2. Этого хватило, чтобы я доплыл до конца. Однако когда я всплыл на поверхность, все вокруг потемнело еще больше, чем пару минут назад.
Ухватившись за бортик, я закрыл глаза. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Зародившаяся во мне тряска стала еще сильнее, и вскоре все мои внутренности сотрясала дрожь. Затем, вглядевшись в звездную тьму под закрытыми веками, я увидел красные и желтые лучи. Голова у меня поникла, под руками я ощутил поверхность облицовывающей края бассейна плитки. Фейерверки на мгновенье задержались в черной пустоте и начали превращаться в образ, похожий на человеческое лицо с черными провалами глаз, окруженными пламенем. Образ на секунду завис, потом я еще раз вдохнул и открыл глаза.
Дэриен Оульен, диетолог, регулярно посещающий бассейн Гамильтона, проплыл еще два раза после того, как я всплыл за воздухом. Он тяжело дышал, обхватив рукой Гамильтонова племянника, профессионального серфера из Сан-Диего. Оба они, ссутулившись, привалились к бортику. Мы все достигли предела своих возможностей и провалились в некое трансцендентное состояние, вызванное этим упражнением.
При продолжительной задержке дыхания галлюцинации не редкость. Из-за отсутствия кислорода верхние слои сознания последовательно отключаются, пока не открывается некий первобытный центр человеческой сущности. В мозге одна за одной перегорают электрические схемы, и человек начинает терять сознание. Этот процесс заложен в примитивной природе человека, но для Гамильтона этот эксперимент был гораздо больше, чем просто физическая реакция.
— Практика дыхания позволяет заглянуть глубоко в себя, — говорил он мне позже, рассказывая, как во время двадцатиминутной утренней практики глубокого дыхания и задержки он достиг таких недр, на какие никогда и не рассчитывал. — Порой я вижу лицо, которое смотрит на меня, и я понимаю, что это — моя собственная душа. А иногда мне кажется, что я парю над собственным телом и вижу, как медитирую.
По его словам, лицо, которое он видит чаще всего, в общих чертах напоминает героя комиксов Серебряного Серфера. Оно и потустороннее, но и человеческое. То, что у сущности, с которой Гамильтон себя отождествляет, есть доска для серфинга, меня не очень удивляет.
Можно поспорить, действительно ли виденное мной на грани обморока, связано с чем-то, находящимся за пределами нашего мира, или же это проделки лишенного кислорода сознания, которое пытается найти смысл в бессмысленном физическом явлении. В клинической литературе часто описываются разного рода галлюцинации, которые появляются во время медитации, и в большинстве случаев они никак не связаны с психическим расстройством. В Индии и Китае йоги, практикующие аналогичные дыхательные техники, которые на санскрите называются пранаямой, а на мандаринском наречии ци, часто рассказывают о том, что у них были видения. Кстати, в большинстве восточных традиций полагают, что в процессе контроля над дыханием происходит глубокое духовное озарение. Гамильтон, да и многие из тех, кто глубоко исследует свою физиологию с помощью медитации или йоги, считают, что между телом и душой существует природная связь и благодаря подобным экспериментам можно приоткрыть дверь к чему-то большему. Что бы ни означал этот опыт, он, как и сны, совершенно реален.
Разумеется, не менее реальна и вероятность действительно потерять сознание под водой. Если бы я продолжил — например, проплыл бы еще одну дорожку, — этот образ мог бы предшествовать отключению сознания и обмороку.
В бессознательном состоянии вегетативная нервная система взяла бы верх, и легкие наполнились бы водой. Вскоре после окончания этого занятия Гамильтон сообщил мне, что больше не будет совмещать дыхательные практики с занятиями в воде. Хотя занятия под водой и представляют интерес, но они не стоят сопутствующего им риска. Он считает, что эту часть тренировок лучше проводить на суше.
Нужно ли Гамильтону докапываться до того, что же в действительности происходит с нами после смерти или нет, я подозреваю, что именно его вера в нечто высшее помогает ему справляться со смертельно опасными ситуациями, с которыми он сталкивается во время своих рискованных занятий на воде. Только взгляните на десятки размещенных в Сети видео, где Гамильтон — не больше горошины — на буксире взлетает на гребень неуправляемой волны, исчезая на поверхности ее вертикальной стены, а потом попытайтесь представить себя на его доске. Сокрушительная сила воды отдает все, что оказывается у нее на пути, на волю чудовищной стихии, перед лицом которой все людские мечты, цели и стремления не имеют никакого значения. Жив ты или мертв — волне все равно. Катаясь на огромных волнах, самое главное — в первую очередь смириться с абсолютной беспощадностью природы.
Через пару часов после нашей тренировки в бассейне мы с Гамильтоном сидели возле его дома на Малибу-Хиллс с видом на океан. Он, прищурившись, разглядывал показавшуюся вдалеке грозовую тучу, а я спросил, что он думает о вероятности умереть, когда бросается на гребень волны.
— На волне катаются, а не воюют с ней, — ответил Гамильтон. — Искусство выживания в том, чтобы понять, когда тебя обошли.
Отчасти он приписывает свои серферские успехи почтительной, по его мнению, связи с природой и пониманию того, что серфер не просто катается на волнах — он, по сути, часть волны.
— У волны нет начала и нет конца, — говорит Гамильтон. — В серфинге есть нечто вневременное: каждый гребень, который ты оседлал, — это одна и та же вековечная волна. У по-настоящему хороших серферов такая связь с океаном, что большие волны попросту приходят к ним сами. Серферы же, которые воюют с океаном, пытаясь одолеть его, никогда не отыщут этой связи и не найдут хороших волн.
Пусть так, но, пожалуй, было бы несправедливо утверждать, что у тех пятерых, что погибли на Теапухо с тех пор, как Гамильтон оседлал «волну тысячелетия», не было связи с океаном.
В его деле падения и травмы такое обычное дело, что когда число наложенных на его тело швов перевалило за тысячу, Гамильтон бросил их считать. Он ломал ребра и пальцы, у него лопались барабанные перепонки, а однажды конец шальной доски взрезался ему в щеку. Все это значит, что неудачи ему тоже не чужды. Ключ к успеху Гамильтона в том, что он готов к падению и даже к смерти. Перед каждой попыткой он всегда продумывает, что может пойти не так. По его словам, этот рецепт подходит далеко не только к серфингу. Я прошу его рассказать, о чем он.
Прежде чем бросаться на гребень волны, Гамильтон рисует перед своим мысленным взором удачный исход событий. Он думает о том, как он зайдет под нужным углом, какие бы силы ни противостояли ему, и сумеет проложить путь по волне. Мысленно представляя все это, он говорит себе: «Я должен сделать это. Уверен, что все получится». Зачастую одной этой уверенности достаточно, чтобы мы увидели, как он успешно добирается до берега. Но даже если выходит иначе, этот подход не дает ему свернуть с верного пути, когда что-то идет не так.
Понимая, что потерял контроль, Гамильтон за долю секунды представляет себе возможное падение, продумывая, как максимально снизить урон. Означает ли это, что нужно свернуться в клубок, спрыгнуть с доски или сделать еще что-то, для чего подвернется возможность — он уверен, что обязательно настанет момент, когда он снова обретет некое подобие контроля. Штука в том, чтобы дождаться этого момента. В конце концов, завихряющиеся потоки и сокрушающая сила воды — всего лишь стихия. Они возникают и исчезают. Безучастные, они дарят шанс и возводят препятствия. При падении волна обрушивается на серфера, заявляя о своих правах. В мощном потоке воды руки и ноги ему не принадлежат. На него обрушиваются вода, камни, его доска и все что угодно, что окажется на пути. В это мгновение полной беспомощности Гамильтон уступает стихии и успокаивается. Находясь в центре водоворота, остается только отдаться воле природы. Она либо убьет его, либо покалечит, а, может быть, подарит жизнь.
Сохранять дзенское спокойствие, пока вы кувыркаетесь, полезно, а длиться это может несколько минут без дыхания.
Тогда легкие Гамильтона горят, а все тело истерзано окружившим его водоворотом.
— Но рано или поздно, — говорил он, — если вам удастся продержаться достаточно долго, волна вас отпустит. Пока вы находитесь в самой гуще, сознание должно оставаться спокойным, нужно помнить, что вам еще представится шанс.
И когда этот момент настает, Гамильтон, бросив все накопившиеся в организме силы, начинает действовать. Тут-то он и позволяет реакциям «бей или беги» взять верх. Он выпрыгивает, словно черт из табакерки, и из последних сил борется за жизнь. Пока что ему каждый раз удавалось остаться в живых.
Четыре правила в этой его формуле: отдача, кризис, смирение и спасение. Это его план при любой неудаче в жизни, говорит он. Они помогают ему выжить, когда шансов на спасение нет, и дают направление в любом предприятии, за которое он берется за пределами водной стихии.
— Этот подход я применяю, когда начинаю новое дело или меняю режим тренировок, — рассказывает он. Все эти правила вместе образуют «клин», который он «вбивает» между сознанием и непроизвольными реакциями нервной системы. Это барьер между естественными пределами его возможностей и контролем, который он может осуществлять над окружающим его миром. В мировоззрении Гамильтона духовность чередуется со спортом и закаливанием в природных условиях. Непосвященный назвал бы это холизмом.
Порой, когда я слышу такого рода всеохватывающие объяснения мирового порядка, я невольно источаю скепсис. Неужели один из величайших серферов в мире тоже проповедует калифорнийский вздор и новомодные упражнения? В конце концов, его успех проще объяснить тем, что в его распоряжении — лучшее спортивное оборудование на Западном побережье, а также тем, что ему невероятно везло и он выживает во всех экстремальных затеях. Научные же объяснения и ссылки на научные данные не менее загадочны. И ничто так наглядно не демонстрирует конфликт между научным сообществом и последов