У меня был мрачный, почти суровый вид.
На мне был черный льняной костюм, не оживленный никаким другим цветом, кроме, конечно, моих рыжих волос, которые пламенели как всегда. Я убрала их назад в конский хвост, перевязав черным шелковым бантом. Единственными моими украшениями были маленькие жемчужные серьги, золотое обручальное кольцо и часы.
Я надела плоские черные лодочки, взяла сумку и вышла из комнаты.
Мама и Сэра ждали меня в маленькой библиотеке вместе с Дианой, которая остановилась у нас. Все трое были одеты в черное и, как и я, выглядели суровыми, почти безжалостными.
В следующую минуту в комнату вошел Дэвид и сказал:
— Эдвард будет здесь с минуты на минуту.
Мама кивнула, взглянула на часы и пробормотала:
— Твой отец, как всегда, пунктуален.
Я не успела ответить, как снизу зазвенел сигнал. Я знала, что это мой папа.
Пресса присутствовала в полном составе, не только снаружи здания криминального суда на Сентер-стрит, но и в самом зале.
Он был уже набит к нашему прибытию, и Дэвид поспешно провел меня к первому ряду скамей. Я села между ним и Сэрой, у нас за спиной сели мама, папа и Диана.
Я узнала главного обвинителя по фотографии в газетах и телевизионным репортажам. Он оживленно разговаривал с детективом Де Марко, который наклонил голову, увидев нас с Дэвидом. Я кивнула ему в ответ.
Оглядывая зал суда, я внезапно оцепенела — мой взгляд остановился на четверых обвиняемых. Я пристально смотрела на них.
Тогда я увидела их впервые. Они сидели со своими адвокатами, были чисто одеты, без сомнения, наряженные по случаю этой процедуры. Я сидела совершенно неподвижно.
Трое юнцов и мужчина.
Роланд Джеллико. Двадцати четырех лет.
Пабло Родригес. Латиноамериканец. Шестнадцати лет.
Элвин Чарлз. Черный. Восемнадцати лет.
Бенджи Келлис. Черный. Четырнадцати лет. Тот, кто стрелял.
Их имена и лица запечатлелись в моей памяти навеки.
Это были подонки, которые убили моих малышей и моего мужа, а также маленькую Трикси.
Я впилась в них взглядом.
Они бесстрастно, безразлично посмотрели на меня, как будто ничего особенного не произошло.
Я чувствовала, что мне трудно дышать, сердце билось учащенно. Вдруг во мне словно что-то взорвалось. Весь гнев, который я подавляла все эти месяцы, с самого прошлого декабря, поднялся ко мне и превратился в непреодолимую ярость.
Мною овладела ненависть и почти подняла меня на ноги. Я хотела вскочить, устремиться к ним, убить их. Я хотела уничтожить их точно так же, как они уничтожали тех, кого я любила. Если бы у меня был пистолет, я бы расправилась с ними, я это знала.
От этой мысли кровь бросилась мне в голову, и я начала дрожать. Сцепив вместе руки, я опустила глаза, стараясь успокоиться.
Я знала, что больше не смогу смотреть на обвиняемых до тех пор, пока не сделаю то, для чего сегодня пришла сюда.
Судебный клерк сказал что-то о том, чтобы встать, и я почувствовала, как Дэвид взял меня под руку, помогая подняться.
Вошла судья и заняла свое место.
Все сели.
Я взглянула на нее с любопытством. Ей было около пятидесяти пяти лет, как я полагала, и у нее было сильное, доброе лицо. Она выглядела очень молодо, но голова была преждевременно седой.
Она ударила молотком.
Я стала рыться в сумке, ища текст речи, которую написала заранее, вглядываясь в слова ослепленными болью и яростью глазами, не обращая внимания на то, что происходит вокруг меня.
Написанные на листке бумаги слова стали сбегаться вместе, и я внезапно поняла, что мои глаза стали влажными. Я заморгала, чтобы сдержать слезы. Не время было плакать.
Моя грудь сжалась от ужасной боли, и мне стало казаться, что я задыхаюсь. Я старалась дышать глубже, чтобы успокоиться, стараться быть бесстрастной.
Затем я почувствовала, как Дэвид коснулся моей руки, и взглянула на него.
— Судья ждет, Мэл; вы должны пойти на трибуну и прочитать ваши показания, — сказал он.
В ответ я только смогла кивнуть головой.
Сэра прошептала:
— Все будет в порядке. — Она пожала мою руку.
Я неуверенно встала и медленно подошла к трибуне, стоявшей перед местом судьи. Развернув листок на трибуне, я молча стояла перед судьей, обнаружив, что совсем неспособна говорить.
Подняв глаза, я взглянула ей в лицо.
Она в ответ посмотрела на меня очень спокойно: я видела, что в ее глазах сквозит сочувствие. Это придало мне сил.
Глубоко вздохнув, я начала.
— Ваша Честь, — сказала я. — Сегодня я здесь, потому что мой муж Эндрю и двое моих детей, Лисса и Джейми, а также моя маленькая собачка были зверски убиты подсудимыми, находящимися в этом зале суда. Мой супруг был хороший человек, преданный и любящий муж, отец и сын. Он никому никогда не причинял вреда и отдавал себя целиком тем, кто его знал и работал с ним. Я знаю, что все, кто общался с Эндрю, получили от этого только пользу. Он не был пустым местом в этом мире. Но теперь он мертв. Ему был только сорок один год. И мои дети тоже мертвы. Двое безобидных невинных крошек шести лет. Их жизни были уничтожены, не начавшись. Я не увижу, как будут расти Лисса и Джейми, как они пойдут в колледж и начнут свою карьеру. Я никогда не пойду на церемонию окончания колледжа или на их свадьбы, и у меня никогда не будет внуков. А почему? Потому что бессмысленный акт насилия полностью уничтожил мою жизнь. Я никогда не буду такой, какой я была. Передо мной открывается долгое и тоскливое существование без Эндрю, Лиссы и Джейми. У меня отняли мое будущее точно так же, как их будущее было жестоко у них отнято.
Я сделала паузу и глубоко вздохнула.
— Убийцы моей семьи были названы виновными судом присяжных. Я прошу суд наказать их за это преступление в полном объеме закона, Ваша Честь. Я хочу, чтобы правосудие свершилось. Моя свекровь хочет, чтобы свершилось правосудие. Мои родители хотят, чтобы свершилось правосудие. Это все, о чем я прошу, Ваша Честь. Только справедливости. Спасибо.
Я стояла, глядя на судью Донен.
Она посмотрела на меня.
— Спасибо, миссис Кесуик, — сказала она.
Я кивнула, взяла листок бумаги, в который и не заглянула, свернула его вдвое и вернулась на свое место.
Зал суда молчал. Казалось, никто не дышал. Было только слышно, как тихо гудели кондиционеры.
Просмотрев некоторое время бумаги у себя на столе, судья Элизабет П. Донен начала говорить.
Я закрыла глаза, едва слушая ее. Я чувствовала себя изнуренной своим усилием и эмоционально опустошенной. Кроме того, внутри меня продолжала бушевать ярость, она охватила все мое существо.
Я смутно слышала, как судья говорила об отвратительном преступлении, которое было совершено, об отсутствии угрызений совести у подсудимых за убийство невинных мужчины и двух детей, о большой утрате, понесенной мною и моей семьей, и о бессмысленности всего этого. Я держала глаза закрытыми, стараясь на несколько минут отгородиться от всего, стараясь унять кипевшую во мне злость.
Дэвид тронул меня за руку.
Я открыла глаза и посмотрела на него.
— Судья сейчас произнесет приговор, — прошептал он.
Я почувствовала, как Сэра потянулась за моей рукой и взяла ее в свою.
Выпрямившись на скамье, я смотрела на судью Донен; все мои чувства были обострены.
Подсудимым было предложено встать.
Глядя на младшего, стрелявшего из пистолета, судья сказала:
— Бенджи Келлис, вас судили как взрослого и признали виновным по трем пунктам обвинения в убийстве второй степени. Поэтому я приговариваю вас к двадцати пяти годам лишения свободы по каждому пункту обвинения; каждый приговор будет исполнен последовательно.
Она объявила остальным трем подсудимым такой же приговор: семьдесят пять лет.
Судья Донен присудила убийцам максимальное наказание по закону штата Нью-Йорк. В точности так, как предсказывали детектив Де Марко и Дэвид.
Но для меня этого было недостаточно.
В каком-то смысле я понимала, что моя семья полностью отомщена. Конечно, я не чувствовала удовлетворения, только пустоту внутри и тлеющую ярость.
Как только заседание было окончено и зал суда начал пустеть, Дэвид подвел меня к детективам Де Марко и Джонсону, и я поблагодарила их за все, что они сделали.
Снаружи здания суда были толпы фотокорреспондентов и репортеров с телекамерами. Каким-то образом Дэвиду и отцу удалось провести меня сквозь эту толпу и усадить в ожидавшую машину.
Из криминального суда мы приехали на квартиру моей матери на Парк-авеню, чтобы пообедать. Все казались такими же измученными, как и я, и слегка ошеломленными. Разговор был по меньшей мере несвязным.
Отец собирался поехать со мной в «Индейские лужайки» и пожить там несколько дней перед возвращением в Мехико-Сити. Как только покончили с кофе, он поднялся.
— Я думаю, нам лучше поехать, Мэл, — сказал он, направляясь к двери библиотеки.
Я встала и последовала за ним.
Диана тоже поднялась и обняла меня за плечи.
— Ты потрясающе вела себя на суде, дорогая. Ты говорила так красноречиво. Я понимаю: это было тяжело для тебя, но думаю, что судья была тронута твоими словами.
Я только кивнула, обняла ее и сказала:
— Спасибо, что вы приехали, Диана, вы придали мне смелости. Удачного вам полета обратно в Лондон завтра утром.
Дэвид вышел в прихожую. Я обернулась и смотрела, как он шел ко мне, думая о том, как он хорошо сегодня выглядит. У него был свежий цвет лица, серебристые волосы и светло-серые глаза; он был красив и всегда хорошо одет. В адвокатских кругах его называли Серебряной Лисой — он заслужил это прозвище не только своей внешностью, но и своей ловкостью.
Горячо обняв его, благодаря за все, что он для меня сделал, я сказала:
— Спасибо, Дэвид. Я бы не смогла пройти через это без вас.
— Я ничего не сделал, — сказал он с легкой улыбкой.
— Вы поддерживали связь с Де Марко и Джонсоном, и это была огромная помощь, — ответила я.
Мама подошла ко мне, поцеловала и держала, прижав к себе, дольше, чем обычно.