Salvia splendens). Поставил, как водится, мольберт и написал быстрый этюд, который нынче висит у меня над кроватью. Может, писал бы и дольше, но вдруг явилась орава женщин – работниц треста “Мосгорозеленение” и принялась в соответствии с графиком сезонных работ споро выдирать прекраснейшие цветы, которые и не думали увядать, а предполагали сиять и сверкать на радость москвичам и гостям столицы до глубокой осени. Сначала папа расстроился, но вдруг его осенило! Человек законопослушный, он испросил у работниц “Мосгорозеленения” разрешения, и добрые женщины позволили ему взять столько цветов, сколько он сможет унести (в точности как в той сказке, где речь шла о золоте, серебре и драгоценных каменьях).
Папа воодушевился и принялся разносить охапки цветов по домам друзей нашей семьи. Желая порадовать всех без исключения, в тот день он совершил несколько ходок, благо все еще были живы и жили в шаговой доступности друг от друга… Вообразите: будний день, проза жизни, ничто не предвещает праздника, вдруг звонок (другой, третий, четвертый, в зависимости от количества жильцов в квартире), дверь распахивается, и в ее проеме в перспективе тусклого захламленного коридора мой молодой отец в обнимку с полыхающей цветочной охапкой! А друзья наши, ошеломленные внезапным даром, в свою очередь принимались делиться цветами с соседями по квартире (с теми, разумеется, с которыми сохранялись если не дружеские, то хотя бы дипломатические отношения).
Потратив на безумное с точки зрения человека разумного мероприятие полдня, папа не просто материализовал такую эфемерную субстанцию, как РАДОСТЬ, но и доставил ее по нескольким московским адресам. Внес яркую праздничную ноту в монотонную повседневность унылой городской осени. Что это, если не тот самый свет в конце тоннеля, и многим ли мужчинам (в том числе женщинам) по плечу затея такой простоты, такого размаха и такой убойной силы?
Из истории со сверкающими сальвиями (суть шалфеем), некогда разнесенными моим отцом по нескольким остоженским, пречистенским и арбатским адресам, делаю вывод, что давний мой знакомец в выцветшей гимнастерке, волею судьбы навечно обосновавшийся в одном из первых детских воспоминаний в ближайшем соседстве с бабушкой, тоже работал в тресте “Мосгорозеленение” и в тот день готовил порученную ему клумбу, предшественницу всех последующих, к осенней непогоде и зимним холодам.
У любого моего ровесника-москвича в запасе множество личных историй, связанных с ЦПКиО им. М. Горького, при отсутствии большого выбора десятки лет остававшегося чемпионом среди территорий круглогодичного праздника во времена нашего детства, отрочества и юности. Поэтому оставляю за пределами настоящего очерка описание скромных, зато доступных летних и зимних радостей: незамысловатых аттракционов наподобие комнаты смеха и колеса обозрения, необозримых ледяных просторов с толпами конькобежцев на “снегурках”, “ножах” и “гагах” и даже мотогонки по отвесной стене и пивной бар “Пльзенский”. А лучше перемещусь в Нескучный сад, начинающийся сразу за Летним театром, к которому вела некогда идиллическая аллейка под сенью фонарей в виде гигантских, склонившихся в полупоклоне ландышей. Лирическая такая аллейка, особенно по вечерам…
То есть Летним театром завершалась территория культуры и всяческих развлечений, и далее громоздились и курчавились загадочные многоярусные кущи Нескучного сада, очарование которого я ощутила чрезвычайно рано благодаря любимой книжке “Девочка Лида”. Не раз перечитанная папой-мальчи-ком и тетушкой-девочкой, а также кузинами их и кузенами “Девочка Лида” явилась прямиком из детства бабушки и ее многочисленных сестер – такая вот эстафета, а может, и анфилада памяти… Растрепанная, распавшаяся на пожелтевшие странички и иллюстрированная гравюрками с любовными изображениями детей разного возраста, их нянек и гувернанток, уютная эта книжечка повествовала неспешно и обстоятельно о быте большой московской семьи, снявшей дачу в усадьбе Нескучное. Бесконечные тщательные сборы, долгое путешествие, летние приключения, детские обиды, пикник на Воробьевых горах описаны так подробно, так достоверно и так тепло, как можно написать один единственный раз в жизни и только о своем собственном детстве.
В конце шестидесятых годов позапрошлого века книжку написала юная девушка, но уже начинающая писательница Лида Королева, придумавшая себе псевдоним Нелидова (Лидия Нелидова— и правда звучит эффектно), и вышло так, что Нескучным садом я очаровалась прежде, чем идентифицировала эту местность. Нынче “Девочка Лида” притаилась где-то среди книжных и бумажных завалов в глубинах нашего дома и пока не отыскивается, а жаль, ведь я и сегодня смотрю на Нескучный сад Лидиными глазами – вот что такое сила хорошего печатного слова! И иногда даже чудится, будто и сама я прожила одно из лучших лет своего детства на даче в Нескучном… а может, так оно и было на самом деле…
Бывает, что я отправляюсь в глубь Нескучного сада поздороваться со знакомыми деревьями (у каждого из них своя долгая история и непростая биография), брожу по аллеям или карабкаюсь на невысокие холмы – есть разные варианты времяпрепровождения, но обязательна прогулка по набережной, не отменимая потому, что это наш семейный маршрут, теперь уж едва ли не мемориальный. Память о маленьких путешествиях, случавшихся в одиночестве и в компаниях, в разном настроении и в разных жизненных обстоятельствах, во всех без исключения возрастах, временах и эпохах зафиксирована в бабушкиных пастелях, на этюдах отца и даже в моих ученических акварелях (художественная наша школа проходила летнюю практику в тех же краях). Этот недлинный прогулочный маршрут в каком-то смысле загадочен. Ничтожный отрезок времени (если бодрым шагом, всего-то час с копейками) кажется бесконечным и наполняет организм смыслом, содержанием и пользой, которых хватило бы на полноценную загородную прогулку. Допускаю, что это только мое, сугубо личное ощущение, однако оно неизменно на протяжении многих десятилетий.
Есть мнение, что большое и прекрасное лучше видится на расстоянии и будто бы лицом к лицу лица не увидать, поэтому ни в коем случае не следует пренебрегать видом Нескучного сада, открывающимся с противоположного берега Москва-реки. Особенно ранней весной, поздней осенью и в зимнее время года.
По контрасту с монохромной застройкой Фрунзенской набережной, скучноватыми жилыми домами и зданиями военного ведомства, Нескучный сад видится истинной жемчужиной, каковой он, без сомнения, и является. В ансамбле с небесами, простирающимися над массивом Нескучного и во все времена года не обделяющими москвичей, как и всех прочих жителей планеты Земля, феерическими представлениями, сад, украшенный Александринским дворцом, отражается в водах Москва-реки, вместе с нею течет, дробится, колышется, кажется бескрайним и безбрежным, а вовсе не втиснутым в жесткие городские рамки. Я завидую местным жителям, тем, чьи окна обращены к реке. Им живется не скучно, ведь они любуются Нескучным садом на рассвете, на закате и под звездным небом, сквозь дождевую завесу, туман и морозную дымку, и я почти уверена, что зрелище это им не приелось, во всяком случае тем из них, кто не чужд прекрасного…
Детский садЕвгений Водолазкин
Названием учреждения мы обязаны немецкому педагогу Фридриху Вильгельму Августу Фрёбелю, но первый детский сад задолго до него организовал Роберт Оуэн. Это был тот Роберт Оуэн, которого старшее поколение помнит по принудительному изучению научного коммунизма. Даже те, кто справедливо называл коммунизм антинаучным, знали, что именно у Оуэна Маркс позаимствовал какие-то глупости, которые легли в основу коммунистической теории.
Так что, подобно другому неисправимому мечтателю, основатель детского сада может быть определен как тот самый Оуэн.
Попав в детский сад лет около трех, я, признаюсь, ничего не знал ни о Фрёбеле, ни об Оуэне, но сама идея собирать население на закрытой территории уже тогда вызывала мое отторжение. Лагеря – пионерские и другие, разного рода военные сборы – всё это не рождало в душе моей радости. Еще меньше мне нравился коллективный труд – начиная с изготовления снежной бабы и оканчивая взрослыми масштабными задачами.
Не то чтобы я был против масштабных задач – нет, скорее, мне казалось (да и сейчас кажется), что они решаются путем персональных усилий. Мне могут возразить, что есть задачи, которые только коллективом и решаются – ну, скажем, создание большой снежной бабы. Здесь я, пожалуй, соглашусь. Да, большой снежной бабы в одиночку не слепишь. Но, может, и не нужна она такая? Мне кажется, я уже в детстве понимал, что для представительниц прекрасного пола размер – не главное.
В прежние годы было больше снега, и в детском саду мы только тем и занимались, что скатывали гигантские шары, толкая их втроем, а то и вчетвером. Тогда-то я осознал, что значит нарастать, как снежный ком. Катимый нами ком с хрустом пожирал весь выпавший снег, оставляя за собой неровные, черные от прошлогодней листвы, дорожки. Проблема состояла в том, что потом мы не могли поставить один ком на другой. Это было наказанием за гигантоманию. Сами себе мы напоминали Робинзона Крузо, вытесавшего лодку, которую не смог дотащить до воды. Чудовищных размеров колобки стояли до конца зимы и из всего, что в нашем саду было снежного, таяли последними.
Если быть точным, то детский сад у меня был не один, а два. Первый из них в силу возраста я помню смутно. От этого периода моей жизни осталось, за несколькими исключениями, четверостишие:
Это Ленин на портрете
В рамке зелени густой.
Был он лучше всех на свете —
И великий, и простой.
Можно было бы только удивиться, что из всех в-лесу-родилась-елочек в голове застряли именно эти строки, но удивляться здесь,
собственно, нечему: компостирование мозгов в СССР начиналось еще во внутриутробный период. Текст зацепился в памяти строкой “В рамке зелени густой”. Непосредственность детского восприятия не позволяла мне принять эту загадочную рамку, в то время как я видел, что детсадовский Ленин помещался в самой обычной деревянной рамке. До какого-то возраста я еще пытался дать таинственным строкам приемлемое объяснение, перенося, например, место действия в джунгли, но со временем понял, что остальные зарифмованные утверждения были еще более сомнительны.