Несчастья редко приходят в одиночестве. И разлад в семействе Ольденбургских совпал с другим печальным событием, положившим конец процветанию Рамони. В октябре 1905 года кто-то поджег сахарные склады и лесопильню. Тогда сгорело всё: конфетная фабрика, готовая и оплаченная продукция на многие тысячи рублей, столярная и плотницкая мастерские, стружечный и лесопильные цеха. Две недели бушевал пожар, который никак не могли потушить. Расплавленный сахар, конфеты, сливочная патока – всё это непрерывной горячей массой текло в реку Воронеж. Старожилы вспоминают, что еще долго потом у местной воды был приторный вкус. Так и непонятно, кто же поджег? То ли местные революционеры постарались, то ли за этим пожаром стояли денежные махинации управляющего Г. Коха, пытавшегося таким образом замести следы. Но сумма убытков составила астрономическую по тем временам сумму 250000 рублей.
У Ольденбургских не было таких денег. Пришлось обращаться с просьбой о ссуде к императору. По своей привычке Николай II долго тянул и колебался с ответом. Вначале отказал, но, в конце концов, согласился выкупить Рамонь в Удельное ведомство за 2,6 миллиона рублей. Отныне у Ольденбургских в собственности оставался только дворец и парк. Всё сохранившееся оборудование фабрики было продано за гроши и перевезено в Воронеж, где Хозяйственное правление еврейской общины быстро наладило выпуск конфет с гербом и именем принцессы. Не пропадать же бренду!
Сама Евгения Максимилиановна этих ударов и унижений не перенесла. Уже во время пожара с ней случился инсульт. С болезнью справилась, кажется, только одним усилием воли. После на нее посыпались судебные иски и предписания со всех сторон. Она и это выдержала. Заложила какое-то имущество, продала драгоценности, нашла деньги. Потом последовал отказ императора помочь с предоставлением ссуды, необходимой, чтобы покрыть новые долги. Пришлось и с этим смириться. Хуже всего она переносила позорную семейную ситуацию сына, о которой все знали и судачили в свете, а потом и его развод с Ольгой.
После 1908 года в Рамонь она больше не вернулась, хотя, когда началась война, по ее указанию и на средства Ольденбургских во дворце был развернут военный госпиталь. Муж был с головой занят на посту Верховного начальника санитарной и эвакуационной части. Впереди им еще предстояло пережить Февральскую революцию и поспешное
бегство из России. Речь шла уже не о спасении собственности, а о спасении жизни. В Париже, куда ринулись все русские эмигранты, они не задержались. Предпочли сразу перебраться поближе к морю, точнее к Бискайскому заливу, к теплым водам Атлантики. Последние годы они провели в маленьком городке Сен-Жан-де-Люз, недалеко от Биаррица. Евгения Максимилиановна умерла в 1925 году, Александр Петрович – через семь лет, в 1932-м.
Их сын, распродав из имения Ольгино всё имущество, тоже успел уехать во Францию. Там он завел небольшую ферму, где держал корову, кур, кроликов, а в свободное от хозяйства время пытался сочинять прозу. При протекции И. А. Бунина даже умудрился издать книжечку “Сон”, состоявшую из трех рассказов. Все они были посвящены его бывшей жене.
Во время войны Ольга, трудившая сестрой милосердия в прифронтовом госпитале в Ровноаль, получила высочайшее разрешения на брак с Николаем Куликовским. Вместе они проживут невероятно трудную, но счастливую и долгую жизнь. Спасением для Ольги стала ее новая фамилия, позволявшая ей успешно скрывать свое происхождение и родство с императорской семьей. Но по странной ассоциации какая-то душевная связь с воронежской землей еще долго у нее сохранялась. Так, своего старшего сына Тихона, родившегося в 1917 году, она назвала в память Тихоновской церкви, чей колокольный звон озвучивал ее прогулки и выезды на пленэр в Ольгино. А когда, перебравшись в Данию, она стала подрабатывать, рисуя на продажу рождественские открытки и картинки, то там обязательно возникали знакомые рамонские сюжеты: светлоголовые деревенские ребятишки, красивые бабы в разноцветных панёвах, зимние простонародные забавы с санками и ледяными горами. Это была ее Россия, которая не имела ничего общего к тому, что происходило в это время на ее Родине.
… А Рамонь просто замерла, застыла в тягостном полуобморочном оцепенении, где ей снились то белые, то красные, то коллективизация, то уплотнение, то церковные изъятия, то еще одна война. Парк дичал и постепенно превращался в лес, дворец – в руины. После того как оттуда всё было вывезено и ободрано до голых стен, встал вопрос, а не снести ли его вообще. Но на это требовались и средства, и рабочие руки. Их не было. Не добрались. Сон потревожили, но не прервали.
Оживать Рамонь начала только в конце нулевых годов нынешнего века, когда туда однажды нагрянуло губернское начальство в полном составе во главе с новым губернатором Воронежской области Алексеем Васильевичем Гордеевым. И стало понятно: вот она, сама История России смотрит из каждой выбитой глазницы окна, со всех этих порушенных лестниц и облупившихся стен. Дикий, нерасчищенный парк ждал хозяйского глаза. И вся эта земля, бывшая когда-то царским подарком, таковым и продолжает оставаться сегодня, несмотря на прошедшие годы запустения и разрухи. Поэтому хватит винить в этом ту власть или эту, надо самим что-то делать, чтобы спасти Рамонь. Спасать стали с умом, последовательно, но осторожно. Позвали лучших специалистов и по реставрации и восстановлению ландшафта. И даже придумали бизнес-модель – открыть в Рамони отделение местного загса. Тут и красивую фотосессию можно устроить, и свадебный фуршет с банкетом. Исторические замки для этого идеально приспособлены. А парадный вход и внутренний двор можно замечательно использовать для какого-нибудь летнего фестиваля искусств. Сам вид дворца, акустика, пространство – всё уже сейчас готово включиться в музыкальное действо под открытым небом, подыграть любому оркестру и солистам самого высокого класса. Надо только захотеть!
Есть хорошая идея устроить в помещениях бывших служб ремесленные мастерские, а там, где стояли цеха фабрики, развернуть постоянную экспозицию, посвященную местным технологиям изготовления сладостей по старинным русским рецептам. Планируются и новые выставки в свежеотреставрированном помещении Свитского дома. Одна из них называется “Романовы-Ольденбургские. История отношений”. Там будет специальный раздел писем и поздравительных открыток под названием “Милый Саша”. Именно так обращалась в своих посланиях к будущему императору Александру III, а тогда просто великому князю, приятелю по детским играм, юная принцесса Евгения Ольденбургская. Эти маленькие записки как пропуск в самую потаенную и абсолютно неизвестную историю России, которая неожиданно открывается из окон детской или классной комнаты. Там нет исторических персонажей в коронах и мантиях, а есть перепуганные, трогательные, наивные дети, еще не знающие, что их ждет впереди, но старающиеся не показать своего страха перед жизнью.
В самом замке еще довольно прохладно. Экскурсионный сезон начнется не раньше мая. Но уже сейчас в глаза бросается тщательная и умная реставрация. Никакого евроремонта. Благородная белизна стен, подлинные двери и переплеты оконных рам. История присутствует здесь в виде черно-белых портретов хозяев и их многочисленных гостей. Эхо былых праздников Рамони отзывается в этих стенах негромким, но нефальшивым звуком. Мы спускаемся в подвал, где мне показывают мне тайную достопримечательность дворца – женский профиль на стене. Кажется, это всего лишь обвалившийся кусок штукатурки, обнаживший ярко-рыжую кирпичную кладку. Но нет, приглядевшись, узнаешь женский профиль, абрис высокой шеи, прически и пышного платья.
– Вы узнаёте, это же она, Евгения! – пылко уверяет меня директор музея-заповедника Наталья Александровна Чернышева. – Она продолжает жить во дворце. Несколько раз строители пытались замазать эту дыру, но она возникает снова. Решили оставить, пусть будет.
Идем в парк. Он еще только начинает принимать свои очертания, свой образ, придуманный для него мэтром ландшафтного дизайна, знаменитым англичанином Яго Кином. Уже видно, что парк стал оформляться в нечто законченное и цельное. Он снова поделен на четкие зоны, как когда-то это было при Принцессе Ольденбургской: верхний и нижний. Увы, точных чертежей не сохранилось. За эталонный образец была взята летняя резиденция королевы Виктории Осборн-хаус. Я представил себе колышущееся разнотравье в инее, как на фотографиях, присланных из Лондона. И чудесный сад-огород, абсолютно демократический по своему назначению (лук, сельдерей и укроп прямо с грядки к столу!) и такой элегантно-аристократический по облику. Вот бы что-то подобное устроить в Рамони, мечтаю я вслух. Но тут же осекаюсь. Ведь для этого надо не менее ста лет подряд подстригать газоны, укрывать на зиму розы и тщательно следить за миксбордером. Хватит ли на это терпения, денег, а главное времени нынешним хозяевам заповедника? Не поменяется ли в очередной раз власть, а вместе с ней и отношение к этому памятнику истории?
Увы, ответов на эти вопросы не знает никто. И знать не может. Зато есть вполне конкретные планы. Например, восстановить разрушенную лестницу в нижней части парка. Предполагается, что уже весной перед входом во дворец будут заложены квадратные цветочные партеры в виде буквы “Е” – инициалы Принцессы, укреплены склоны холмов и посажены новые деревья. Да много чего еще в планах! Лучше не будем всё перечислять, чтобы, как говорится, не рассмешить Бога.
А вот выпуск конфет “Принцесса Ольденбургская” из бельгийского шоколада уже успели наладить на местной Воронежской фабрике, чтобы по русской традиции дарить гостям на дорожку. Меня тоже угостили. Очень вкусные.
Уже на выезде из Рамони я увидел большой гранитный обелиск, похожий на каменную театральную тумбу, массивную, словно вросшую в землю. Это был знак на дарение Рамони принцессе Евгении Максимилиановне Ольденбургской. И надпись на камне со всеми ятями, оставшаяся на века: “Пожаловано Государем Императором Александром II”.