапно появлялись среди лета. Обычно в конце июня, непременно накануне полнолуния, каждая кисточка вдруг вспыхивала, трепетала, тлела и замирала лоскутными всполохами порхания. И тогда я брал из дому огромную, как тетрадный лист, лупу.
Надо сказать, что почему-то у меня всегда был образ идеальной сирени. Он не был чем-то выдающимся, но он был необходим как внутренний вызов идее цвета – и я воображал себе нечто лилово-кипенное, как грозовое облако сверху, если смотреть из солнца. И вот когда я наводил на сирень лупу, мне казалось, что, собирая стеклом лучи, я приближаюсь к идеальному зрению – и вот эта возвышенность неким образом позволяла мне охотиться на бабочек. Я подносил руку к веточке сирени – и линза, скрутив свет, выкатывала мне в глаза миры, составленные чешуйчатыми разводами бабочкиных крыльев.
Особенно мне нравились “парусники”. Формой сложенных крыльев в самом деле напоминая стаксель, они были уникальны вовсе не узором, а ровным цветовым рельефом, который, открываясь во вздыбленных силой линзы полях, завораживал меня на бесконечные мгновения, словно был цветом благодати, наполнявшей темь материнской утробы.
Разглядывание затягивало меня с головой. Удовлетворившись визионерским путешествием, я медленно, точным, как у бильярдиста, движением отводил руку и, сжав солнце фокусом на крылышке, навсегда запоминал, как темнела, коричневела, чернела – и вдруг подергивалась седой прядкой страница “Вазир-Мухтара”, как вспыхивало прозрачным лоскутом оранжевое пламя, как слова, вдруг налившись по буквам синеватым отливом, гасли непоправимо одно за другим – словно дни сотворения мира.
Яблоко от яблониАлексей Тарханов
Сад, в котором я стою, похож на дачку. Скромную, подмосковную, даже не на шести сотках, а на двух. Три дерева: магнолия, яблоня и груша. Розы, газон, в углу крапива. Два мраморных ангелочка прикладывают пальцы к губам. Не говори никому! Это тайный сад, секретный сад, о котором в Париже ходят легенды.
Последние 135 лет главный магазин марки Hermès, его витрина и штаб-квартира находятся по адресу: Париж, улица Фобур Сент-Оноре, дом 24.
Находятся они легко, с первого взгляда – на углу старого многоэтажного дома, на самой крыше стоит всадник, поднимающий в качестве знамен два эрмесовских каре. На Фобур Сент-Оноре мастерские перенес с Больших бульваров глава компании Hermès, Эрмес-второй, Шарль-Эмиль. В 1880 году он приобрел новый дом поблизости от Елисейского дворца – резиденции французского президента. Это здесь Эмиль-Морис, Эрмес-третий, принимал в 1913 году великого князя Михаила Александровича, младшего брата Николая II.
Дом на Фобур Сент-Оноре в чем-то похож на уменьшенную модель самого дома Hermès. На первых этажах – магазин, чуть повыше – музей, который начал собирать Эмиль-Морис и продолжили дети и внуки, еще выше до сих пор расположены мастерские. Можно было бы, наверное, найти для них место подешевле, чем золотые квадратные метры на самой богатой улице Парижа, но для Hermès важно то, что традиции не меняются, что дом остается домом, что они – семья, что – в отличие от других марок (“небудемпоказыватьпальцем”) – они не коммерсанты, а артисты, художники, поэты. А на самом верху дома, на крыше, спрятана главная тайна Hermès. Под копытами всадника разбит сад, в котором осенью собирают яблоки, а трава зеленеет круглый год.
О нем знают только потому, что в его честь парфюмер Жан-Клод Эллена создал свой Jardin sur le toit. То есть знают по запаху, а не на вид. В этот райский сад пускают прогуляться самых дорогих гостей – тех, кто понимает, где корни марки и какие сладкие плоды она приносит. Сюда приходила побеседовать с хозяином Колетт, здесь Дюма обедал с Никитой Михалковым после успеха “Утомленных солнцем”, здесь поднимали бокалы с Жан-Полем Готье, когда он согласился работать в Hermès.
Послушаем, что скажут цветы
У сада есть хозяин. Вернее, хозяйка.
– Как жаль, что я не могу вас приветствовать на вашем языке, – встречает меня Ясмина Демнати. На Фобур Сент-Оноре ее знают все, она ухаживает за террасой. – Я так люблю вашу литературу. Bulgakov, Tolstoï. А еще Vladimir Vladimirovitch Мауаkovskiy. Как я жалела Обломова. Бедный, бедный Илья Ильич Обломов!
Ясмина ходит в большом синем фартуке, с цветным эрмесовским платком на шее, говорит быстро и настойчиво, но всё время улыбается. У нее смуглое лицо и седые короткие волосы-кудряшки. На крыше она главная. Она поднимается на вершину Hermès каждый день вот уже двадцать три года.
– Этот сад делал мой учитель, господин Даледуа. Мы с ним постоянно общаемся. Говорим по телефону. Я очень боюсь, когда он приходит в мой сад, потому что он всегда здесь что-то замечает. От гостей слышишь только одно: “Ах, как красиво, как красиво-то, ах!” А он приходит и говорит: “Эт-т-то что такое?! Это никуда не годится!” Ему уже за восемьдесят, но глаз у него необыкновенный. Он навещает свои деревья, смотрит, чтобы я их не обидела, наверное. Скоро снова придет.
Ясмина окидывает зеленую террасу внимательным взглядом, пытаясь понять, чем же будет недоволен на сей раз господин Даледуа. Вроде бы всё в порядке. Самшитовые шары идеальны. “Я научилась их подрезать ножом вместо ножниц. Это гораздо труднее, чем ножницами, но выглядит куда естественнее”. Яблоневое дерево тоже в модной стрижке. “Раньше я это делала сама, а в этом году пригласила специалистов по обрезке садовых деревьев, ему идет, не правда ли?” Газон вот немножко полысел. “По нему же ходят всё время, бедному. Я стараюсь, чтобы он был прочным, как ежик. Стригу его два раза в неделю”.
Она выносит из сарайчика машинку для газона, которой столько же лет, сколько саду. Никакого электричества, ни, боже мой, бензина. Ясмина гордится машинкой.
Я спрашиваю, чем набиты карманы ее синего фартука. Не удивившись ни на минуту, она выкладывает передо мной целый арсенал ниндзя: ножи, ножницы, щипцы, перчатки. “Вот этот секатор, – говорит Ясмина, – просто чудо, послушайте, как он поет. Мне его привезли из Японии, лучше в мире нет”.
– Когда вы ходите по саду с этим острым железом, растения вас не боятся?
– Они же знают, что я их люблю, – отвечает Ясмина. – Когда утром я открываю дверь на террасу, я чувствую, что они меня узнают.
Всадник на крыше скачет в направлении Тюильри, каре развеваются, сад выглядит очень довольным – под ярким майским солнцем.
– Он в хорошей форме, мой сад. Он ничего не требует. Надо его поливать, надо обрезать, но главное, надо любить. Я делаю минимум, я стараюсь не надоедать, не мешать. Садовники не должны командовать, на самом деле растения здесь главные. Я у них на службе, – Ясмина отвешивает белым розам поклон. – Я кланяюсь, потому что перед цветами я должна склонять голову.
Мы говорим об исследованиях американца Клива Бакстера, автора “Тайной жизни растений”, того самого, который уверял нас, что растения могут мыслить.
Для меня думающие растения оборачиваются скорее кошмаром, постоянными соглядатаями, мухоловками, хищными триффидами. Ясмина же им заранее верит и заранее любит, готовая им услужить.
– Клив Бакстер размещал электроды на листьях, чтобы видеть, как растения реагируют, когда их поливают. Однажды он подумал: что будет, если я обожгу лист? И в тот момент, когда он это подумал, стрелка дернулась. Он понял, что растения читают наши мысли.
– Бакстеру в итоге так и не поверили. Вы думаете, он прав?
– У меня у самой есть история, которую я люблю рассказывать. Одни мне верят, другие нет. Когда я только начала здесь работать, меня вызвал месье Дюма: “Яблоня больше не приносит яблок, что случилось?” Знаете, что я тогда сделала? Я встала прямо перед деревом и сказала: “Слушай, если яблок больше не будет, я тебя срублю!” И яблоня так цвела в этот год! И послушайте внимательно, что я хочу вам сказать: она родила одно яблоко. Одно! Тогда я сказала: “У тебя есть чувство юмора. Я тебя не срублю”. С тех пор у нас полно яблок, хватает для Элизабет, нашей главной поварихи.
Ясмина приносит мне несколько страниц из “Тайной жизни растений” – прочтите на досуге – и продолжает: “Всё вокруг связано – и воздух, и вода, и огонь. Я верю в духов природы, сирены живут в воде, духи цветов легки, как эльфы. Земные духи сильнее, прочнее. Я их очень уважаю. Когда я читаю в газетах, что где-то видели пришельцев, я думаю, что это не пришельцы, это духи земли. Это гномы. И они совсем не похожи на тех садовых гномов, которых продают в магазинах. Хотите, я вам покажу другие сады?”
Терраса на крыше – лишь один из садов Hermès на Фобур Сент-Оноре. Мы бежим по дому, запутанному, как лабиринт, заглядываем в кабинеты, где сидят занятые люди, которые ничуть не удивляются тому, что мы проходим мимо них и лезем в окно, чтобы, к примеру, посмотреть на террасу, где живут пчелы. Здесь целых три улья, и когда я спрашиваю, хорошо ли живется пчелам в городе, Ясмина отвечает, что в городе им всяко не хуже, чем в деревне, где растения немилосердно обрабатывают пестицидами.
– У наших пчел все-таки есть наш сад, где нет никакой химии. Я завела крапиву и перетираю ее листья в пюре, оно очень полезно для растений. Если вдруг заводится садовая тля, я мою листья дегтярным мылом – и всё проходит.
Ясмина считает, что ей повезло. Двадцать с лишним лет она работает в доме, где с нежностью относятся к вдохновенным безумцам. “Фальшивые люди здесь не приживаются, нет, не приживаются”, – говорит она и качает головой.
– Да, мы в секретном саду, – говорит мне один из хозяев дома, Пьер-Алексис Дюма. – Эмиль Эрмес, мой прадед, велел разбить этот сад. Он спрятан за балюстрадой, как за крепостной стеной. Когда вы сидите, вы не видите города, а только небо и ветки деревьев.
Мы с ним вернулись под сень эрмесовских каре, которыми машет всадник. Эта ярмарочная скульптура изображает вполне реальное событие – в 1801