Шло время. Карл перестал ужинать дома. Чаще всего один, а иногда с садовником, он ходил в рестораны по соседству или покупал себе готовое блюдо в кулинарии и ел в саду. Он не поддавался на разговоры о переезде и лишь изредка просматривав объявления домов, если в них были сады. И только один раз он согласился на уговоры Ольги Ивановны поехать и прицениться к роскошной квартире на площади Сен-Сюльпис. Выбор его пал именно на эту квартиру, во-первых, потому что была она расположена квадратом вокруг большого патио с магнолиями, а во-вторых, потому что принадлежала она крупному владельцу дорогого винного домена, а такие люди, по убеждению Карла, в плохих домах не живут. Ему нравилась сама идея жить в доме винодела, как будто бы одним своим присутствием он продолжал его дело, а дело его, конечно, после садоводства, Карл уважал и даже подумывал иногда, не купить ли ему какой-нибудь пивной завод в провинции.
Квартира оказалась слишком темной оттого, что магнолии, доходившие до второго этажа, занимали собой всё пространство патио и бесстыдно лезли в окна. Но, конечно, не это было проблемой для Карла. Обстановка внутри показалась ему слишком купеческой, слишком много мулюр и колонн, и вензелей, и ковров, слишком мягких, и диванов, слишком широких, и всё напоказ. Нет, он в такой обстановке жить не мог! Не скрывая своего разочарования, Карл вышел из квартиры и отправился в патио курить сигару. Ольга же Ивановна продолжала быстро ходить по комнатам, и выражение лица у нее было такое, словно она пытается решить сложный математический ребус. За ней, еле поспевая, почти бежал юный агент. Он твердил, что квартира редкой красоты и цена ее непомерно низка оттого, что винодел разводится и торопится продать совместное с женой жилье. Ольга Ивановна кусала губы и с надеждой смотрела на агента, как будто тот должен был ей подсказать способ уговорить мужа переехать. Несмотря на глупое лицо, словарный запас ребенка и отсутствие какого бы то ни было представления о цене денег и способах их зарабатывать, молодой человек обладал собачьим чутьем. Он сказал Ольге Ивановне, что если она сомневается по поводу слишком густой тени от магнолии, то есть хороший и надежный метод деревья извести: стоит только полить их несколько раз соленой водой – и они сдохнут. Ольга Ивановна, конечно, возмутилась, но червь знания проник в ее голову. Отныне она имела способ избавиться от сада, а значит, и от грязных ногтей мужа, от старого дома, садовника и всего того, что она не сумела одолеть в своей жизни.
Карл больше ничего слушать о переезде не хотел и убеждал жену, что у них есть всё для счастливого конца. Ольга Ивановна конца не хотела. Она совершенно дичала и стала злой. Оттого, что ей не удалось окружить себя модными писателями, она перестала интересоваться умной литературой. Тогда она превратилась в активного члена гражданского общества. Днями напролет сидела в “Фейсбуке” и обсуждала судьбы человечества с другими его, человечества, членами. Ей надоело выметать землю из дома. Она больше не следила за собой и всё больше сама походила на колхозницу. Карл же, помимо сада, стал увлекаться биржевыми играми, и, поскольку всё ему в жизни удавалось, он разбогател. Несмотря на свои грязные руки, он начал пропадать в ресторанах. Жене говорил, что именно там он решал свои самые важные дела. Сам по себе всплеск молодости мужа не вызывал в Ольге Ивановне большую, чем усмешка, реакцию. Ведь она была подписана на журнал “Психология” и хорошо понимала, что мальчишество это было временным. Напротив, она очень надеялась, что благодаря бирже муж забросит сад и она переедет-таки к Сенату, где в распоряжении Карла будет весь Люксембургский парк, а она сможет в конце концов вынуть из гардероба несметное количество нарядов, которое все эти годы копила. Но Карл сада своего не бросал, а нанял к садовнику двух помощников, и с утра до вечера в доме у Ольги Ивановны тарахтели электрокосилки, и только к закату ее оставляли в покое потные работники. Карл был очень счастлив от своей райской жизни. Щеки его полнели и румянились. Он светился изнутри, как уличный фонарь. Ольга же Ивановна тускнела и ветшала. Всю свою сознательную жизнь Ольга Ивановна была уверена, что никогда не умрет, что она бессмертна. Но вдруг стала в этом сомневаться. Райский воздух был ей не на пользу.
Тогда она пошла и купила два пуда соли.
Она сидела над огромными мешками с солью и улыбалась оттого, что представляла, как будут с каждым днем вянуть хризантемы, потом кусты и, наконец, опадут листья с яблонь. Как она скажет мужу, что наверняка какая-нибудь бактерия развелась в земле или в воздухе, что вот и пчелы не летают в последнее время. Она входила в роль сочувствующей жены и думала, как будет гладить Карла по голове и приговаривать, что всякое в жизни бывает и что на саде жизнь не заканчивается.
По ее плану, она должна была дождаться отпускного сезона, когда и муж, и садовник с подмастерьями уедут куда-нибудь, а она раз и навсегда разрешится от своего несчастья. Каждый год Карл на месяц отправлялся в отпуск в Сахару. Ольга Ивановна такой отдых без удобств не признавала, и Карл всегда уезжал один, поручая супруге следить за исправностью автоматического орошения. Месяца было вполне достаточно, чтобы при двухразовом в день поливе соленой водой с садом можно было покончить. Ожидая близкую развязку, Ольга Ивановна даже помолодела и похорошела.
За несколько дней до отпуска два пьяных рабочих приволокли в сад с десяток здоровенных берез. Карл и садовник суетились вокруг них и перешептывались, поглядывая на окна кабинета Ольги Ивановны, где она сочиняла открытое письмо министру культуры. Вид у них был словно у молодых родителей, незаметно подложивших под елку подарок и теперь с нетерпением ожидавших, когда же чадо его обнаружит. Они нарочно громко говорили, смеялись и кашляли, неестественно повернув головы в сторону распахнутого окна Ольги Ивановны. Не заметить огромные стволы с разлапистыми корнями, конечно, было невозможно, но она театрально отвернулась от окна и принялась с большим старанием выписывать буквы своего письма. Но мысли не шли к ней в голову, она забыла, зачем и с каким воззванием хотела обратиться к министру, и думала уже только о невероятной грязи, которую развели в саду два дурака, и о той, которую они разведут еще в доме, когда придут выпить по стакану после своей работы, такой бесполезной и бессмысленной.
И они вошли в дом. Не разуваясь, как обычно, и превратив в постоялый двор только что вымытую столовую. Они решили сделать Ольге Ивановне приятное и принялись накрывать полдник. До нее доносились отрывки фраз о том, что в России много берез и что теперь ОНА будет счастлива и оставит Карла в покое. Она слышала, как хлопали дверцы шкафов и холодильника, звенели бокалы и столовые приборы, и злость раздувала ее всё больше и больше. Из окна смердело биологически чистым удобрением, которое проповедовал молодой садовник, на запах слетелись мухи, и, наверное, они уже ползали по колбасе, грубо нарезанной Карлом, который, конечно, рук не помыл. И чем громче мужчины смеялись и разговаривали, тем больше Ольге Ивановне было не по себе. Уже сильно хмельной, Карл кликнул ее к столу, и она окончательно вышла из себя. Дом был большой, но это не давало права мужу вести себя, как в лесу, или орать, как пьяный егерь. Она не откликнулась на его приглашение и изо всех сил хлопнула дверью своего кабинета. До вечера она сидела у себя, не в состоянии ни писать, ни читать, но потом, голодная, всё же вышла в зал.
Обычно строгий, Карл был возбужден и весел. Красный и разомлевший от вина, он полез к Ольге Ивановне обниматься и сообщил, что на будущий год их сад станет русским лесом. Еще он сказал, что нашел очень дорогого ландшафтного дизайнера, обошедшегося ему в “бон бон”. Тот предложил создать в саду искусственные холмы, чтобы было как в Москве. Карл сказал, что Ольга Ивановна могла бы придумать холмам названия, и полез к ней целоваться. В ужасе она оттолкнула его и, назвав лягушатником, велела обозвать холмы БРАТСКИМИ МОГИЛАМИ. Мужчины рассмеялись и нашли ее идею замечательной, а она в ярости опять убежала к себе.
Она хотела поскорее заснуть, чтобы не слышать хохота мужа и садовника. Заснуть, чтобы быстрее проснуться в другом дне, когда дом будет пустой и никто ей не станет мешать разводить в лейках соль. Спать! Спать! Спать!
Она наконец заснула и стала смотреть сон про другой рай.
Наутро Карл жены не видел ни за завтраком, ни в ее кабинете, в котором она имела обыкновение сидеть еще до того, как он проснется. Не вышла она и на обед. Карл часто ужинал один и только ради интереса попросил горничную сходить за мадам.
Умерла она еще ночью от передозировки снотворными, как сказал врач, и потому к вечеру была уже совершенно окоченевшей.
Карл похоронил ее, как было положено у нее на родине, на третий день, в одном из холмов своего сада.
Всё время до похорон он проплакал и велел срезать всю сирень, которой сам укрыл ее могилу. Глядя на густой лиловый ковер, он подумал, что сирень в этом году удалась. В тот же день он улетел в Сахару.
Молодильные яблокиЕкатерина Златорунская
А был ли это сад?
Аня уже не помнила, но мама называла это место садом. Они приезжали к бабушке в деревню, вдвоем, без папы, хотя и он тоже, но быстро уезжал обратно. Возле дома – огород, а через дорогу от дома сад. Осенью он тлел, сырел и чах, стоял запущенный, яблони непри-бранными, и долго гнилой запах вился вокруг как душа над истлевшим телом.
Зимой же стоял, закованный в снежные латы, метели налетали на него и рвали во все стороны.
Летом он цвел, цвел, как некрасивая женщина в минуты любви и нежности: странный, неловкий, засаженный криво, выдранный с боков, заросший крапивой, травой, обведенный покосившимся забором, но пахнущий, цветущий, плодоносящий.
Росли вишневые деревья, но не чеховские – девушки в платьях, а гнутые прутья, с красными волчьими вишенками, в которых жили червяки и оставляли после своего ухода маленькие ранки, черные точки.