– Какой еще город? — спросил Райделл. — Какой еще кризис?
– Узловая точка, — сказал Петух голосом, схожим с журчанием струйки воды в какой-то незримой цистерне.
– Мистер Райделл, — сказал Клаус, — вы должны ни на секунду не расставаться с проектором. Мы советуем вам использовать его при самой первой возможности. Вы подружитесь с ней.
– С кем?
– Нам стало известно, — продолжал Клаус, — что мистер Лэйни, ввиду состояния здоровья, окажется неспособен продолжить дело. Среди нас считанные единицы, наделенные его талантом, но нет никого со столь выдающимся даром. Если Лэйни будет потерян для нас, мистер Райделл, то мы опасаемся худшего из возможных исходов.
– Господи Иисусе, — сказал Райделл, — вы полагаете, что я понимаю, о чем идет речь?
– Я не преднамеренно придерживаюсь афористического стиля, мистер Райделл, уверяю вас. Сейчас нет времени для объяснений, а для некоторых вещей, по-видимому, объяснений вовсе не существует. Просто запомните то, что мы вам сказали, и знайте, что мы всегда к вашим услугам, вот адрес. А теперь вы должны незамедлительно вернуться в ту точку пространства, где спрятан проектор.
Они исчезли, вместе с ними исчез и черный двор замка, сжатый во фрактальную сферу розового и зеленого неона, оставившего искры на сетчатке глаз Райделла, съеживаясь и ускользая во тьму за бразильскими солнцезащитными очками.
30. БЛИЗНЯШКИ
Фонтейн провисел почти все послеполуденное время на телефоне, пытаясь сбагрить зловещих японских пупсов Клариссы, обзванивая дилеров по списку в порядке убывания интереса.
Он знал, что так дела не делаются, если хочешь разжиться гарантированной наличкой, но он не был экспертом на кукольном рынке; кроме того, от этих копий "близняшек" у Фонтейна начинались кошмары.
Дилеры в основном хотели дешево купить оптом, чтобы потом набить цену, торгуясь с коллекционерами. Фонтейн пришел к выводу, что если ты коллекционер, то дилеров насылает на тебя матушка-природа — в целях разъяснения, что у тебя, парень, для начала слишком много денег. Но всегда был шанс отыскать прощелыгу, который знает кого-нибудь из числа особых покупателей, к кому стоит обратиться. Вот на что надеялся Фонтейн, когда начал набирать номера телефонов.
Но после восьми бесполезных звонков ему пришлось вести переговоры с этим подонком Эллиотом — Бискайский залив, Флорида, — которого, как он знал, однажды посадили под электронный домашний арест за махинации с фальшивыми Барби. Это было федеральное преступление, а Фонтейн обычно старался избегать подобных людей, но у Эллиота, кажется, имелся выход на покупателя. Хотя подонок, как и следовало ожидать, был уклончив, как черт.
– Состояние товара, — говорил Эллиот. — Три первостепенных пункта в этом деле суть состояние, состояние и еще раз состояние.
– Эллиот, по-моему, они выглядят замечательно.
– "Замечательно" не входит в шкалу оценок НАКАК, Фонтейн.
Фонтейн не был уверен на сто процентов, но подумал, что данное сокращение могло означать лишь Национальную Ассоциацию Коллекционеров Анимированных Кукол.
– Знаешь, Эллиот, я не знаю, как оценивается состояние всех этих штучек-дрючек. Все пальцы на руках и на ногах у них на месте, так? В смысле, эти чертовы твари будто живые, понятно?
Фонтейн услышал, как Эллиот вздыхает. Он ни разу с ним не встречался.
– Мой клиент, — сказал Эллиот, произнося слова медленно, со значением, — помешан на состоянии. Мой клиент хочет, чтобы они были свежайшими. Чтобы они были свежее свежего, упакованные в коробочки. Клиенту нужен новехонький антиквариат.
– Эй, послушай, — сказал Фонтейн, вспомнив, что говорила Кларисса, — эти штуки не бывают нетронутыми, так? Бабушки-дедушки покупали их в качестве… э… суррогатных отпрысков, так? Они были дорогущими экземплярами. Их тискали, ими пользовались.
– Не всегда, — ответил Эллиот. — Самые лакомые кусочки — и у моего клиента есть несколько таких — это копии, заказанные незадолго до безвременной кончины новорожденного внука.
Фонтейн отнял трубку от уха и посмотрел на нее, как на мерзкую тварь.
– Чтоб мне гореть в аду, — прошептал Фонтейн.
– Что ты сказал? — спросил Эллиот. — А?
– Прости, Эллиот, — сказал Фонтейн, вновь поднеся трубку к уху, — меня срочно ждут на другой линии. Я перезвоню. — Фонтейн прервал связь.
Он сидел, нахохлясь, на высоком табурете за стойкой. Наклонился вбок, чтобы еще раз посмотреть на полную сумку "близняшек". Они выглядели отвратительно. Они были отвратительны. Эллиот был отвратителен. Кларисса тоже была отвратительна, но внезапно на Фонтейна накатило мимолетное напряженно-эротичное видение с участием той, с кем он давно уже не имел сексуального контакта. То, что в этой фантазии в буквальном смысле участвовала именно Кларисса, он воспринял как весьма знаменательный факт. То, что эта фантазия тут же вызвала у него полноценную эрекцию, он воспринял как еще более знаменательный факт. Он вздохнул. Оправил штаны.
Жизнь, философски отметил он, штука твердая, как орех.
Сквозь шум дождя, сбегающего по канавкам вокруг его лавки (он починил водостоки), он расслышал неясное, но быстрое щелканье, доносящееся из задней комнаты, и обратил внимание на его особую регулярность. Каждый из этих кликов-щелчков, как он знал, представлял собой очередные часы. Он показал мальчишке, как "открывать" аукционы на ноутбуке — не все эти "Кристи" и "Антикворум", а настоящие, полные жизни, лишенные правил драки-аукционы в сети. А еще он ему показал, как делать "закладки", потому что решил, было бы забавно собирать все то, что понравится парню.
Фонтейн вздохнул снова, на этот раз потому, что не имел ни малейшего понятия, что ему теперь делать с этим мальчишкой. Впустив его однажды по той причине, что ему захотелось — чертовски захотелось — взглянуть поближе на "Жаже Лекультр" военного образца, Фонтейн теперь не смог бы никому объяснить, почему он потом начал подкармливать парня, сводил его в душ, купил ему новые шмотки и показал, как пользоваться шлемом виртуальной реальности. Он не смог бы этого объяснить даже самому себе. Он не был склонен к благотворительности, нет, едва ли, но иногда он ловил себя на том, что будто пытается исправить одно конкретное зло в мире, от которого все пошло вкривь и вкось. В этих попытках Фонтейн никогда не видел реального смысла, ибо то, что следовало исправить, исправлялось совсем ненадолго, а на самом деле вовсе не менялось.
И вот теперь — этот мальчик; вполне может быть, у него какая-то мозговая травма, и наверняка при этом врожденная, но Фонтейн полагал, что беда не имеет первопричины. Могла быть и чистой воды неудача, Фонтейн знал об этом, но гораздо чаще ему приходилось видеть то, как жестокость, пренебрежение или неблагополучные гены прорастают сквозь поколения, сплетаясь, как виноградные лозы.
Он сунул руку в карман своих твидовых штанов, где берег "Жаже Лекультр". Там они лежали в целости и сохранности. Он вынул их и полюбовался, но общий настрой его мыслей помешал минутному развлечению, маленькому удовольствию, которое он надеялся получить.
Ну, как, скажите на милость, в который раз подивился он, как этот парнишка сумел завладеть столь элегантным предметом серьезной коллекции артиллерийского снаряжения?
И еще его поражало мастерство выделки ремешка. Он в жизни не видел ничего даже отдаленно похожего, при том, что ремешок был предельно прост. Ремесленник сел за рабочий стол, взял часы, "ушки" которых были закрыты не пружинными защелками, а намертво приваренными стерженьками нержавеющей стали, неотъемлемыми частями корпуса, и вырезал, и склеил, и прошил вручную чертову прорву полосок черной телячьей кожи. Фонтейн исследовал изнанку ремешка, но на ней ничего не было, никакого торгового знака или подписи.
– Если бы вы могли говорить, — сказал Фонтейн, разглядывая часы.
И что, интересно, они поведали бы, гадал он. История того, как мальчик завладел ими, могла оказаться банальным приключением в их собственной истории. На мгновение он представил часы на запястье какого-нибудь офицера, вышедшего в бирманскую ночь, взрыв осветительного снаряда над холмистыми джунглями, визг обезьян…
Водились ли в Бирме обезьяны? Он твердо знал, что британцы там воевали, когда была изготовлена эта вещица.
Он глянул на исцарапанное зеленоватое стекло, покрывавшее витрину. Вон они, его часы; каждый циферблат — маленькая поэма, карманный музей, поддающийся со временем законам энтропии и случайности. Бьются крохотные механизмы — их драгоценные сердца. Бьются все более устало, как он знал, от удара металла о металл. Он ничего не продавал без ремонта, все вычищал и смазывал. Каждый полученный экземпляр он немедленно относил к молчаливому, чрезвычайно искусному поляку в Окленд, чтобы тот все почистил, смазал и проверил. Он понимал, что делает это совсем не затем, чтобы его товар стал надежнее и лучше, а чтобы быть уверенным в том, что у каждого из маленьких механизмов будет больше шансов на выживание во враждебной по определению Вселенной. Он не стал бы в этом признаваться, но это была чистейшая правда, и он знал об этом.
Он засунул "Жаже Лекультр" обратно в карман и встал с табурета. С отсутствующим видом уставился на стеклянную горку; на полке на уровне глаз, как на выставке, — военные "Нарядные Игрушки" и "Десантник", "рэндалл" 15-й модели — короткий и широкий тесак с зазубренным лезвием и черной рукояткой "микарта". С "Нарядными Игрушками" успели наиграться; тусклый серый металл виднелся сквозь облезлую зеленую краску. "Рэндалл" был прямо с конвейера, даже не заточен, лезвие из нержавеющей стали словно только что от шлифовального ремня. Фонтейну было любопытно: сколько их — ни разу не использованных в бою? Будучи тотемными объектами, они теряли значительную часть комиссионной стоимости, если их затачивали, и у него сложилось впечатление, что ножи имеют обращение почти как некая ритуальная валюта, исключительно для мужского пола. В данный момент в его ассортименте были два таких ножа; вторым был маленький, без эфеса кортик с раздвижным лезвием, который, по слухам, был изготовлен