— После подводных туннелей я начисто потерялся во времени и не совсем понимал, что происходит… — и затем он смолк. На более поздних стадиях гипотермии человек теряет способность мыслить. Он мог умереть, но, к счастью, часа четыре продрожав у огня, он пришел в себя.
Именно в этом-то прикосновении к смерти вся соль гонки Tough Guy.
Эта гонка не только для преодоления препятствий, она — для того, чтобы после нее стать совершенно другим человеком.
— На линии старта я вспоминаю, как ужасно чувствовал себя год назад и как ни за что не хотел снова пройти через это. Потом, еще до выстрела, я понимаю, что уже сделал выбор и пути назад нет. И у меня возникает это чувство, словно я «железный человек», надевающий доспехи. Доспехи надеты, и все напрягается, и моя отвага несокрушима, — рассказывает Эпплтон.
У этой несокрушимости, очевидно, есть предел, и природа его неминуемо сломит. Но благодаря ей ему удается пройти чуть менее пяти миль по колено в воде, одолеть подъемы, туннели, колючую проволоку, вязкую и топкую грязь. Эту-то несокрушимость мне, я думаю, удастся вызвать в себе завтра же утром — и не понадобится ни гидрокостюм, ни компрессионные повязки, на мне вообще почти ничего не будет.
Когда я на следующий день встаю в очередь к линии старта, погода стоит такая ветреная, какая только бывает. Я получаю номер, и оказываюсь вначале. Я почти голый: на мне лишь беговые шорты, перчатки и ярко-оранжевая шапка. На ногах у меня пара стоптанных беговых кроссовок: от подошв одно название, я почти босой. Участников гонки от толпы фотографов и зрителей, которые улюлюкают и показывают на нас пальцами, отделяет мощное ограждение. Несколько минут спустя Эд Геймстер, переодетый в викинга, мазнул меня красной краской по груди, а на спине нарисовал кельтскую руну.
— Эта руна означает победу в поединке, — прорычал он, а потом занял свое место у стального барабана и принялся стучать в него отломанными ножками стула. Вокруг нестройный гул оживления, а я переминаюсь с ноги на ногу и делаю глубокий вдох, сохраняя тепло. Другие потирают руки, пытаясь так согреться. Самое худшее — это дожидаться стартового выстрела. По спине у меня вот-вот пойдет дрожь, и я пытаюсь сдержать ее. И потом я чувствую это. То же напряжение, которое появляется при погружении в ледяную воду или когда встаешь под холодный душ. Рубильник — или что бы это ни было — сработал. Холод не будет проникать внутрь.
Кто-то бросил на поле пару дымовых шашек багрового цвета, в небо поднялось облако дыма, грянул выстрел, и тысячи людей рванули вперед, издавая боевой клич, который сгодился бы для шотландских высокогорий. Разработчики оценили 25 главных препятствий на маршруте в соответствии с тем, насколько они страшны и мучительны. При этом большая часть самых труднопреодолимых испытаний припасена на последние несколько миль гонки. Сначала, выбегая из ворот, нужно бежать по довольно ровной местности, по покрытому грязью полю, лишь кое-где прегражденному несколькими бревенчатыми барьерами. Мы перескакиваем через них. Ветер еще не прохватил нас, и все бодры до первого водного препятствия, через которое нужно перебираться, будучи по пояс в перемешанной с грязью январской воде.
Вот тут-то Tough Guy для большинства участников и превращается из обычной гонки с препятствиями в неминуемую игру со смертью. Хотя сам по себе шок от погружения в холодную воду не слишком серьезный, каждому бегуну ясно, что это первое испытание для температуры тела и следующие десять с лишком миль они будут мокрыми. Обувь будет хлюпать на каждом шагу, а руки и ноги постепенно закоченеют и задеревенеют.
Когда я прыгаю в яму с водой, моя первая реакция не боль и не паника — ведь я полгода готовился. Вместо этого меня переполняет радость. Благодаря тому, что готовясь к этому моменту, я подвергал себя воздействию холода, у меня происходит колоссальный выброс эндорфинов. Но радость моя затухает, когда я понимаю, что самое сложное для меня до конца гонки вовсе не сохранение тепла, скорее обычные физические нагрузки, бег в гору и под гору, а также веревочные канаты. Среди прочего я узнал, что, когда холодно, нужно просто думать о чем-то теплом для сохранения тепла. Иногда я воображаю, что у меня в животе горит костер, но сегодня я решил представить, что у меня внутри огнедышаший дракон. Это существо из адских недр будет греть меня, так что помоги мне бог. Я пытаюсь подражать звуку огня, и мое дыхание напоминает рык. Это — дурацкий образ, почти детский. Но он работает. Я не могу сдержаться, и губы у меня растягиваются в улыбку — и фотографы, снимающие гонку, ловят ее.
Темп мой далек от того, чтобы изменить ход игры. Я никогда не надеялся победить в Tough Guy, я даже не считаю, что достаточно физически подготовлен, чтобы удержать за собой место на передовых позициях. Но когда я оглядываюсь на других участников, становится ясно, что я отношусь к ветру и воде как-то иначе по сравнению со своими противниками. После череды зверских подъемов и спусков я наконец нагоняю Скотта Кинилли. Его футболка с надписью Suffer Club насквозь промокла. Он немного дрожит. Я понимаю: в том, что я с голым торсом, есть свое преимущество — когда я бегу, я не несу с собой воду! После каждого препятствия у меня есть шанс остаться сухим, когда все остальные еще мокрые.
Когда мы добрались до вереницы ям с водой, которые еще называются «лисьи норы», Кинилли сказал, что он уже не чувствует пальцев ног. Каждое препятствие, в которое мы запрыгивали, было наполнено водой по пояс или по грудь, а на противоположном берегу мы подтягивались по покрытой грязью круче. Чаще всего склоны были такими высокими и гладкими, что было сложно найти хоть какое-то углубление или опору, за которые можно было бы ухватиться. Поэтому участники гонки подавали друг другу руки. Получалось нечто вроде конвейера: тебе помогают перелезть через покрытую грязью кручу, ты разворачиваешься и помогаешь тому, кто бежит за тобой. Мы вылезали покрытые толстым слоем грязи и промокшие до нитки. Это еще и единственный отрадный момент на протяжении всей гонки. До меня тут же дошло, что я не просто стараюсь преодолеть собственные рамки, но и все мы здесь некоторым образом пытаемся выбраться из грязи.
В этот момент совместных мучительных усилий я — часть чего-то гораздо большего, чем я сам. Я уже не просто участник состязания, а одна клетка гигантского барахтающегося тела человечества. Эта гонка ломает преграды, разделяющие людей, так что, после того как я подтолкнул карабкающуюся женщину, было вполне нормально, что я принял от нее помощь, когда она оказалась наверху.
Скотт Кинилли остался за ямами. Он, очевидно, наслаждался единением и помог взобраться сотне или более человек. Ему было все равно, что для него гонка, скорее всего, завершится не раньше чем через три часа. Несколько месяцев назад он прошел маршрут под названием World’s Toughest Mudder, пробежав 50 миль и преодолев навевающие ужас препятствия за 24 часа. Ему уже не нужно ничего себе доказывать. Он хочет просто наслаждаться моментом.
После «лисьих нор» препятствия встречаются чаще, из-за чего последние несколько миль гонки гораздо труднее первых. Тут лентами свисают электрические провода под напряжением в 10 000 вольт, от которого скручивает мышцы, и возвышается трехэтажная деревянная конструкция под названием «Голиаф» со свисающими с нее грузовыми сетками. Я подбегаю к подножию этого уродства и поднимаю глаза на брата Эда, Уилла. Он раскрашен белой и черной краской. Он торопит меня. Уилл кричит, что я псих, что не надел футболку. Я с улыбкой парирую:
— Я — гребаный дракон!
Ведь в животе у меня пылает костер.
Я запрыгиваю на сетку и, отталкиваясь ногами, перескакиваю через две веревочные ступеньки. Под весом десяти человек, одновременно взбирающихся на нее, сетка трясется, и когда я уже наверху, слышу позади крик и глухой удар. Кто-то зовет врача. Внизу я вижу женщину — она почти без сознания лежит на земле. Она как-то провалилась через ячейку и, не попав на страховочную сеть, упала на изрытую землю с высоты почти в девять метров.
Сначала она не может даже пошевелиться, но потом с трудом поднимается, бежит дальше и как ни в чем не бывало лезет на вторую грузовую сетку. О травме, которая чуть не закончилась трагедией, говорит лишь длинная прореха, сантиметров 15 длиной, на ее черных лосинах. Я некоторое время бегу наравне, а потом, убедившись, что с ней все в порядке, вырываюсь вперед, к препятствию, которое называется «подводной пещерой». Идея ее создания навеяна туннелями, где солдаты преследовали вьетконговцев. Это тот участок, о котором меня сегодня предупреждал мистер Маус. Здесь от электрошока у одного участника случился сердечный приступ, и он упал лицом вниз в стоячие воды. Потом в местной больнице его откачали. После этого во избежание смертельных случаев мистер Маус отвел воду с этого участка маршрута. Я миную провода и лезу в бетонную трубу. Она слишком узкая, и через нее нельзя пролезть на четвереньках, поэтому я ползу по склизкому туннелю, как червяк, отталкиваясь спиной, в полной темноте. И когда труба резко заворачивает вверх, я вижу круг света.
Я вылезаю с незамеченным доселе почтительным отношением к клаустрофобии. Должно быть, я пробыл в туннеле дольше, чем полагал, потому что Кинилли вылезает следом. Он бежит рядом и говорит, что в перерывах между гонками следующее испытание снится ему в кошмарах. Это — пруд с ледяной водой. Он не меньше полутора метров глубиной. Посередине уложены в виде мостика пять бревен, и участникам гонки приходится подныривать под них. Кинилли уже замерз и при виде моста медлит. Мне пока тепло, я прыгаю в воду и делаю несколько гребков. Температура воды едва ли больше минус одного градуса, но я пока улыбаюсь. Пробежав немало часов на холоде, я еще в приподнятом настроении. Мы подгребаем к бревнам, и Кинилли ныряет первым и громко стонет каждый раз, когда всплывает за воздухом. Джеймс Эпплтон замечает нас и фотографирует. Он снимает наши лица, когда мы выныриваем — мы похожи на зомби.