Вот и сад. Сосны и сирень, вишня и персики, пальмы и кипарисы, магнолия и виноградник. Бродишь по аллеям, которые сегодня уже не такие длинные (еще в советские годы часть территории забрал себе КГБ, чья высотка тут же, забор в забор), проходишь мимо окон, пытаясь заглянуть в них, и, кажется, так просто представить, чьи тени мелькали за ними на протяжении почти полутора столетий…
Только что закончился бал у Воронцова. После изысканного угощения гости выходят в празднично иллюминированный сад. На приемы к светлейшему князю мечтало попасть всё общество. А те, кому это удавалось, оставляли подробнейшее описание увиденного. Полковник Арнольд Зиссерман вспоминал: “Обеды у графа Воронцова начинались ровно в шесть часов, при свечах; приглашенных каждый день было не менее 25–30 человек, граф садился посредине стола на одной, графиня на другой стороне; ближе к ним садились, кому они сами укажут, прочие размещались, соблюдая между собою принятую последовательность по чинам; обед продолжался ровно час; разговоры велись, конечно, негромкие, но оживленные, и только когда граф Михаил Семенович что-нибудь начинал рассказывать, наступало общее молчание. После обеда, когда обносили кофе, которого граф никогда не пил, он обходил своих гостей, кому говорил какую-нибудь любезность, предлагал вопрос или вспоминал что-нибудь деловое и велел являться на другой день; затем уходил в гостиную, садился за карты, большей частью с постоянными партнерами, играл в ломбер, шутил с садившимися около него дамами, обыкновенно проигрывал и расплачивался всё гривенниками и пятачками; изредка закуривал пахитосу, иногда брал щепотку из лежавшей около него золотой табакерки с портретом императора Александра I и как будто нюхал. Всё у него выходило просто, но вместе с тем как-то особенно величаво, если можно так выразиться, не так, как у обыкновенных, виденных мною до того людей. Чрезвычайно доволен бывал граф, если около него садились княгиня – умнейшая из туземок Мария Ивановна Ор-бельян (впоследствии теща фельдмаршала князя Барятинского), Манана Орбельян или Елена Эристова”.
Впрочем, находились и такие, кто всеми силами старался избежать визита во дворец. Внучка начальника судебной палаты даже нарочно опускает ногу в кипяток, только бы не надевать бальное платье и не идти к наместнику То был первый из череды оригинальных поступков Елены Блаватской, часто гостившей у бабушки с дедушкой в Тифлисе со своим кузеном, будущим царским премьером Сергеем Витте.
Приемы бывали столь щедрыми, что застолья выдерживали не все. Тех, кто не справлялся с угощениями, выводили освежиться в сад. Писателю Александру Дюма, даром что тот слыл гурманом, почти час пришлось простоять, прижавшись к сосне. Так француз пытался прийти в себя после застолья, за которым он на спор выпил несколько бутылок вина, чем произвел впечатление на бывалых кутил и даже получил соответствующую справку.
Ее выдал Иван Кереселидзе, прапрапредок грузинской девушки Любы, ставшей спутницей жизни и музой еще одного сказочника, Григория Горина.
“Еще одного” – потому что Дюма, написав по возвращении с Кавказа одноименную книгу, перенесет на ее страницы массу баек, часть которых ему нашептали за обедами, а часть, думаю, он досочинил сам. Чего стоит его пассаж о том, что единица измерения в Грузии – это носы.
В апреле 1866 года в дворцовом саду устроили фейерверк. Тифлис салютовал в честь рождения у наместника на Кавказе, великого князя Михаила Николаевича, сына Александра, будущего автора мемуаров и тестя знаменитого Феликса Юсупова. О появлении на свет еще одного великого князя город узнал, улышав 101 пушечный выстрел, прозвучавший из тифлисской крепости.
Сандро, так на грузинский манер назвали великого князя, обожал Тифлис. Он вспоминал, что, когда его братьев повезли в Петербург, он из-за болезни был вынужден остаться в Грузии на попечении слуг. И это были лучшие дни его детства.
Любимым временем года для великокняжеских детей были весна и лето, потому что зимой им позволяли выйти в сад всего на один час. На улицу они могли смотреть лишь из окна отцовского кабинета. Того самого кабинета, где сегодня учат спрягать английские глаголы.
Оказавшись в вынужденной эмиграции, великий князь находил утешение, совершая мысленное путешествие по маршрутам своего детства: “Кабинет была огромная комната, покрытая удивительными персидскими коврами и украшенная по стенам кавказскими саблями, пистолетами и ружьями. Окна кабинета выходили на Головинский проспект (главная улица Тифлиса), и из них можно было наблюдать интересные картины восточного быта.
Громада Казбека, покрытого снегом и пронзающего своей вершиной голубое небо, царила над узкими, кривыми улицами, которые вели к базарной площади и были всегда наполнены шумной толпой. Только мелодичное журчание быстрой Куры смягчало шумную гамму этого вечно кричащего города…
Мы любили Кавказ и мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Европейская Россия нас не интересовала. Наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презрением на расшитых золотом посланцев Санкт-Петербурга. Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что ежедневно от часу до двух и от восьми до половины девятого вечера пятеро его племянников строили на далеком юге планы отделения Кавказа от России.
К счастью для судеб империи, наши гувернеры не дремали, и в тот момент, когда мы принимались распределять между собой главные посты, неприятный голос напоминал нам, что нас ожидают в классной комнате неправильные французские глаголы… ”
Со своим кузеном, будущим императором Николаем Вторым, Сандро не раз говорил о Кавказе. Государю Тифлис придется по душе. Он приедет сюда в 1914 году.
В честь высочайшего визита тогдашний наместник, великий князь Николай Николаевич, устроит обед. А с утра император побывал в институте благородных девиц имени святой Нино, где своей простотой влюбил в себя институток.
Девушки, оказавшись за спиной императора, выдергивали из его папахи волоски на память. Одна из учениц в своих воспоминаниях опишет тот день. Почувствовав, что кто-то касается его головного убора, Николай Второй обернулся и, поняв в чем дело, улыбнулся и протянул папаху, позволив выдернуть столько волосков, чтобы каждая сумела получить “царский сувенир”. Потом оказалось, что для дочерей грузинской знати были приготовлены и настоящие подарки – бонбоньерки со сладостями от лучшего тифлисского кондитера.
Из института святой Нино царь отправился открывать храм воинской славы, разместившийся здесь же, на Головинском проспекте (теперь это проспект Руставели). Спускающегося по парадной лестнице императора увидел Нико Пиросманишвили, по совпадению тоже выходящий из здания напротив, где только что продал очередную клеенку.
“Какая печальная судьба ждет моего тезку”, – сказал Нико своему спутнику. Откуда он мог знать это за четыре года до кровавой ночи в подвале Ипатьевского дома?
Открытие храма воинской славы было посвящено окончанию многолетней кавказской войны. Здание цело и сегодня, оно стоит там же, наискосок от дворца. Сегодня здесь национальная картинная галерея, один из залов которого посвящен Пиросмани.
Во дворе храма славы был разбит сад, который в память о визите в Тифлис Александра Третьего назвали Александровским. Каждый день в 12 часов там стреляли из пушек, извещая: в городе полдень. За деревьями следил специальный садовник, Генрих Шерер, чей домик располагался здесь же.
Вечером у Николая Второго состоялась встреча с грузинским дворянством. Приглашенные так хотели курить, что стали раздумывать, под каким бы предлогом покинуть вечер. Достать сигарету при императоре никто не решался.
Ситуацию спасла княгиня Нино Церетели, красота которой произвела впечатление еще на отца высокого гостя. Император Александр Третий на вопрос о том, что ему больше всего понравилось в Грузии, ответил:”Кахетинское вино, Церетели Нино”. И преподнес красавице усыпанный драгоценными камнями портсигар со своим портретом.
Его-то княгиня и протянула Николаю Второму:
– Ваше Величество, угощайтесь, это подарок, преподнесенный Его Величеством Александром Третьим.
– С превеликим удовольствием, – ответил Николай и закурил.
Тут же с радостью и облегчением задымили и гости…
В годы независимости Грузии во дворце проходили всевозможные собрания, здесь заседал парламент республики. В этих стенах в 1918 году было объявлено о независимости Грузии, Армении и Азербайджана.
После 1921 года на мраморных лестницах слышались шаги уже совсем других людей. А потом в его стенах и вовсе появился жилец.
Поселить в царских покоях мать Сталина предложил Лаврентий Берия. Поначалу женщину хотели перевезти в Москву, в Кремль. Но Кеке ответила категорическим отказом. “Не захотела в Кремле, будет в сырой земле”, – сказал тогда Берия и приказал оборудовать квартиру во дворце.
От спальни великого князя Кеке тоже отказалась и согласилась лишь на три небольшие комнатки на первом этаже, окна которых выходили во внутренний дворик.
Рассказывают, что в одной из комнат стояли клетки с курами. Кеке каждый день ждала в гости сына, а время коротала, болтая с подругами и ухаживая за птицей.
Наконец настал радостный день – Иосиф приехал в Тбилиси. Но в комнатку матери зашел лишь затем, чтобы сфотографироваться. Обедали в том самом зале, где за сто лет до этого танцевали гости Грибоедова. А потом мать с сыном отправились на прогулку.
Сад по периметру был оцеплен людьми в форме. Подойти нельзя, но любопытные тифлисцы всё равно сквозь ветви могли разглядеть две фигуры, обе практически одного роста – мужскую во френче и женскую в черном одеянии.
Здесь, на дорожках дворцового сада, Кеке и произнесла фразу, которая так понравилась Иосифу, что ее вскоре узнала вся страна. “Лучше бы ты стал священником”, – сказала Екатерина Джугашвили.
Это была последняя встреча матери с сыном. Потом Кеке навещали лишь внуки. Она угощала их сладостями, плакала и жалела, что не может поговорить со Светланой и Василием, грузинский язык знал только старший Яков.