не может ли все происходящее быть уловкой Спящего, хитрой западней, из которой он не сможет да и не захочет выбраться.
— Это на самом деле я, — шепнула Кассария.
Слезы текли из ее огромных синих глаз без остановки, будто где-то на самом дне их били крохотные, но неиссякаемые источники.
— Что же ты плачешь, милая? Ведь все хорошо. Я с тобой. Я тебя защищу.
— Ты сговорился с ним, ты решил принять своего Спящего, — прерывисто вздохнула она.
Но Зелг был так счастлив, что не заметил, что это не вопрос.
— Я найду на него управу, обещаю. Я стану сильнее и одолею этого, ну, ты же его точно видела — лже-Таванеля. И с королями управимся, не сомневайся. А потом я все-все перечитаю про Тудасюдамный мостик, а что не прочитаю, ты мне сама расскажешь. И я клянусь тебе, что пройду по нему, отыщу тебя в твоем пространстве, и мы больше никогда не расстанемся. Ну, как тебе такой план?
— Ты помнишь пророчество, которое висит в галерее? Древняя доска со стихами, «Когда Спящий проснется…»?
— Не помню, — беспечно отозвался он. — Но это не важно. Ты же знаешь, я не верю в них — ни в пророчества Каваны, ни в кассарийские, ни в адские. Я верю только в то, что люблю тебя.
— Я люблю тебя, Зелг, — сказала Кассария едва слышно. — Поцелуй меня.
Счастье и любовь — чувства всепоглощающие. Но даже сквозь плотную завесу испытываемого им восторга пробилось чувство опасности. Оно было настолько острым, что ощущалось физически.
— Кася, что-то происходит. Что-то нехорошее. Прячься, маленькая.
— Я люблю, тебя, Зелг, — повторила он так отчаянно, что сердце у него заныло, как больной зуб. — Поцелуй меня. Прости.
Он хотел спросить, за что прощать, но сперва поцеловал — кто бы отказался исполнить такую прекрасную просьбу. А потом и спрашивать не потребовалось.
Небесные глаза Кассарии разгорались все ярче и ярче, становились все светлее и светлее, пока стало невыносимо смотреть на это белое сияние, ослепительный звездный свет. Очаровательное личико изменилось, черты его сделались безупречными и чужими, приобрели ледяное далекое совершенство, звездный холод сделал их идеальными и непроницаемыми. Затем Кассария перестала быть собой — все такая же тонкая и стройная, она больше не казалась маленькой и хрупкой, как не приходило в голову считать беспомощными и слабыми изящных демонесс. Об остальном Зелг вообще предпочитал не вспоминать. Вместо стройных маленьких ножек — ох… не надо. Руки… лучше не говорить, особенно когда с когтей капает что-то едкое и растворяет ковер. Нет, этот ковер он не одобрял с самого начала, но зачем же впадать в такие крайности? Рога — катастрофа какая-то, хотя похожи на корону, и вообще ей все к лицу. А вот этот хвост с зубастой головой на конце… это уж совсем лишнее.
— Прости меня, — прошептала она, и губы ее тоже изменились навсегда.
А затем грозное могущественное существо, великая Кассария, занесла звездный клинок, и он понял… что у него есть еще несколько секунд. На этом лице, будто высеченном из цельной глыбы льда, все еще были рассыпаны рыжие веснушки — как ромашки на снегу. И они медленно исчезали, будто снег заметал их. И пока они не исчезли совсем, он целовал каждую на прощание.
— Кася, Кася, я люблю тебя, ничего. Не переживай. Это ничего.
Последние слезы выкатывались из белых ослепительных глаз и застывали хрустальными бусинками.
Зелгу было безмерно жаль ее. В эти последние секунды мир предстал перед ним таким, как есть, не скрывая своих секретов. И он знал, что его милая Кася ничего не может поделать, как бы ни старалась сопротивляться неизбежному. Потому что Цигра давно предупредило его, что когда Спящий проснется, слуга Павших Лордов Караффа должен будет выполнить свой долг.
Созданная их тщанием и велением, напоенная их силой и кровью, поглотившая их жизни и смерти, Кассария была одновременно их творением и слугой. За многие тысячи лет до его рождения, задолго до того, как потомку кассарийских некромантов суждено было прийти в этот мир вместе со своим Спящим, Павшие Лорды отдали приказ уничтожить его, буде он решит обрести целостность. Вероятно, они знали, что делали, но Зелг был не готов умирать только потому, что так предсказали его неведомые предки.
Парадокс заключался в том, что в его жилах бурлила и кипела голубая кровь владык Гон-Гилленхорма, и некромант чувствовал достаточно сил, чтобы сопротивляться Кассарии. Вероятно, таков и был замысел Павших: либо Спящий уничтожит их слугу, либо слуга уничтожит Спящего, в любом случае, у выжившего не останется могущества для чего-то такого, чего они так боялись. Будь это кто-то чужой, другой, Зелг бы не задумался ни на секунду и нанес смертельный удар, но перед ним стояла его Кася — враждебная, холодная, далекая, как заколдованная принцесса, но кто, кроме него, мог ее расколдовать. И она тоже медлила, как если бы там, внутри, где его никогда не могло быть, внезапно объявилось любящее сердце, и власть его была такова, что все тысячелетние заклятия не могли ее преодолеть.
Эти мгновения промедления все и решили.
Два портала открылись одновременно, точнее, два бездонных черных провала — один у дверей, другой — в воздухе, за окном. Мрак клубился и переливался в них, как живое голодное существо. Затем ошеломительная огромная тварь вылетела из первого провала, вытянув когтистые лапы, схватила Кассарию и одним прыжком достигла второго. Они тут же свернулись, сжались до крохотных черных точек и через секунду вовсе исчезли, как если бы кассарийцу все привиделось в страшном сне. Собственно, он даже опять подумал, не козни ли это Спящего. Не сидит ли он все еще в синем кресле в его камере, убаюканный и околдованный могущественной частью себя самого, не провалился ли в никуда.
Однако есть такие здравые аргументы, перед которыми не устоит любая паранойя.
Дверь, та самая, неоднократно описанная нами, как недоступная для взлома и разрушения, элегантно спорхнула с петель, будто только и ждала этой секунды, и в покои Зелга ворвался главный минотавр подлунного мира с боевым топором наперевес.
— Где он? — прорычал Такангор.
— Сбежал.
— Куда?
— В портал.
Полководец недвусмысленно выразился на древнематерном языке.
Несмотря на весь кошмар происходящего, Зелг не смог сдержать улыбку. Он видел гухурунду только мельком, но ему вполне хватило и отдельных деталей, чтобы проникнуться глубоким пиететом к каноррскому убийце. Это существо было монстром высшего класса, и все же перед ним сейчас стоял герой, который и такому монстру был не по зубам. И это внушало надежду. А затем в дверь, открытую таким оригинальным способом, ввалилось огромное количество разнообразного народу, пыхающего огнем и ядом, клубящегося и топорщащегося иглами, шипами, размахивающего мечами, шестоперами и бронированными хвостами — просто любо-дорого посмотреть. Благородное собрание достойно украшал Зверопус Первой категории.
Потом раздался грозный топот и хлопанье каких-то уж очень впечатляющих крыльев, и задорный голос Мадарьяги вопросил:
— Что, все целы?
— Да, — ответил Зелг.
— Это безобразие! — сказал заботливый вампир. — Никто не ждет спасательную экспедицию. Все спасаются сами.
* * *
Не придавай значения сегодняшним огорчениям.
Завтра у тебя будут другие
— Блистательный замысел, — восхищенно произнес Бедерхем и от переизбытка чувств окутался серным дымом. — Поймите меня правильно, я в горе и все такое, и переживаю не меньше вашего, но следует отдать должное нашему врагу. Какое упорство, какая настойчивость и отменное знание слабых сторон противника. И все использовано в свое время, с толком, без издержек. Вот что значит — старая школа. Теперь так не делают, не умеют. Все тяп-ляп, наобум, полагаются исключительно на заклинания и новомодные артефакты, а потом удивляются, почему все летит в тартарары.
— Кстати, о тартарарах, — встрял Борромель. — Слышал, хума-хума-хензе заходится от возмущения, что его так облапошили.
— Не то слово, — кивнул Бедерхем. — Мне говорили, что с тех пор, как я доставил Тотомагоса в адский Ад, Энтихлист еще не ложился спать. Разгадывает план врага. И даже задним числом не может понять, как тот все провернул.
— Исключительно коварный план, — почтительно вздохнул Кальфон, огромный, как мы помним, поклонник коварных планов. — Но я не понимаю гухурунду — с таким талантом, с таким огромным опытом и возможностями скакать по крышам, прыгать из портала в портал, рисковать жизнью. Почему бы не основать собственную школу, воспитать последователей, читать лекции, например? Я бы лично прослушал курс.
— Возможно, он чистый практик, — предположил Борромель. — Я тоже не любитель бумажки перекладывать. А вот добрый поединок — это ко мне, это всегда милости просим.
Мне бы шашку да коня, да на линию огня,
А дворцовые интриги — это все не про меня.
Леонид Филатов
— Да, — сказал Намора. — Однажды с грустью понимаешь, что проще сделать самому, чем объяснить другим, как.
— Как бы там ни было, он нас всех обставил, — заметил прямодушный Фафут.
— Я чувствую себя круглой дурой, — призналась Моубрай.
— Это я чувствую себя круглой дурой, — возразила Балахульда. — А вы, мой птенчик — дура фигуристая.
Обстоятельства располагали к тому, чтобы в мире сию секунду стало на одну царицу гарпий меньше, но маркизе Сартейн было не до сведения личных счетов. Никто и никогда не посмел бы сказать, что Моубрай Яростная пребывает в панике, но что-то близкое к этому она сейчас испытывала. Ее не покидало ощущение, что она, древнее мудрое существо, попалась в хитро расставленную ловушку и как по писаному сыграла отведенную ей роль. Зелг не обвинял ее, но достаточно и того, что она сама обвиняла себя. Ведь именно ее совет в значительной степени повлиял на его решение встретиться со Спящим и привел к таким разрушительным последствиям.
— Полагаю, — кашлянул Зелг, — впервые в истории Кассарии Кассария осталась без Кассарии.