— Истинно говорю: ведьма она! Видишь, — указал на шею женщины, — креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!
Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.
Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними — ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!
Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.
Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.
— В здравом ли ты рассудке? — спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. — Ведаешь ли, что тебя ожидает?
— Да, — отвечала Воронцова, устало. — Знать тому и быть.
— Как же так!?
Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.
— Не печалься князь, — прошептала Дарья. — Я хочу умереть… сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело…
Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.
— Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей… Только не помысли, будто я навела чары колдовские… Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.
— Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!
Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.
— Забыл, черт…
И, обращаясь к следователю:
— У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!
Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.
— Ваши?
— Мои.
— Возьмите.
Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:
— Не угодно ли?
Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.
— Я не курю, — процедил он сквозь зубы.
Бессонов поймал себя на мысли, что ему мучительно хочется встать и въехать Буничу в физиономию.
«А ведь неспроста он ведет себя вызывающе. Старается вывести меня из равновесия… Ничего у вас не выйдет, господин террорист».
Бунич сидел непринужденно, закинув ногу на ногу, словно находился в питейном заведении, а не в следственной комнате Охранного отделения, курил, не спросив разрешения.
«Какого черта! Эти господа, так называемые революционеры, ведут себя вызывающе, по-хамски, а мы вынуждены чуть ли не расшаркиваться перед ними: «соблаговолите», «не угодно ли», «прошу вас». Тьфу!».
Бессонов взял себя в руки, — нельзя давать волю эмоциям, — начал допрос:
— Ваше имя, фамилия?
— В паспорте все указано…
— Не советую вам вести себя подобным образом! Я спрашиваю не из праздного любопытства… Запираясь, вы усугубляете свою вину.
— Какую вину?
— Во-первых, ваш паспорт — фальшивый.
— Позвольте! — вскричал допрашиваемый.
— Не позволю! — отрезал Бессонов. — Мы проверим, разумеется, документ на подлинность, но это формальность… У меня глаз наметанный: фальшивку распознаю с одного взгляда. Пойдем дальше. Нам известны ваши подлинные имя и фамилия: Артур Штерн. Что скажете?
Лже-Бунич только усмехнулся.
— Смеетесь? Ничего — скоро будет не до веселья. Нам также известно, что вы являетесь участником террористической организации «Народная воля».
Ухмылка исчезла с лица допрашиваемого. Впрочем, внешне он оставался спокоен.
— У вас есть доказательства?
— Конечно. — Бессонов раскрыл лежащую на столе папку и достал оттуда фотографию. — Знаете этого человека?
Тот небрежно взял карточку, глянул, покачал головой.
— Впервые вижу.
— Ой, ли! Тогда почему же вы трижды за последний месяц встречались с этим господином — третьего, шестого и тринадцатого числа?.. Не помните? Я вам подскажу: в первый раз это было в биллиардном клубе на Гороховой, последующие два — в общественной бане, на Фонарном… Будете и дальше отпираться, господин Штерн?
Штерн-Бунич пожал плечами: мол, даже если и встречался, так и что?
— Если вы подзабыли — фамилия этого господина Соловьев. Активный участник террористического подполья. При этом — чрезвычайно неврастенический тип. Арестован по обвинению в двойном убийстве. Так вот. На допросе Соловьев показал, что является членом ячейки «Народной воли», готовящей ряд покушений на видных государственных деятелей, и что вы, господин Штерн, состоите в означенной организации, а именно возглавляете так называемое «боевое звено». Желаете ознакомиться с его показаниями?
— Зачем? Читать заведомую ложь… Пусть подтвердит все на очной ставке!
Бессонов замялся. Соловьев уже никогда и ничего не подтвердит и не опровергнет — нынче ночью он покончил с собой в одиночной камере, вскрыв осколком стекла вены. Штерн, этого, конечно, знать не может. Хотя… В любом случае он, следователь, допустил промашку.
А Штерн почувствовал слабину.
— Заявляю: эти «показания» сфабрикованы охранкой! Цена им — медный грош, ха-ха.
Он вел себя все более развязно. Следователь едва сдерживал нарастающее бешенство. «И нас еще называют сатрапами, душителями свободы, палачами! Такие вот мерзавцы глумятся над правосудием. Во имя идей «свободы и всеобщего равенства» они готовы устроить кровавую бойню со взрывами и стрельбой, и им плевать, что погибнут ни в чем не повинные люди, случайные прохожие, женщины, дети, — с горечью думал Всеволод-Бессонов. — Пройдоха адвокат, крючкотвор, в пух и прах разобьет на суде доводы обвинения, а двенадцать болванов-присяжных вынесут вердикт: «Не виновен». Штерн посмеется над нами и опять станет готовить покушения. Нельзя этого допустить».
— Хорошо! Оставим, пока, в стороне вашу «революционную» деятельность. Ответьте вот на какой вопрос: где были вы семнадцатого сего месяца от двадцати двух до половины первого ночи?
— Я… А в чем дело? Был у себя дома. И что?
— А то! Вас опять память подводит, господин Штерн. Вы находились не дома, а в «номерах мадам Розэ», на шестой линии Васильевского острова. Тому есть многочисленные свидетели.
— Ну, был! Это никого не касается!
— Ошибаетесь, — покачал головой Бессонов. — Той ночью в заведении произошло убийство. Одну из девиц, некую Варвару Баранову, более известную под именем Лили, нашли под лестницей, задушенную. Как выяснилось, последней в живых ее видела горничная, которая показала, что вы господин Штерн, стояли на лестнице с мадемуазель Лили и вели беседу. И что вы, при этом, были очень возбуждены: размахивали руками, ругались…
— Послушайте! — вскричал допрашиваемый. — Горничная что-то напутала. Я, перед уходом, действительно повстречал на лестнице Лили и перебросился с ней парой фраз, но… Это была обычная, ни к чему не обязывающая шутливая беседа.
Видя волнение Штерна, следователь перешел в наступление.
— Нет. Горничная Варламова готова под присягой подтвердить, что слышала, как вы угрожали девице!
— Клевета! — Штерн сорвался на визг. — Эта стерва ненавидит меня! Она вам такого наговорит…
Бессонов подался вперед и бросил в лицо Штерну:
— Вы пойдете на каторгу, господин террорист! Не в качестве политического, а уголовного преступника! Уж я постараюсь вам это устроить.
Всеволод-Бессонов вызвал конвоира, и приказал увести арестованного.
Присутствующий при допросе секретарь, ведущий протокол, оставшись со следователем наедине, усмехнулся.
— Осмелюсь заметить, Викентий Васильевич, гнев, даже праведный, плохой советчик. Для нас, поставленных охранять правопорядок, эмоции не позволительны.
«Однако, далеко зашло у нас вольнодумство. Какой-то писаришка ничтожный дерзает критиковать старшего следователя».
Бессонов собрался, было, укоротить нахала, да осекся, встретившись взглядом с секретарем. Глаза! Опять эти глаза…
— Впрочем, вы поступаете правильно, уважаемый Викентий Васильевич. Для борьбы с государственными преступниками хороши все средства. Отличная идея: повесить на Штерна обвинение в убийстве.
Всеволод лишь кивнул, соглашаясь.
XV. Воскресенья не будет
«Боже мой! Как плохо-то… О-о-о!».
Сил нет глаза раскрыть. Одно желание — лечь и умереть. С самого дикого похмелья не бывает так хреново… А раскисать нельзя. Что-то надо делать…
Сева вновь обнаружил себя в рабочей комнате, сидящим на стуле у стены. Вокруг — тишина и порядок, все предметы на своих местах. За окном сумерки. На часах без четверти восемь. Скрип, послышавшейся со стороны двери, заставил повернуть голову. Сева вскрикнул от радости и удивления: в комнату вошел Егорыч.
— Миша! То есть… вы, Михаил Егорович!?
Шеф, ни слова не говоря, прошел к своему столу. Сел.
Это был не тот Михаил, из прошлого, а завлаб М.Е.Солнцев, каким его знал Сева до момента, когда к ним вломились бандиты, только одет странно: длинный плащ, шляпа, темные очки… В шпионов решил поиграть?
Очки начальник снял и положил перед собой. Некоторое время молчал, глядел куда-то в сторону. Севу словно и не замечал.
— Егорыч…
Они встретились глазами, и Сева поразился — чужие! Это не Егорыча глаза…
В облике начальника что-то неуловимо поменялось. Ехидная сила! Как он похож на судейского. Того, что зачитывал список обвинений Дарье Воронцовой… Нет — не он. Теперь Сева видел перед собой палача из каземата Петропавловской крепости, пытающего царевича Алексея… Опять не он! Это же энкавэдешник, член «тройки», что судила геолога Леонтовича!
Наваждение какое-то, морок.
— О чем задумался, молодой человек?
Знакомый голос. Ба! Институтский вахтер Кордонов.
— Признал?
— Вы? — Сева не знал, что и сказать.
— А ты думал! Ха-ха-ха, — с мелким дребезжащим смешком ответил вахтер, и, уже серьезно. — Ну как, друг ситный, понравилось тебе роль вершителя судеб людских? Это еще что! Хочешь, сделаю тебя римским императором? Нероном или Калигулой, а? Тысячи людишек будут трепетать от одного твоего взгляда, страшась услышать: «Содрать с него кожу, живьем!». Или восточным владыкой. Только представь себе: неограниченная власть, одного твоего кивка достаточно, чтобы отправить на плаху любого, раболепствующие толпы