Сухощавый брюнет Боря впервые обратил на них внимание и, отложив Юлиана Семенова, с любопытством слушал: «Усыпляем, после внушаем: вы здоровы, профессор! Как бык! Вам никогда и нигде не надо бояться! Бор-р-ря? Я вижу, ты тоже хочешь участвовать. Ну, втроем-то мы его так загипнозим! Он уснет, как цуцик, никакое сообщение ТАСС не разбудит. А то, понимаешь, моей зарплате завидует… Приготовились!»
Профессор, ничего не подозревая, вернулся из холла, прополоскал у крана искусственные челюсти и улегся в кровать. Артист подсел поближе и начал, не мигая, глядеть ему в глаза. «Что вы так на меня смотрите?» — удивился профессор. «Расслабились! — „гипнотизер“ начал водить ладонями над большой бритой профессорской головой. — Тело расслаблено! Дышите глубже! Хорошо. Вам очень спокойно. Не думайте. Вы ничего не должны думать, вам хорошо. Вы спите. Вы спите. Вы..» — «Да не будет он усыпляться! — не выдержал тот, что с рыжими баками. — Он же часа полтора днем дрыхнул! Так храпел, что дребезжали стекла в окне». Профессор и впрямь «усыпляться» не побежал, побежал жаловаться дежурной сестре…
Такие, либо подобные этому, случаи происходили каждодневно, но сегодня спор между профессором и лимитчиками разгорелся всерьез и без скидок. Артист доказывал: если жена зарабатывает больше мужа, мужу ничего, кроме пивной, и не остается. Жена, если сама не прикладывается, бежит в партком, тогда муж заводится еще больше.
Профессор возразил:
— Возьми и заработай больше жены! На то ты и мужчина.
— Мужчина? — неожиданно заговорил сухощавый брюнет, читавший Юлиана Семенова. — Да ведь у заработка есть потолок! Выше не прыгнешь.
— Вот именно, дорогой профессор, — артист говорил сегодня без всякой иронии. — Как только я сделаю больше, меня — бемс! И срезали. Да еще и нормы выработки пересмотрят.
— По науке, решающее слово за механизацией, — не сдавался профессор. — Нормы пересматриваются только в связи с ростом производительности труда…
— Да бросьте вы со своей наукой! — заговорили все сразу. — Наука…
— Политэкономия? Да? А хлеб по этой науке дешевле сена, это наука?
— А почему мы продаем сырье? Лес, нефть, газ? И руду тоже продаем. А оттуда-то что везем? Хлеб да синтетику на золото. Это наука?
— Да если хочешь знать, — заключил лимитчик с рыжими баками, — мы и в больнице-то из-за твоей политэкономии.
— Это еще почему? — удивился бритый профессор. — Ты пьешь, а виновата политэкономия? Ну вот скажи, почему ты пьешь?
— Потому что продают. А ты? — лимитчик перешел на «ты» еще прежде профессора. — Ежели я не буду пить, твою зарплату придется срезать.
Профессор опять побежал, вернее, пошел скорым шагом жаловаться.
— Александр Николаевич, — поймал он Иванова в коридоре. — Я еще раз прошу оградить меня от хулиганских действий! Они просто оскорбляют меня…
— Что вы хотите? — тихо и не очень любезно спросил торопившийся нарколог.
— Переведите меня в другую палату.
— Хорошо, мы учтем вашу просьбу.
— Вы понимаете, они все трое против меня. И не только против меня, они…
Иванов не успел дослушать профессора. В это время сестра сообщила, что внизу в вестибюле его спрашивает какой-то Медведев.
Иванов быстро спустился на первый этаж. Своим ключом открыл дверь в вестибюль. Медведев ждал у входа вместе с молодым человеком, находящимся в сомнамбулическом состоянии. Медведев сказал:
— Виктор, ты согласен поговорить с врачом? Это Александр Николаевич, мой давний знакомый. Помнишь, он приезжал к нам?
Виктор молча, равнодушно пожал плечами. У него был вид изнуренного человека, который силится что-то припомнить и никак не может.
На ключ закрывая за собой все двери, Иванов привел посетителей в свой кабинет.
На вопросы Виктор отвечал рассеянно и односложно, говорил только «да» и «нет». Иванов понял, что больной даже не вникал в эти вопросы, и заговорил о нем в третьем лице:
— А что, если оставить его у нас? Посмотрим, обследуем. А там видно будет.
Медведев был поражен тем, что о человеке говорится, как об отсутствующем. Виктор молчал, он и впрямь отсутствовал. Но почему он усмехнулся, когда Медведев подал наркологу его паспорт и направление милиции? Эту странную усмешку заметил, конечно, и нарколог, но, видимо, не придал ей ровно никакого значения.
— Ему иногда бывает смешно! — в сердцах сказал Медведев, кивая в сторону Виктора. — А мне не до смеха.
— Что, сушилку вы не достроили? — спросил Иванов и нажал на кнопку. Он вызвал сестру.
— Уже опробована. Витя… Ты согласен лечиться? Не сбежишь? Я буду тебя навещать…
Виктор опять долго не мог понять, чего от него хотят. Он покорно пошел в приемный покой.
— Подожди, у меня есть к тебе дело, — остановил Иванов Медведева, когда тот хотел уйти. — Я скоро…
Иванов вернулся через двадцать минут. Медведев сидел на диване и нервно листал лекцию Жданова:
— Саша, откуда это у тебя? Извини, взял без разрешения.
— Прислали ребята из Сибири.
— Ты можешь перечислить главные признаки развитого алкоголизма?
— Могу, но не буду. Это долго и скучно.
— Тогда ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос. Алкоголь относится к разряду наркотиков?
— Смотря кем, — усмехаясь, сказал Иванов. — Всемирная организация здравоохранения считает, что это наркотик, а Институт имени Сербского не считает.
— Мне все ясно. Теперь понятно, почему все эти голоса помалкивают насчет нашего пьянства.
— Зато о правах так называемого человека долдонят день и ночь.
— Потрясающе! — Медведев стремительно просматривал какой-то справочник. — И все эти права сводятся у них практически к одному: к свободе передвижения. Иными словами, к открытым границам… Но куда и зачем уезжать, например, нашим дояркам и трактористам? Для них важны совсем другие права…
Однако нарколог, продолжая тему, гнул свое:
— Дмитрий Андреевич, скажи, что и сколько имеют право пить ваши доярки? Я уж не спрашиваю о трактористах..
— Я бы не сказал, что они трезвенницы! — засмеялся Медведев.
— Ты вот смеешься… А еще президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорей развалятся. Выродятся, не надо никакой водородной войны…
— Джон Кеннеди? Не может быть! Откуда у тебя такие сведения? Единственный президент, которого я хоть сколько-то уважал. Может, не он?
— Он, он, успокойся. То есть и он тоже. Вместе с Никсоном, с Джонсоном.
Иванов прошел по диагонали своего квадратного кабинета, паркет под ним слегка поскрипывал. Медведев раскрыл еще одну книгу и прочел вслух:
— «…Немотивированные приступы злобной тоски сочетались с двигательным беспокойством, с аффектами гнева и ярости, состояние больных могло напоминать меланхолический раптус, проявляющийся в раздражительной тоске…» Что такое «раптус»? Ты сам-то читаешь эти опусы? — Медведев продолжал цитировать: — «Больные правильно оценивали окружающее, но эта оценка была крайне односторонней, воспринимались лишь события и факты, имеющие лишь непосредственное отношение к больным… Из окружающей действительности выбиралось только то, что импонировало эмоциональной настроенности, имело ближайшее отношение к самым интимным чувствам и переживаниям…» — Медведев рассмеялся: — Ничего себе! А что должно им импонировать? Забастовка английских шахтеров?
— Не ломай голову. Вот попадешь сюда, сразу узнаешь, что тебе импонирует.
Медведев задумался. Потом спросил:
— Как ты думаешь? Что с Виктором?
— Пока ничего не могу сказать. Я покажу его специалисту. Обследуем, выясним…
Медведев встал, собираясь уйти:
— Ты что-то хотел сказать? Доканывай!
— Хочу выступить в роли доносчика. — Иванов присел на диван. — Или старой-престарой сплетницы..
Медведев ждал со спокойной улыбкой.
— Ты видишься с сыном? — спросил Иванов.
— Саша, я не видел его ни разу в жизни…
Иванов раскаялся в том, что завел такой разговор.
Но деться было уже некуда.
— С дочерью я встречаюсь, — продолжал Медведев. — Сейчас она уехала в Прибалтику на экскурсию.
— Ты в этом уверен?
— В чем?
— Ну, в том, что уехала… Я видел ее сегодня утром, — Иванов отвернулся к окну.
Медведев вспыхнул:
— Спасибо. Я понял.
— И еще учти, пожалуйста, вот что: в органах попечительства ты числишься как пьяница и рецидивист. Информация точная. Приятельница моей жены работает в райисполкоме.
— Может, я и китайский шпион? — горько улыбнулся Медведев. Он резко повернулся, стряхивая какое-то оцепенение. — Ладно. Сделай для Виктора что в твоих силах. Пока!
Иванов едва успел попрощаться с ним за руку. Пожалуй, это все-таки лучше, чем ничего ему не рассказывать. Иванову было известно значительно больше. Нарколог искренне жалел Медведева. Наивный человек, ему сообщают по телефону, что дочка уехала на экскурсию, и он верит…
Иванов горячо любил поздних своих сыновей, к детям сестры его даже ревновала жена. Он видел, как пьющие мужчины то и дело бросали детей, как словно бы походя жены бросали мужчин, как всё, буквально всё везде оборачивалось против детей! Со времени похорон зятя, где Иванов снова встретил Медведева, медведевские невзгоды воспринимались наркологом как свои собственные. Его не устраивало излишнее, как он считал, спокойствие Медведева относительно сына и дочери, а самоуверенность Михаила Георгиевича просто раздражала…
Пожалуй, это раздражение началось еще с того времени, когда Бриш женился. Оказывается, развод совершается без суда со всеми, кто осужден на срок более трех лет. Тогда Иванов впервые столкнулся с брачной юриспруденцией. Усыновление Михаилом Георгиевичем детей Медведева он воспринял как личное оскорбление. Законным ли было это усыновление? Этот вопрос сильней и сильней тревожил Иванова. «Если этот пентюх, — подумал он про Медведева, — если он сам не в силах бороться за своих детей, что ж, попробуем без него… Пентюх? — Иванов сам удивился такой характеристике. — Нет, Медведев не похож на растяпу, характерец у него тот еще, закваска дай боже. Он не станет стесняться. Тогда в чем дело? Почему он бездействует?»