Тупия да и многие другие аборигены обладают особым врожденным чувством ориентации в пространстве, которого современные люди почти вовсе лишены. Однако есть основания быть уверенным, что это чувство, которое антропологи называют «чувством направления», до сих пор латентно присутствует у многих людей и заложено оно на биологическом уровне. В 1970-х годах Робин Бейкер, биолог из Манчестерского университета в Англии, попытался проверить гипотезу о том, что некоторые люди, как птицы, способны чувствовать направление с помощью внутреннего клеточного компаса. Гипотеза заключалась в том, что в носовой кости и в глазах у людей есть клетки, чувствительные к магнитному полю. Они чувствуют притяжение магнитных полюсов так же, как стрелка компаса, которая всегда указывает на север. Бейкер решил проверить эту идею, привязав к головам добровольцев, здоровых студентов, магниты, чтобы чувствительные к магнитному полю клетки переориентировались на местное воздействие. К головам членов контрольной группы он привязал ненамагниченные медные пластинки, а затем, завязав испытуемым глаза, привез их в пустынную местность в Англии и велел указать дорогу назад. Результаты свидетельствовали о прорыве: биолог сообщал, что ненамагниченные студенты указывали направление к дому значительно точнее, чем все остальные. Это исследование положило начало целому ряду других работ, результаты которых не всегда подтверждали результаты, полученные Бейкером. Другие тесты с намагничиванием провалились. Однако после многочисленных ожесточенных споров, которые велись на протяжении десяти лет, ученые пришли к общему выводу о том, что будь то магнитные явления или какие-то другие особенности, лежащие в основе нашей природы, но люди и вправду обладают врожденным чувством направления. Просто теперь мы им не так уж часто пользуемся.
Любому, кто застал в своей жизни переход от аналоговых 1990-х к сверхъестественному распространению связи в 2000-х, несложно заметить утрату этого врожденного «чувства направления». Когда я был подростком или юношей, узнать незнакомый город можно было только с помощью карт. Одним из самых первых мест, где я работал, была группа, занимающаяся проблемами окружающей среды. Я ходил по квартирам и собирал пожертвования. Мне обещали хорошие деньги в случае, если удастся убедить хозяев раскошелиться на проведение кампании по остановке работы электростанции, загрязняющей среду в окрестностях Бостона. За летние каникулы на этой работе я пополнил свой вечно пустой кошелек и претворил в жизнь тайное желание сделать что-нибудь полезное для окружающей среды.
Через несколько недель меня повысили до регионального менеджера, т. е. я отвечал за согласование суммы, которую бригада сборщиков может набрать по квартирам в районе Бостона и его окрестностей за лето. Бюджет и сроки были очень сжатыми, и бригадам приходилось работать с максимальной отдачей. Я разметил карту своего участка, Соммервиля, разметил ее условными цветами. Всего через пару дней я знал каждый переулок, тупик и транспортную магистраль в непостижимом переплетении городских улиц. Благодаря тому, что я постоянно держал перед собой эту пространственную информацию, а также прикидывал возможные маршруты между начальными и конечными пунктами, мне удалось узнать весь город. Стоило только назвать улицу — и я уже точно знал, как туда добраться. А затем, несколько лет спустя, наступила цифровая революция.
Примерно тогда же, где-то в конце 2009 года, я переехал из нью-йоркского Бруклина в Лонг-Бич в Калифорнии. Я купил цифровую карту города, которая с помощью присосок крепилась к ветровому стеклу автомобиля. До сих пор радикальные преображения, последовавшие за появлением смартфонов, миновали меня, и я был восхищен, что я могу ввести адрес в это крошечное устройство и, следуя простым, соответствующим дорожной ситуации указаниям, спланировать маршрут по незнакомому городу. Бумажная карта, которая сопровождала меня в путешествии через всю страну, пылилась в чемодане, а я, каждый раз садясь в машину, прибегал к помощи Том-Тома. Каждый поворот совершался по тщательно срежессированной цифровой подсказке. Спустя полгода я едва ли мог передвигаться по городу без их помощи. Полная зависимость от этого устройства привела к тому, что однажды я на удивление неразумно и напрасно потратил кучу времени. Как-то по дороге на интервью на другом конце Лос-Анджелеса мне пришлось проделать лишние 50 миль из-за сбоя в цифровом устройстве. Всего через каких-то несколько месяцев зависимости от цифровой безделушки я совершенно утратил чувство направления. Как и большинство людей, которые с помощью телефонов получают координаты для навигации с вышек мобильной связи, я переложил обязанности по прокладыванию пути, за которые отвечает мозг и, возможно, расположенные в носу и глазах крошечные магниты, на электронную штуковину. Культура и технологии победили мою биологическую природу.
Благодаря данным проведенного не так давно исследования с участием лондонских таксистов можно ознакомиться с тем, как способность прокладывать путь связана с отдельными структурами головного мозга.
Чтобы получить разрешение, лондонские таксисты должны запомнить витиеватое переплетение извилистых английских улочек и уметь без карт находить дорогу в этом огромном городе.
Исследователи подключили водителей к магнитно-резонанским томографам и выяснили, что чем дольше они водят свои кебы, тем больше у них объем гиппокампа. Эти результаты доказывают, что пространственное мышление вызывает в мозгу значительные изменения. В то же время — и, пожалуй, это еще любопытнее, — как только таксисты выходили на пенсию, структуры головного мозга у них возвращались к обычным размерам.
Удивительно, как быстро способны атрофироваться органы чувств у человека, если он ими не пользуется. Даже если это какой-то определяющий параметр, можно стать зависимым от внешних ресурсов, попросту некоторое время не задействуя невральную мышцу. Цифровые карты появились совсем недавно, но есть и другие, более значимые биологические способности, которые мы совершенно не используем в повседневной жизни. Они бездействуют, пока их не активизирует подходящий раздражитель.
Некоторые способности берут начало в самых глубинах нашего животного прошлого, еще до начала прямохождения. А возможно, даже до того, как наши земноводные предки окончательно выбрались на сушу.
Открытие у животных реакций на воду произошло в 1894 году, когда физиолог Шарль Рише обвязывал уток бечевкой, чтобы они не могли пользоваться легкими. Этот довольно жестокий эксперимент мог бы стать сюжетом фильма ужасов, но на самом деле это попытка понять, какое воздействие вода оказывает на центральную нервную систему уток. В ходе цикла экспериментов, в результате которых истребили, должно быть, всю местную популяцию уток, Рише выяснил, что на суше среднестатистическая утка живет без дыхания примерно семь минут. Однако, когда Рише опускал утку в холодную воду, она не умирала около 22 минут. Каким-то образом в момент, когда приговоренная утка ощущала, что находится в воде, ее обмен веществ замедлялся. Попытки проведения аналогичных тестов на людях были предприняты только в 1962 году.
К счастью для испытуемых, участвующих в эксперименте физиолога шведского происхождения Пера Шоландера, за прошедшее столетие методы проведения испытаний стали более продвинутыми. Физиолог не связывал добровольцев насмерть, а с помощью лабораторного оборудования измерял у них частоту пульса и уровень кислорода, когда те погружались на дно бассейна с холодной водой.
Шоландер заметил, что в тот момент, когда лица людей оказывались под водой, частота пульса тут же сокращалась. Это то же явление, какое Рише наблюдал у своих уток. На втором этапе эксперимента Шоландер установил на дне бассейна несколько тренажеров и велел испытуемым заниматься на них под водой. Хотя поднимать вес под водой, должно быть, тяжело, кардиомониторы показывали, что, какой бы интенсивной ни была нагрузка, частота пульса у испытуемых была снижена. Мало того, у испытуемых, пока они находились под водой, также наблюдалось сужение кровеносных сосудов из-за того, что кровь от конечностей перенаправлялась к центру.
Как оказалось, вода запускала ряд физических изменений в организмах. И эти изменения успешно подготавливали их к выживанию в неблагоприятных для них подводных условиях, где дыхание означало бы смерть. Это — рефлекс, который Шоландер назвал «главным рубильником жизни». С тех пор этим термином пользуется активно развивающееся сообщество фридайверов, которые, полагаясь на эти обусловленные природой изменения в организме, увеличивают продолжительность спусков под воду. Фридайверы, чью жизнь мастерски описал в своей книге Deep Джеймс Нестор, могут быстро опускаться к океанскому дну на сотни метров, а затем подниматься без риска понижения давления до смертельно опасного уровня (которого приходится опасаться аквалангистам). Когда они ныряют, легкие схлопываются от давления воды, а потребление кислорода сокращается из-за холода. Чемпион мира по фридайвингу способен опуститься не менее чем на 300 м и тем не менее подняться на поверхность живым и невредимым. Трудно представить, но в 2012 году во время соревнований одному фридайверу удалось задержать дыхание под водой на 22 минуты[3]. Кроме того, этим активизирующимся под водой «главным рубильником» могут воспользоваться и жители суши, подверженные приступам тревоги или аритмии. Если у вас порой бывают приступы паники, в разгар такого приступа погрузите лицо в ледяную воду — ваш организм получит сигнал приготовиться к погружению, и сердцебиение замедлится.
Сколько еще бездействующих рудиментарных реакций, подобной этой, заложено в нашем организме, выяснить не так-то просто. Такого рода способности проявляются лишь при подходящих обстоятельствах. Эти способности — подарок от миллионов поколений наших предков, в чьих организмах происходили едва заметные изменения и о чьих повседневных испытаниях мы имеем лишь смутное представление. Ведь в наши дни большинство живут, не выходя за узкие рамки уютного равновесия, раскрывая незнакомые реакции организма чаще всего случайно. А когда эти реакции все-таки запускаются, мы не всегда осознаем, что же послужило для них толчком. В современном мире почти не осталось людей, поистине «нетронутых» цивилизацией. Нет такой контрольной группы, в сравнении с которой ученые могли бы установить, что же на самом деле представляли собой дикие люди. Лучшее, что можно сделать, — использовать раннюю антропологическую литературу, свидетельства из первых уст, а также мифологию и устную историю коренных народов со всего мира.