цам, а, напротив, вела себя по-гусарски незатейливо… Непривычные к такой прямоте господа потирали руки и радовались, что попали на женщину не только интересную во всех отношениях, но и темпераментную. Однако то, что они принимали за легкость нрава, было не чем иным, как в буквальном смысле проверкой их на вшивость. Просто в интимной обстановке Ольге Ивановне легче было понять, насколько новый ее знакомый чистоплотен, и выясняла она этот вопрос без обиняков. Оттого что молодая женщина расставалась с почитателями ее прелестей быстро и не объясняя причин, за ней закрепилась репутация “пожирательницы мужчин”.
Впервые Шарль увидел Ольгу Ивановну на выставке. Она всем отличалась от толпы зрителей и сама похожа была скорее на экспонат – яркий, большой и немного вульгарный. Глядя на нее издалека, Шарль подумал, что мог бы влюбиться в русскую красавицу. Ее репутация его не только не смущала, а льстила ему. Он полагал, что, заведя взбалмошную жену, по которой сохли многие мужчины, завоюет у них авторитет, и, не мудрствуя лукаво, сделал Ольге Ивановне предложение вскорости после того, как их друг другу представили.
Для начала Ольга Ивановна переименована Шарля на германский манер в Карла. Ольга Ивановна была поклонницей немецкой литературы и музыки Вагнера, а Шарль был оппортунистом и подумал, что стать Карлом было выгодно не только ради хорошего настроения жены, но и из соображений политико-экономической обстановки в Европе. Германия доминировала, и ее нужно было слушаться. Вероятность оказаться под началом немецких руководителей была велика, да и вообще сентенцию о невозможности сидеть на двух стульях, по мнению Карла, выдумали лентяи.
У Карла был сад.
Несмотря на свою работу, отягченную публичностью и требующую от него часто быть в светских местах с накрахмаленными манжетами, Карл постоянно ковырялся в земле и ездил за тридевять земель за различной рассадой и цветочными луковицами, чтобы посадить их в саду своего дома. Именно из-за сада руки Карла были невыносимо грязны. Все его заработки и, главное, вся энергия уходили если не на поиск и покупку нужных кустов, то на книги по ботанике и альбомы с фотографиями всевозможных парков мира, которые он читал и рассматривал, пока не захрапит в садовом кресле-качалке или покуда не падет на главу его проливной дождь. Он разговаривал с листьями и цветами, мог целый час, застыв, как варан, смотреть на палку бамбука, случалось ему спорить с деревьями и даже кричать на саженцы. На людей, не знающих, что растения умеют говорить, Карл производил впечатление сумасшедшего. На работе он был добросовестным кадром и выполнял всё, что ему поручали. Но к вечеру он начинал нервничать, как человек, боящийся опоздать на поезд, вполуха слушал сотрудников, раздражался без причины и ни на чем не мог сконцентрироваться. Он не шел – летел домой, а там с шумом распахивал дверь веранды и врывался в сад. В ту же секунду движения его замедлялись, как будто он попадал в банку с маслом. Он закуривал и начинал долгий разговор со своими зелеными друзьями. При первой же возможности Карл Портье совершенно отказался от карьеры и вышел на пенсию, чтобы полностью посвятить себя растениям. Ему было совершенно всё равно, что и как происходило внутри его дома. Собственно, в доме он бывал редко, и любые разговоры об обустройстве зала или спален его не просто не интересовали, а выводили из себя. Когда-то в молодости он купил себе мебель, страшно неудобную, какую любят нотариусы и в которой нельзя было даже толком посидеть с приятелем и поговорить о политике. Потому в дом к Карлу никто не ходил. Обеденного стола у него тоже не было, а стулья были железные и тяжелые. Оттого что в доме не было никакой жизни, постепенно всё покрывалось пылью, и домашние работницы, понимая, что вряд ли кто-то увидит обветшание, переставали что-либо мыть и убирать. И даже если Карл замечал плохую их работу и недобросовестность, он никого не увольнял, потому что боялся любых изменений в быту и всё новое считал заранее плохим экспериментом. Как человек, не любящий перемен, он в принципе скептически относился к поиску жены. Он очень любил своих мать и сестру, и никакая женщина не могла подменить собой эту любовь. К тому же троих любить он уже был не в состоянии. Карл был давно совершенно сформировавшимся холостяком и не умел подолгу заигрывать с женщинами, лишь редко в нем просыпался ловелас, как в сломанной лампе неожиданно появляется электричество, прежде чем она погаснет снова на неопределенный срок. Он мог бодро начать с дамой разговор и даже коснуться ее плечом, но вдруг на середине ее реплики – зевнуть, посмотреть на часы и сказать, что время спать уже давно пришло, после чего удалиться.
До замужества Ольга Ивановна плохо говорила на языке мужа, и Карл решил, что она не станет особенно ему докучать разговорами. Он женился на ней, в общем, от нечего делать и еще для того, чтобы кто-то менял воду в цветах, которые он срезал в своем саду.
Супруг ничем не мешал Ольге Ивановне, и потому замужество ее никак не расстроило. Поначалу жизнь с безруким даже развлекала ее. Главной и единственной ее задачей в совместной жизни было не дать Карлу до чего-либо дотронуться его грязными пальцами. Первое табу она наложила на свое лицо. Карл имел невыносимую привычку хватать жену за щеку и теребить ее, что-то приговаривая при этом о своих чувствах. Возможно, Ольга Ивановна была просто предрасположена к прыщам, но ей казалось, что после каждого такого проявления нежности физиономия ее покрывалась угрями и пятнами. Сначала она просто отворачивалась от него, но очень скоро переселилась в другую спальную комнату. Карл исчезновения жены из кровати как будто не заметил и на близости не настаивал. Это могло бы задеть молодую Ольгу Ивановну, но чистота кожи была ей важна больше мужниной страсти. К тому же Карл уж очень сильно храпел по ночам. Сложнее ей с ним было за столом. Нарушая все правила гигиены, Карл постоянно перебирал все куски хлеба, все булочки и все рогалики, прежде чем положить себе в тарелку что-то одно. В солонку и в сахарницу он запускал всю пятерню. Если на столе стояла корзина со сливами, Карл брал себе ту, что поглубже лежит. Ольга Ивановна по четыре раза на дню перемывала фрукты, высыпала в помойку сахар и в конце концов стала прятать всё по шкафам. Карл обожал, как готовит жена, и любил обмакивать хлебный мякиш, а с ним и все пальцы, в ее отменные соусы, и, сколько бы ему ни налили соуса в собственную тарелку, ему было вкуснее смаковать из общего блюда. Ольга Ивановна перестала накрывать на стол и ввела в доме правило раздачи еды по тарелкам, как в столовых пионерских лагерей, – каждому своя порция и никакого самообслуживания. Любая попытка мужа подойти к кастрюле и положить себе добавки пресекалась. Она научилась угадывать по его глазам всё, что он намеревался делать, до чего собирался дотронуться, и опережала мужа, подхватывая чашки, ложки, открывая перед ним дверь, нарезая ему хлеб или наливая воду из графина. Ольга Ивановна всегда держала наготове гигиенические салфетки на случай, если расторопность ее подведет и Карл нарушит строгую санитарную изоляцию. В этом случае она бросалась протирать все столы и ручки и на целый день теряла хорошее настроение. Карл очень дивился подчеркнутой предупредительности жены, но, зная, что она женщина с фантазиями, не пытался отыскать в ее поведении никакого злого умысла. Ее болезненная чистота была ему так же безразлична, как пыль на его кровати.
И всё бы было в жизни Ольги Ивановны спокойно и похоже на пустой полигон, если бы не появился однажды в ее доме садовник, которого Карл пригласил на работу, чтобы сажать цветы с ним вдвоем и с большим смыслом.
Садовник был положительным, крепким и трудолюбивым молодым человеком. Редкого для садовника воспитания: он знал свое место, но вел себя с достоинством, предлагал помощь, не навязываясь и останавливая разговор о погоде и последних новостях до того, как Ольге Ивановне приходило в голову, что нужно бы пойти что-нибудь почитать. Ольга Ивановна считала, что она относится к обществу творческой и интеллектуальной аристократии, и ей хотелось говорить об умном, принимать у себя писателей или, на худой конец, художников, вести активную социальную жизнь и иметь мнения, которыми бы интересовались журналисты толстых журналов и хроникеры теле- и радиопередач. Ей не было никакого дела до того, что и когда нужно сажать, как рыхлить или полоть, и чем больше муж и садовник хотели привлечь ее к своему аграрному творчеству, тем больше они ее разочаровывали. Выращивать перед окнами гортензии казалось ей страшной бабской глупостью и уж точно не мужским занятием. К тому же все средства мужа уходили на навоз какого-то редкого качества и непрекращающиеся перестройки сараев для садовой утвари, к которым садовник придумывал всё новые и новые улучшения. То он их разбирал, то строил заново, чтобы потом перекрашивать в синий или в зеленый цвет. Уже не только ногти, но и сами руки Карла стали чернее тучи и огрубели, как у колхозника. Ольга Ивановна уже стала думать, что не для того выходила замуж за иностранца, чтобы жить в этой постоянной грязи.
Тогда она начала искать новое жилье. Утром, ни свет ни заря, она бежала в газетный киоск покупать журналы с объявлениями, обошла всех агентов по недвижимости и дни напролет проводила в осмотрах чужих квартир. Она мечтала жить у Сената, иметь огромный зал с пятиметровыми потолками, куда бы слетались элегантные люди подивиться на ее наряды и ум. Мечтала ходить по сухому, без лака, старинному паркету, выбираться из дома в кафе Левого берега, чтобы почитать на людях хорошую книгу… Словом, жить так, как живут герои в черно-белом французском кино шестидесятых годов. Карл смеялся над ней и говорил, что она, как все иностранки, имеет неправильные представления о французской жизни и вдобавок не имеет никакого вкуса. Про себя он еще думал, что эта женщина, которая должна была бы быть довольна, что не живет в русском лесу с медведями, возомнила себя графиней, и это обстоятельство было ему особенно неприятно. Хоть и женатый на русской, он, как и большинство французов, был шовинистом и считал другие народы дикарями. Вслух он ничего об этом не говорил, но раздражение его росло, и Карл всё больше находил интереса в общении с садовником, этим простым парнем из бывшей французской аристократии, который, следуя исторической логике, стал работать прислугой у потомков бывших разночинцев. Вместе они сажали тюльпаны, пили вино, пололи, копали, ездили на распродажу редких цветов, пили коньяк, посещали соседние сады, за которыми садовник ухаживал по совместительству, стригли деревья, пили сидр, оказывали помощь столетней пальме, которую кто-то посадил по ошибке тут, в холодном для нее климате, потому что была на пальмы мода в 1900 году, но она уже больше века чахла и оживала снова, пили кальвадос… им было хорошо.