в рассказах Алин вместе с другими удивительными подробностями жизни императрицы Елизаветы… Нет, я не знаю, кто она… Я все время думаю… и не знаю. Но одно знаю: я хочу, чтобы она вернулась, несмотря ни на что!
— Я сделаю все, Ваше высочество, чтобы она вернулась в Оберштейн, — с чувством сказал Рибас.
— Я был рад нашей беседе. Увы, граф Рошфор меня покинул. А мне так нужно с кем-то о ней говорить. Я не могу о ней не говорить!
Лимбург встал, подошел к бюро, взял лист бумаги и торопливо начал писать.
Из последнего письма князя Лимбурга, отправленного им своей невесте: «Из-за вас я отказался от множества выгодных партий и теперь до конца дней намереваюсь жить в одиночестве. Вы не только совершенно расстроили мое состояние — вы навлекли на меня презрение всей Европы. Ваши бесконечные похождения сделали меня посмешищем в глазах моих родственников. Но вы знаете мою вечную присказку: «Нельзя ненавидеть того, кого любишь». Коли вы готовы отказаться от своего прошлого и если впредь не станете поминать никогда о Пугачеве, Персии и прочих такого же рода глупостях, знайте, что вас всегда ждут в Оберштейне».
Князь запечатал письмо, подумал и, вздохнув, надписал: «Ее высочеству принцессе Елизавете». И протянул письмо Рибасу:
— Вы передадите ей.
Двойные игры в Галантном веке
У него всегда на луке — две тетивы.
Дворец графа Орлова в Пизе.
Парк перед дворцом: белые статуи античных богов сквозь листву и открывающаяся отсюда, из палаццо, панорама средневекового городка — как декорация к «Ромео и Джульетте».
В парке за мраморным столиком сидел Орлов и читал донесение Рибаса. Поодаль стоял слуга Рибаса.
Орлов закончил читать письмо, прошелся по аллее. Потом сказал:
— Обожди пока в доме, милейший.
Слуга исчез в доме, и тотчас в парке появился Христенек.
— Перо и бумагу, — приказал граф.
Христенек принес перо и бумагу, разложил все на маленьком столике и приготовился привычно писать под диктовку графа.
— Скажи, милейший, что нужно сделать, коли ты не хочешь выполнить приказ?
— Объяснить начальнику, в чем он не прав.
— Ты на русской службе, — усмехнулся граф, — так что запомни: у нас муж и начальник всегда прав. Самые нелепые приказы в России не отменяются, они просто не выполняются. Дескать, как же, исполню, батюшка, со всем старанием, а исполняешь, — он засмеялся, — что сам хотел… Поди с богом, я сам напишу письмо.
Орлов сидел за мраморным столиком и писал.
Из письма графа Алексея Орлова императрице Екатерине 1774 года, декабря 23 дня, из Пизы: «…И стану стараться со всевозможным попечением волю Вашего императорского величества исполнять. И все силы употреблю, чтобы оную женщину самому достать обманом, буде в Рагузе она находится. И коли первое не удастся, тогда употреблю силу, как Ваше императорское величество изволили мне предписать…»
— Вот так-то, матушка, сначала, как я сказал, будет, а уж потом только, как ты повелела. Рабы твои, да не холопы.
Он продолжал писать: «…для чего от меня послан был в Рагузу человек для разведывания об оной женщине, и тому уж более двух месяцев никакого известия об нем не имею. И я сумневаюсь: либо умер он или где-нибудь задержан и не может о себе известия дать. А человек был надежный и доказан был многими опытами в своей верности».
Он еще посидел за столиком, опять усмехнулся и приписал: «А если слабое мое здоровье дозволит мне на кораблях уехать, то я не упущу — и сам в Рагузу отправлюсь, чтобы таковую злодейку всячески достать…»
— Здесь до бешенства дойдет… воду пить будет. Он писал: «Свойства же оной женщины описываю: что очень она заносчивого и вздорного нрава и во все дела с превеликою охотою мешается.
И всех собой хочет устращать, объявляя при том, что со всеми европейскими державами в переписке. Повергая себя к священным стопам Вашим, со всеглубочайшею моею рабской преданностью Вашего императорского величества всеподданнейший раб граф Алексей Орлов».
Позвонил в колокольчик, вошел Христенек.
— Письмо немедля отправить в Санкт-Петербург с нарочным Миллером. Ну а сам готовься.
— В Рим, — заулыбался Христенек.
— Со слугой Рибасовым поедешь, в гостиной он тебя дожидается.
Рибаса в Риме сменишь. Глаза он там уж, чай, всем намозолил…
Инструкции получишь утром. Знакомство готовить будешь.
Христенек вопросительно уставился на графа.
— Знакомство графа Алексея Григорьевича со злодейкой.
И, усмехнувшись, граф Алексей Григорьевич протянул Христенеку письмо для императрицы.
Граф остался один, походил по аллее и вновь взялся за перо.
Второе письмо из Пизы графа Орлова императрице Екатерине, датированное 5 января 1774 года: «Всемилостивейшая государыня. По запечатании всех моих донесений Вашему императорскому величеству получил я внезапно известие от посланного мною для разведывания офицера, что известная женщина больше не находится в Рагузе И многие обстоятельства уверили посланца моего, что оная вернулась в Венецию с князем Радзивиллом, и он, ни много не мешкая, поехал за ними вслед, но по приезде в Венецию нашел только одного Радзивилла, а она туда не приезжала. О Радзивилле, кстати, новое говорят. Будто он хочет возвращаться в свое отечество и замириться с польским королем».
— Это бальзам тебе на раны после того письма: смирился пред тобою проклятый поляк. После хлыста пряник-то полезен. Баба…
И Орлов продолжал писать: «А об известной женщине офицер разведал, что поехала она в Неаполь. А на другой день я получил из Неаполя письмо от аглицкого министра Гамильтона, что оная женщина в Риме, где себя принцессою называет. Оное письмо в оригинале на рассмотрение Вашего императорского величества посылаю. А от меня нарочный послан в Рим — штата моего генеральс-адъютант Христенек, чтобы стараться познакомиться с нею и чтоб он ей обещал при том, что она во всем положиться на меня может. И буде уговорить ее приехать сюда ко мне. Министру аглицкому Гамильтону и посланнику в Ливорно кавалеру Дику приказал писать к верным людям, которых они в Риме множество знают, чтоб те люди советовали известной женщине приехать ко мне сюда, что-де она от меня всякой помощи может надеяться…»
Рим.
Недалеко от Марсова поля на узкой римской улочке стояли два дома — один против другого. У одного из этих домов ждала карета с опущенными занавесками. Из дома к карете вышли два молодых человека — оба в польских кунтушах, с длинными саблями, бренчащими по булыжной мостовой.
В доме напротив у окна Христенек и Рибас наблюдали за происходящим.
— Высокий, молодой — это ее любовник Михаил Доманский, человек Радзивилла, — объяснял Рибас Христенеку. — Постарше, тучный — Черномский, человек графа Потоцкого. Где он только не интриговал — и в Турции был, и в Версале. Так что вся мятежная Конфедерация сейчас у кареты стоит.
Доманский и Черномский, бренча саблями, прогуливаются у кареты. Собирается толпа зевак.
— Ох, хитры, — шепчет Рибас, — вишь, занавески у кареты опущены… на окнах дома — тоже. Вроде тайну соблюдают, а сами усищами да саблями народ пугают. Это чтоб слух о ней полз. Весь город уже говорит: русская принцесса!
Из дома вышла принцесса в кроваво-красном плаще. Толпа во все глаза разглядывала принцессу.
— Хороша, — шепчет Христенек.
Принцесса, как бы спохватившись, торопливо набрасывает капюшон на лицо, садится в карету. За ней садятся Доманский и Черномский. Карета трогается…
— Теперь наша очередь!
По грязной мраморной лестнице черного хода Христенек и Рибас спустились вниз. За домом их тоже ждала карета…
Две кареты едут по Риму. Карета принцессы сворачивает к собору Святого Петра.
— В Ватикан едет… Все кардиналы сейчас там находятся. Из дворца не могут выйти, пока папу не изберут. Как под арестом сидят.
Своя она в мутной водице, — шепчет Рибас.
Карета принцессы остановилась у собора Святого Петра. Карета Рибаса останавливается поодаль.
— Письмо у нее к польскому кардиналу Альбани, — продолжал объяснять Рибас Христенеку, — по слухам, он будет избран папой.
Но видеться она с ним не может. Из папского дворца нельзя ему выйти.
Джиованни Альбани — кардинал-протектор Польского королевства, декан Священной римской коллегии. В 1774 году по Риму действительно ходили слухи, что он будет избран папой.
К карете принцессы подошел человек в сутане.
— Секретарь кардинала аббат Рокотани. Через него она ведет все переговоры с кардиналом, запертым во дворце, — продолжал объяснять Христенеку Рибас.
Доманский и Черномский выходят из кареты принцессы, почтительно помогают ей ступить на землю.
Принцесса в низко опущенном на лицо капюшоне идет рядом с аббатом. Они о чем-то беседуют. За ними следует сонный молодой итальянец.
— Это слуга аббата Рокотани, — поясняет Рибас. — Каждый месяц будешь выдавать ему три цехина.
Христенек расхохотался.
В доме на Марсовом поле Христенек и Рибас вновь заняли место у окна: следят за улицей — ждут возвращения принцессы.
— Содержание дома стоит пятьдесят цехинов, — продолжал вводить Христенека в курс дела Рибас, — кареты — тридцать пять цехинов, слуг — пятьдесят цехинов. Короче, она вся в долгах… И кардинал Альбани ее последняя надежда. Все ее бриллианты, все ее лучшие платья в ломбарде. И притом каждый вечер пиры и приемы. Никогда не видел такой мотовки. Я позаботился, чтоб ей предъявили векселя.
— А не сбежит ли попросту из Рима? — спросил Христенек — Вы ее поняли. Она действительно сбежала в свое время вот так из Парижа и из Рагузы. Но я уже рассказал кредиторам. Поглядите на ту сторону улицы…
По мостовой в плаще и в широкополой шляпе слонялся человек.
Взад и вперед, — Его нанял банк Беллони, которому она должна фантастическую сумму. Он следит за ее домом. Другой человек нанят банком Морелли. И ездит за ней по городу. Да она и сама сейчас не сбежит. У нее надежда продолжать игру. Она письма написала прусскому королю и султану. Главный расчет — этот Альбани. Ему пятьдесят четыре, и она очень рассчитывает на свои чары. Но ей нужна встреча! А Альбани заперт в конклаве. Ей же не терпится! Она вообще не умеет ждать.