Успех был потрясающим! Клодина, женщина-подросток, вызвала настоящую сенсацию в Париже! Ведь на сцену, сменив пышных красавиц бель-эпок, легким шагом вошла новая женщина, грациозная, независимая, дерзкая.
Весь Париж сходил с ума по Клодине. Даже был создан особенный стиль “Клодина” – совместное творчество Колетт и ее лучшей подруги Коко Шанель: пиджак мужского покроя, белый отложной воротничок с черным бантом, фетровый котелок.
Но доходы от всего этого получал Вилли, нещадно эксплуатировавший жену, которую держал у себя в литературных “неграх” – и вообще в “черном теле”. Лишь к тридцати годам удалось Колетт опубликовать сборник рассказов под своим именем и освободиться наконец от литературно-супружеской повинности. Вырвавшись от Вилли, Колетт поступила в “Мулен Руж”. Как выразился ее друг, комедиограф Саша Гитри, “повела жизнь танцовщицы-писательницы”.
Коротко стриженная, гибкая и грациозная, как кошка, Колетт, тридцатитрехлетняя “красотка кабаре”, выглядела подростком.
Любовь у Колетт всегда земная, обращенная к зримому, вещному миру. Такой любви не знают родившиеся в больших городах. У того, кто провел детство среди серых городских камней, не может быть такого острого зрения. Привыкнув в детстве всматриваться в деревенский простор, Колетт всё в своей жизни видела невероятно красочно, рельефно. Она – редкий стилист. У нее невероятно богатый словарь, приобретенный в ее родной французской глубинке. Известно, что Колетт, подобно крестьянам из ее родных мест, даже не грассировала, и речь ее пестрела деревенскими словечками… А вот ее описания природы не уступают кисти Коро:
“Прелесть и очарование этого края составляли холмы и долины. Долины местами суживались, превращаясь в теснины”, – пишет она в одной из книг. “Но главными были леса, леса необозримые и глухие, плавными валами катившиеся вниз по склонам – далеко-далеко, как только видит глаз… Изредка зеленый дол прерывался небольшой пашней. Но она тотчас же тонула в беспробудных лесах. Там и сям – несколько бедных ферм, совсем немного, но достаточно для того, чтобы их красные крыши оттеняли бархатную зелень… ”
Творения Колетт несли наслаждение всем пяти чувствам. И все пять чувств несли наслаждение ей самой. Она любила всё. Любила молодых мужчин – и не отвергала немолодых. Любила зверей и птиц, любила деревню и шумный город, любила солнце и тьму – и любила саму любовь.
Вход с улицы Валуа. Сегодня в сады Пале-Рояля лучше проникнуть через малую калитку, проделанную в “Пассаже двух павильонов”. Именно отсюда открывается во всей красе вид на площадь, дворец и блистательный променад, так восхитивший некогда автора “Истории государства Российского”, Николая Михайловича Карамзина, посетившего Париж в 1790 году.
“Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; всё, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; всё, изобретенное роскошью для услаждения жизни!.. И всё это для привлечения глаз разложено прекраснейшим образом и освещено яркими, разноцветными огнями, ослепляющими зрение. Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях и ходят взад и вперед только для того, чтобы смотреть друг на друга! Тут видите вы и кофейные заведения, первые в Париже, где также всё людьми наполнено, где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи и проч. <… > Всё казалось мне очарованием, Калипсиным островом, Армидиным замком… ” – гласит знаменитая цитата из “Писем русского путешественника” Николая Карамзина.
Колетт поселилась здесь после двух бурных браков, закончившихся разводами, рождения дочери и пятнадцати переездов – по всему Парижу. В жилище с окнами, глядящими в сад, ей хорошо. Там у Колетт всё, что она так любит: кошки и собаки, цветы и фрукты, коллекция старинных стеклянных шаров – пресс-папье и, самое главное для нее, пачки бледно-голубой писчей бумаги (бледно-голубой цвет не утомлял глаз). На этой бумаге, при свете лампы с бледно-голубым абажуром, пишет она по ночам.
В то время Колетт уже почти не может ходить, жестоко страдая от артрита. И, заметив в поздний час свет голубой лампы сквозь ветви сада, приходят развлечь и отвлечь соседку от страданий неразлучная пара – поэт Жан Кокто и его возлюбленный, белокурый атлет, писаный красавец, киноактер Жан Маре.
“Воздух Пале-Рояля освещен лунами лампад окружающих арок”, – написал пятидесятилетний Жан Кокто, поселившийся там в 1940-м.
Жокто прекрасно устроился, – откликается Колетт. – Кухня со всеми удобствами, четыре комнаты, ванная, горячая вода”.
“Из своего окна я болтаю с Колетт, которая пересекает сад со своей палочкой, элегантно повязанным шарфом на манер галстука, красивым глазом и в сандалиях на босу ногу”, – замечает ее сосед.
Впрочем, Колетт и Кокто – “кошка и лис”, как их звали, – были больше чем соседями или даже друзьями: они были сообщниками. На бесчисленных сдвоенных портретах у них такой вид, словно им шепчут на ухо о чем-то по секрету. Взгляд полон лукавства, на губах усмешка – не то над миром, не то над собой. Даже прически у обоих похожи: мелко курчавятся светлые волосы, сбитые на сторону, слева направо – будто ветер сдувает морскую пену.
… Их двойная тень застыла на дорожках Пале-Рояля. И приходящий сюда, возможно, расслышит в шуме каштанов заговорщицкий шепоток, шутку, шелестящий смешок.
“Успокойтесь, ничто не угасло – просто я удаляюсь от вас. Ухожу в открытое море, не в пустыню”, – напишет Колетт в книге “Голубой маяк” – одной из последних.
В 1954 году она тихо угасла в своем жилище над картинами Пале-Рояля. Ей был восемьдесят один год. Католическая церковь отказалась отпевать покойную, поскольку она была разведенной (надо сказать, до сих пор разведенные верующие лишены права причаститься). При этом французские власти устроили Колетт всенародные похороны. И когда ее гроб поплыл в сопровождении громадной толпы из дома № 9 по улице Божоле, в ветвях деревьев Пале-Рояля, казалось, раздался грустный вздох.
Свой последний приют она нашла на кладбище Пер-Лашез.
Имя Колетт увековечено на площади близ Пале-Рояля перед “Комеди Франсез”. Площадь была названа в ее честь в 1966 году волей тогдашнего министра культуры Франции Андре Мальро.
“Она сбежала из всех литературных школ, как озорная школьница – с уроков”, – писал Жан Кокто.
Озорная школьница – Клодина – сейчас живет под тисненым переплетом “Плеяды”, возводящей писателей в ранг классиков. Но для той, что подарила ее миру, главным всегда был “восторг перед жизнью”. Мгновение для Колетт было притягательней вечности. А важнее любой славы – смех в саду, краткое, робкое слово первой страсти или же нежный, презрительный взгляд, какой бывает у женщин и кошек.
Заповедник OetkerСергей Николаевич
Сад при отеле – забытая роскошь, которую мало уже кто может себе позволить. Но семейство немецких промышленников Эткер, которым принадлежит исключительная коллекция отелей по всему миру (Oetker Collection), четко придерживается принципа: жизнь без сада – не жизнь. Про Эткеров известно, что они никогда не обзаводятся собственным жильем в тех местах, где у них есть отели. В Париже они живут всегда в Le Bristol. Когда наведываются в Баден-Баден, останавливаются в легендарном Brenners Park, а лето предпочитают проводить на одной из вилл Hôtel du Cap-Eden-Roc на Французской Ривьере.
Этот сад похож на уголок Версальского парка в миниатюре. Только еще более ухоженный и выхоленный: листик к листику, травинка к травинке. Наглядный образец исконного французского стремления к безупречным пропорциям и протокольной симметрии. Никаких импровизаций и игривых случайностей. Всё выверено раз и навсегда: четыре величественные магнолии по краям идеально выстриженного газона, которому позавидует лужайка перед Букингемским дворцом, где королева устраивает свои ежегодные чаепития. Беспрерывное цветение тюльпанов, нарциссов, цикламенов, рододендронов обеспечивают круглосуточно семь (!) садовников. Наверное, так выглядели королевские сады при Людовике XIV Король, как известно, был особенно чувствителен к виду увядших цветов, а потому для него их меняли практически ежедневно, чтобы поддерживать иллюзию благоухающей весны или нескончаемого лета. Сегодня такое может себе позволить только Le Bristol. При генеральном директоре Дидье Ле Кальвезе отель приобрел официальный статус дворца, а сад – репутацию одного из культовых мест Парижа. Отныне именно здесь принято назначать самые важные завтраки, устраивать судьбоносные ланчи и эпохальные ужины, благо местный ресторан Epicure отмечен рекордными тремя звездами “Мишлена”, а его шеф Эрик Фрешон причислен к лику самых великих поваров нашего времени.
Чтобы интерьеры отельного лобби и ресторана не слишком диссонировали друг с другом, при реконструкции в 2011 году было принято решение обновить всё пространство отеля в едином “садовом” стиле. Теперь это сплошная оранжерея: цветочные букеты на занавесях, обоях, обивке кресел и, разумеется, в вазах на столах. Еще одна важная достопримечательность – древний фонтан, состоящий из каменной чаши, которую поддерживают на своих плечах четыре упитанных ангела. Он появился в начале XVIII века, когда на месте отеля еще стоял женский монастырь Des Petites Soeurs de la Bonne Espérance. В 1955 году тогдашний владелец отеля Ипполит Жамме выкупил монастырские земли и пристроил новое крыло. Так что от древнего монастыря и остался только фонтан из желтого песчаника, продолжающий исправно журчать, убаюкивая своими струями тех счастливцев, кому дано право сладко засыпать и пробуждаться в Le Bristol.
А тут, кажется, и сада никакого не надо! Стоит сделать лишь несколько шагов по ажурному мостику, зависшему над речкой Оос, и ты уже на Лихтенталер аллее – излюбленном месте прогулок всей просвещенной и стареющей Европы, привыкшей каждый летний сезон проводить “на водах”. Таких красивых лип больше нет нигде на свете! Когда в начале пятидесятых докт