Институт нечистой силы проводит дополнительный набор карликов-иллюзионистов на факультеты зомбиеведения и трупознания
И не нужно быть предсказательницей Балахульдой, чтобы угадать, где именно случится главная козня. Очень уж не нравится нашим добрым соседям, что кузены Гахагуны нашли общий язык впервые за столько тысяч лет традиционного взаимного недоверия, вражды и распрей.
Конечно, вы можете возразить, что они приехали в Тифантию, чтобы просто провести время, научиться чему-нибудь полезному, развлечься. Может, они организовали кружок «Неумелые ручки — в дело» и будут плести пестрые корзиночки, вязать на спицах или лепить муляжи пирожков из цветной глины. То, что люди собрались после полуночи, отослали слуг, окружили себя магическими барьерами и шепчутся по углам, вовсе не означает, что они обязательно задумали что-то плохое. Может, они задумали что-то хорошее? Может, они вообще ничего не задумали? Кто вам сказал, что они умеют хоть что-то задумывать?
Но мы следуем завету предков: если что-то подозреваете, делайте подозрительное лицо и не давайте сбить себя с толку всякими благородными и оптимистическими предположениями. Не слушайте оправданий. Подозревайте до последнего, и тогда вас не застанут врасплох.
Вот почему так взволнованы все сотрудники редакции «Усыпальницы». Энтузиазм, с которым изводит нашего брата лорд Саразин, мечтающий прославиться в веках, давно известен в не-мертвой среде. Не уступают ему по силе разве что ненависть, которую питает к победителям своего отца король Килгаллен, зависть, снедающая короля Ройгенона, и страх перед Кассарами, которым охвачен весь Лягубль и его король Тукумос. Что тут скажешь? Кассарийцы здорово побузили при Пыхштехвальде и во время Котомасических войн, и в Войне Семи Королевств. Да разве упомнишь, где они сеяли ужас, смерть и разрушения? Где могли, там и сеяли, а способности у них выдающиеся.
Что же до любимого персонажа наших центральных статей герцога Зелга Галеаса да Кассара, то он обзавелся преданными и весьма могущественными друзьями в таких дальних пределах, как геенна огненная, и как же его не забояться с еще большей силой?
Так что заговорщиков тоже можно понять, что вовсе не означает, что мы одобряем и поддерживаем их начинания в их склочном деле.
Саму эту статью герцог кассарийский может считать, как дружеским предупреждением, так и шпионским донесением нашего репортера (в последнем случае редакция охотно примет скромное денежное вспомоществование, нескромное денежное вспомоществование, неприлично нескромное денежное вспомоществование, или же вопиюще дорогой подарок на выбор). Заранее благодарны за ваш правильный выбор.
P.S. Делайте же с этим что-нибудь, пока Рыцари Тотиса со своими союзниками не извели нас под корень. Искренне ваши, умертвия, духи, феи, призраки, вампиры, оборотни, демоны и прочие.
Пучеглазые бестии торжественно объявляют о торжественном открытии таверны «Пучеглазые колбаски». Потому что это выгодно
Из двух версий одной истории доверяй той,
в которой люди выглядят хуже
Аллен Смит
ГЛАВА 8
Если ты не будешь искать — другие найдут
Роберт Оппенгеймер
Господин Папата скромно сидел в дальнем углу зала прямо на полу, щедро декорированный осыпавшейся штукатуркой, обломками книжных полок, разлетевшимися рукописями, книжными страницами, огарком свечи, одной мышью в обмороке, и выглядел точь-в-точь как жертва землетрясения.
Ученые говорят, что прилив крови к мозгам способствует улучшению мыслительных процессов, и советуют время от времени стоять на голове. Другие утверждают, что слабый удар по темечку тоже дает неплохие результаты и в качестве доказательства приводят историю аздакского ученого Глоттома, мирно задремавшего под деревом, в ветвях которого пупазифа устроила свой скромный ужин. Все школьники знают, что было дальше. Пупазифа уронила крупный орех и, опечалившись, швырнула вниз еще один, чтобы подчеркнуть свою досаду. Оба ореха достигли цели почти одновременно, и Глоттом, прозванный впоследствии Заикой, открыл один из основных законов мироздания: когда предмет падает сверху вниз, ничто не заставит его повернуть обратно, и если вы не подвинетесь, вам обеспечена знатная шишка и впечатления на всю оставшуюся жизнь.
Землетрясения же полезны тем, что сотрясают все основы, таким радикальным способом перетряхивая и вытаскивая на свет наши закостенелые убеждения, устаревшие взгляды, тайные сомнения и глубоко спрятанную вину.
Господин Папата, на которого обрушился целый ряд полок, груженных старинными рукописями и немаленькими фолиантами, пережил, фигурально выражаясь, и встречу с пупазифой, и оригинальную стойку на голове, и землетрясение. Вместе они оказали на него сильное воздействие, и в измученном организме громко заговорила совесть. Речь ее была сбивчивой и не вполне убедительной, но честный библиотекарь не мог не признать, что с основными выводами не поспоришь. Он и так чувствовал себя порядочной свиньей, теперь стал чувствовать свиньей непорядочной, а это было уже невыносимо.
— Не дури, — сказал он сипло. — Вылезай.
— Я, — заметил внутренний голос с большим достоинством, — усматриваю в происходящем не иначе как кару божью.
Господин Папата хотел было метко возразить, что в возвращении внутреннего голоса он тоже усматривает кару божью, но интуиция подсказывала ему, что это плохое начало для примирения.
— Мог бы и посочувствовать, — обиженно ответил он. — У меня, знаешь, какая шишка на затылке выскочила. Прямо куркамис в мармеладе, а не шишка.
— Одинарный или двойной? — спросил голос, в котором сквозил оттенок сдержанного сочувствия.
Папата осторожно потрогал голову.
— Вообще-то тройной.
— Больно, наверное, — сжалился голос, потом помолчал и добавил. — Меня там тоже здорово тряхнуло. Главное — неожиданно.
— Виноват, я не нарочно, — искренне сказал библиотекарь. — Ладно, слушай. Прости меня и давай переставай дуться. Тут такое закрутилось — не до выяснения отношений.
— А вот отношения надо бы выяснить. У тебя, — внутренний голос снова обиделся, — кроме меня, никогошеньки нет на свете, а ты относишься ко мне, как к чужому. Хотя, нет, вру, чужих ты ценишь больше.
— Отвянь, — негромко откликнулся господин Папата, и внутренний голос потрясенно замолчал. Они всю жизнь провели вместе, и он еще ни разу не слышал такой экспрессии у тихого и вежливого библиотекаря. — Пока ты там баклуши бил…
— Я, между прочим, работал как каторжный, — возопил голос. — Пока ты рылся в библиотеке, я копался в архивах, причем, в отличие от некоторых, круглые сутки. На самом деле, а не метафорически — с перерывом, понимаешь, на покушать, поспать, закусить и поворчать.
Господин Папата, похоже, забыл, о чем собирался поведать.
— Где-где ты копался? — пискнул он.
— В архивах твоей памяти. Между прочим, ты очень много знаешь, просто позабывал все к чертовой матери, а не был бы таким упрямым ослом, знал бы еще больше.
Библиотекарь хотел было запротестовать, но не нашел толковых возражений.
Библиофил помнит то, что другие считают нужным забыть,
и забывает то, что другие считают нужным помнить
Чарлз Калеб Колтон
— Я, — распевно начал голос, ненавязчиво выделив личное местоимение, — долго думал в благодатной тишине о том, что мы выяснили о Гогиле Топотане, и пришел к интересным выводам.
— С удовольствием послушаю, — сухо сказал господин Папата, уязвленный сентенцией о благодатной тишине.
— Учитывая то, что ты раскопал о минотаврах, то, что сообщил граф да Унара, и то, что произошло в мире в этом году…
— Погоди-ка, — снова остановил его библиотекарь, напряженно размышлявший. — То есть, как это, учитывая то, что я раскопал? Откуда ты знаешь, что я раскопал втайне от тебя?
— Тоже мне пухнямский тарантас. Подсматривал. Подслушивал. Вынюхивал — образно говоря.
Господин Папата даже задохнулся от возмущения и долго откашливался. Откашлявшись, с горьким упреком заметил:
— А вот я за тобой не подсматривал.
— Куда тебе.
Библиотекарь вздохнул. Невежливо? Да. Резко? Недопустимо резко. Несправедливо? Еще бы. Но, увы, правда.
— Ты не дуйся, как мышь на крупу, ты вдумайся: Гогил Топотан сам, подчеркиваю, сам испросил разрешения, — ты же помнишь, кельмоты были исключительно добровольцами, никакой магистр никого никуда против его воли послать не мог, — и отправился на поиски Хранителя. И вот не вернулся, как мы знаем.
— Куда ты клонишь? — подозрительно спросил Папата, немного обиженный, что еще не уловил скрытый смысл этих речей.
— А вот куда. Когда он отправлялся совершать беспримерный подвиг, то был не просто рыцарем, пускай там великим, но еще и счастливым супругом мадам Мунемеи Топотан. Ты представляешь себе, чтобы она его отпустила просто так, в никуда, на смерть, во славу официально разогнанного ордена, не имея при этом никакого запасного плана. Ты представляешь, чтобы мадам Мунемея, широко известная своим неординарным умом и стальными нервами, позволила своему супругу и отцу своих детей рисковать жизнью за здорово живешь, без гарантий, что его подвиг не будет напрасным? Уволь. Лично я в это не верю. Зная их Топотанью породу, я почти уверен, что если Гогил и заплатил жизнью, то дело того стоило. И еще более уверен в том, что мадам Топотан знает способ, как получить эти бесценные сведения. Иначе, говорю, никуда бы она его не отпустила. Я бы точно не отпустил. А ты?
Господин Папата с огромным трудом представлял себе как внезапную разлуку с Гогилом Топотаном, так и долгую совместную жизнь, поэтому колебался с ответом.
— Ты не преувеличиваешь ее способности?
— Посмотри, что вытворяет ее сын. Кстати, о сыне — это я тоже выкопал в архивах твоей памяти: он все время цитирует труды Тапинагорна Однорогого. Ничего не смущает?