— Но я же умею писать, — изумился король, в котором был неистребим здравый смысл гражданского человека.
— Значит, вам нетрудно порисовать крестик.
Возразить было нечего, и Юлейн поставил в конце анкеты изящный крест, подтвердив его витиеватым росчерком, которым утверждал все государственные документы.
* * *
Это потрясающе — иметь на руках реальный кризис, после того как половина твоей жизни ушла на всякие скучные вещи вроде охраны среды
Маргарет Тэтчер при начале Фолклендской войны
Страшно подумать, сколько людей на свете живут ужасно непредсказуемой жизнью. Ложась спать, они тревожатся, что случится — и случится ли — с ними завтра. Просыпаясь, гадают, что принесет им новый день, произойдет ли что-то невероятное, переменится ли судьба, встретится ли чудо, или и сегодня они проживут, как отбудут по привычному опостылевшему расписанию, чтобы к вечеру и вспомнить было нечего, и станут утешать себя тем, что зато у них не хуже, чем у всех, а главное — не иначе. Трудно, невероятно трудно пребывать в этом постоянном напряжении, в вечном ожидании и в конце тосковать о несбывшемся.
По счастью, жителям Кассарии эти горести были неведомы. Кто-кто, а уж они, ложась спать, твердо знали, что наступит утро, грянет новый день, а с ним новые приключения, потрясения, сенсационные события, и — нам особенно приятно отметить этот факт — никогда не были обмануты в своих ожиданиях.
Выйдя из библиотеки после долгого разговора с узником Гон-Гилленхорма, Зелг честно собирался отправиться к себе. Он так устал и так хотел спать, что даже воспоминания о недавних печальных событиях не терзали его сонную душу. Во-первых, ему казалось, что все это случилось не с ним, не в этом мире и так невероятно давно, что как бы и не случалось вовсе. Наверняка было и во-вторых, но разум некроманта объявил лежачую забастовку и эту неживотрепещущую тему обсуждать категорически отказывался. Заставить его свернуть с намеченного пути мог разве что вселенский катаклизм или, как это и произошло, непреодолимое желание скушать что-нибудь душеполезное из богатого ассортимента сухриков, печенек и хрустиков, которые достойный Гвалтезий готовил циклопическими порциями именно для утоления забот и печалей. Ведь всякому известно, что если устроиться уютно, желательно с ногами, под пушистой шкурой бомогога и приняться задумчиво жевать один за другим солоноватые тающие во рту хрустики, настроение резко улучшается, беды и горести не кажутся такими уж невыносимыми, и всплывает внезапно лучшее решение накопившихся проблем. Словом, как писал в предисловии к своей кулинарной книге великий Лозис Тур, вошедший в мировую историю с рецептом изобретенных им пфуйцелей, нет такой проблемы, которую нельзя было бы постепенно сгрызть.
Зелг практически уже спал, но ноги сами понесли его по замковому двору, а потом вверх по черной лестнице, срезая расстояние до кухни, где в резном буфете, на шестой полке справа всегда стояла внушительная макитра с пирожками с хупусой.
Об эту пору на кухне не было никого, кроме крохотного седого и лохматого домового, внимательно изучавшего газету «Для самых маленьких». Последние шестьсот семнадцать лет его мучила бессонница, и он искренне завидовал своему господину, самый вид которого мог служить отличной рекламой для производителей сонных порошков, матрасов и прикроватных ковриков.
Набрав пирожков как раз столько, сколько хватило бы сносно пережить два-три голодных года, Зелг тут же впился в один из них и принялся с энтузиазмом жевать, сонно глядя на замковый двор из того самого окна, из которого Гвалтезий всегда махал Такангору. Когда молодой некромант увидел толпу своих друзей, соратников и верных подданных, стекающуюся ручейками разной степени полноводности к воротам, у него не возникло никаких особых подозрений, его не посетило никакое предчувствие, и внутренний голос ему ничего такого не прошептал. Во-первых, внутренний голос давно и крепко спал; во-вторых, неприлично подозревать, когда ты в чем-то абсолютно уверен.
Судя по веселому оживлению публики — радостный гомон взмывал даже на эту немаленькую высоту — в Кассарии опять стряслось что-то судьбоносное. Вот внушительной флотилией проследовали сквозь толпу граф да Унара, генерал Галармон, господин главный бурмасингер и маркиз Гизонга; вот приблизились с другой стороны мощные боевые галеры, перед которыми все расступались быстро и почтительно — Думгар, Такангор и Лилипупс. А вот и жрец-энтузиаст в развевающейся мантии и со ржавым ножом для жертвоприношений, и энергичные троглодиты с упирающимся протестующим ослом в поводу, похожие на маленькие юркие лодочки. Когда к месту событий весело протрюхали кассарийские хряки, Зелг подумал, что и ему, видимо, придется спуститься вниз.
— Конечно, придется, ваша светлость, куда ж вы денетесь, — пробормотал домовой, переворачивая страницу.
Ему было чуть меньше полутора тысяч лет, тысяча четыреста семьдесят шесть, если быть точными, и мысли таких младенцев, как Зелг, он читал словно утреннюю газету.
Некромант с грустью посмотрел на вожделенные пирожки и задвигал челюстями вдвое быстрее.
— А пирожки, — сказал домовой, с сочувствием глядя на его усилия, — вы вполне можете взять с собой. Вы же всемогущий и всевластный господин. Хотите, являетесь миру с обнаженным мечом, хотите — с милыми вашему сердцу продуктами.
— А если я хочу не являться миру вовсе? — уточнил герцог.
— Этого вы себе позволить не можете, — твердо отвечал домовой, поправляя на носу очки.
— Какой же я после этого всевластный и всемогущий? — горько спросил кассариец.
— И неограниченный, — добавил домовой. — Безграничная власть и могущество суть правильная пропорция обязанностей и возможностей, долга и прерогатив.
— Я запомню, — серьезно пообещал Зелг.
— Не худо бы, — еще серьезнее ответил домовой и снова углубился в чтение.
Лично он никуда идти не собирался: на днях его немного развлекла суматоха, вызванная беглым демоном безумия, чуть позже он со смаком обсуждал с женой исчезновение духа Кассарии, а сейчас попалась забавная статья некоего Пикса о перспективах экономического развития Юкоки. Впечатлений хватало, и суетиться в поисках новых не имело смысла.
* * *
У ворот замка стояла личность колоритная и неординарная. То был циклоп впечатляющих даже для циклопа размеров в розовом жилете и с элегантным моноклем на витом шелковом шнурке, висевшем на могучей волосатой груди. Через каждое плечо у него была перекинута бездыханная крылатая лошадь — гнедая справа, серая в яблоках слева. Их крылья бессильно волочились по земле. Циклоп потоптался немного и осторожно сгрузил лошадей себе под ноги.
При виде лошадей Зелг страшно оживился.
— О, пегасы! — радостно сказал он.
Он много читал об этих волшебных созданиях, еще больше слышал, но так уж сложилось, что сам не видел никогда.
— Какие же это пегасы? — прогудел у него над ухом Такангор. — Пегасы еще в древности разлетелись кто куда. А это крупные виноградные вредители. Зачем, кстати, дорогой Прикопс, доброе вам утро, вы приволокли их в такую даль?
Прикопс смущенно протер монокль.
— Первоначальный замысел был гораздо тоньше, — поведал он. — И намного практичнее. Мы запрягаем их в колесничку, и они с ветерком доставляют меня сюда.
— А где колесничка? — поинтересовался Мадарьяга, протискиваясь вперед.
Циклоп засмущался еще сильнее.
— Где-то там.
— Где-то там, — сказал образованный вампир, — обычно обретается истина. Вы ее, что же, посреди дороги бросили?
— Пришлось. Лошадки оказались какие-то хилые: потеряли сознание меньше чем на полпути. Ну, не оставлять же их без присмотра в таком состоянии, а то бы их живо прибрали в какой-нибудь цирк или зоосад.
У Пегаса должно быть лошадиное здоровье
Веслав Брудзиньський
— Колесничку тоже приберут, — вздохнул Гизонга, хорошо знавший своих налогоплательщиков.
— Это уж не без того, — вздохнул циклоп. — Нашим людям пальцы в рот не клади.
— Не пегасы, говорите? — снова поинтересовался Мадарьяга. — А как вы их называете?
— Так и называем — непегасы.
— Ну и правильно, — одобрил вампир.
— Разрешите представить, милорды, — сказал Такангор. — Это наш добрый друг и сосед, господин Прикопс, известный садовод, натуралист, специалист по флористике и циклополог-любитель.
Воспитанный в лабиринте мадам Топотан никогда не задаст вслух самый естественный вопрос — что специалист по флористике и циклополог-любитель потерял у ворот Кассарийского замка в такую несусветную рань, но его взгляд — как принято писать в любовных романах — все говорил без слов.
— Милорды, ваша светлость, ваша светлость, ваша светлость, ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваша милость… — после одного общего поклона циклоп принялся лично здороваться с самыми известными персонажами тиронгийской хроники, безошибочно угадывая каждого, продемонстрировав при этом редкую проницательность и одновременно сделав большой комплимент Такангору-писателю.
— После того безобразия, которое разразилось на моих глазах в Малых Пегасиках, и беспримерно отважного поведения мадам Топотан, я не мог оставаться в стороне и отправился сюда, чтобы отдать себя в ваше распоряжение, генерал.
— Вы тоже знаете о нашествии? — изумился главный бурмасингер.
— А, так у нас еще и нашествие? — вздохнул циклоп. — Что ж, я нисколько не удивлен. Цветение Звезды Тьмы и таинственное исчезновение мадам Мунемеи со всем семейством и лабиринтом говорит только об одном — грядут великие, великие и устрашающие события, и все поборники истины, все настоящие садоводы, цветоводы и прочие ботаники не могут бездействовать. Я готов воевать с любым противником за идеалы добра, справедливости и бесперебойный выпуск «Тайной жизни тычинок и пестиков», как передового форпоста науки.
Садовник был выдернут из салатной рассады
П. Г. Вудхаус
— Правильно и своевременно принесенная жертва способна повлиять на многие важные события, — встрял Мардамон, призывно взмахивая серпом. — Если пожелаете, я немедленно проведу обряд и вознесу молитвы всем кровавым и жестоким божествам из нашего широкого ассортимента по вашему выбору про дальнейшее процветание и укрепление авторитета этого вашего тычинкопестиковского журнала и иже с ним согласно утвержденным мною расценкам. Возможны скидки.