Костик так увлёкся, что я вовремя успела заметить, как он по привычке собирается подтянуть рукав, и перехватила его руку.
— Там, в деревне, я хотела вывести из яйца цыплёнка. Костя даже инкубатор сделал, но, к сожалению, ничего не вышло. Яйцо разбилось.
— Только цыплёнка нам не хватало, — рассмеялась мама. — И чего вас в Москву потянуло? Не понимаю. Свежий воздух, солнце, природа. Вас же оттуда никто не гнал? И мы с папой не возражали.
— Ну, вы-то понятно, — сказала я. — Вам лишь бы меня сбагрить.
— Тоня! — мама укоризненно посмотрела исподлобья. — Тебе не стыдно?
Стыдно мне не было, потому что я сказала правду. Это вовсе не означало, что родители плохо относились ко мне, но они чувствовали себя намного спокойнее, когда я была пристроена. Что, на самом деле, было не так-то просто. Три раза они пытались отправить меня в детский лагерь и каждый раз с одинаковым результатом — папа приезжал за мной через неделю и забирал домой.
По правде говоря, моя социальная приспособленность не сильно отличалась от Амелинской, с разницей лишь в том, что его люди сторонились, а ко мне постоянно липли, пытаясь набиться в друзья. Но если Костик откликался на хорошее отношение с благодарностью, то я терпеть не могла тех, кто беззастенчиво вторгался в моё личное пространство, наивно полагая, будто ему там рады.
После того, как с лагерями у нас не сложилось, в дни летних каникул мама стала отправлять меня к бабушке — папиной маме под Тверь. Месяца на два, а то и больше, потому что у бабушки со мной проблем не было. Я всегда умела занять себя, не требовала особого внимания, не привередничала в еде и не пропадала на улице с местными детьми.
Но в этом году я туда не поехала. Из-за Амелина, разумеется. И пока не отправилась к нему в деревню, родителям приходилось мириться с моим присутствием.
— Тоня, ты где? — папа пощёлкал пальцами перед моим носом. — Костя рассказал нам про дом.
— Какой дом? В деревне?
— Ну, ты чего?! — мама покачала головой. — Та усадьба, куда вы зимой укатили.
— Капищено? А что с ним?
— Я сказал, что Герасимов его продает, — Амелин долгим, многозначительным взглядом посмотрел мне в глаза, но я никак не могла сообразить, что он хочет этим сказать, ведь он сам предлагал мне не говорить об этом родителям, когда Герасимов попросил помочь с продажей.
Мама с папой были риелторами и разбирались в подобных вопросах.
— Объект очень интересный, — сказал папа. — Но хлопотный. Такой особняк можно продавать годами. К тому же непонятно, в каком он состоянии. Может, там только полуразрушенные стены и крыша.
— Не только стены и крыша, — сказала я. — Несколько лет назад, когда в доме жил старый хозяин, там знаешь, какая красота была? Под потолком огромные хрустальные люстры, картины везде, камин, пианино.
— А ещё подземные ходы подвалов, — подхватил Амелин. — С семнадцатого века. Или даже раньше. Чтобы от поляков прятаться. Дом уже над ними строили. До Великой Отечественной войны это больница была. Герасимовский дядька его в девяностые почти задаром получил и отреставрировал. Просто потом уехал в Италию и не жил.
— Сейчас Герасимов с Петровым там косметический ремонт делают, — добавила я. — Так что это не какие-нибудь развалины, как ты думаешь. Это очень крутой дом.
— Ну, не знаю, — папа покачал головой. — Нужно на месте смотреть. Оценивать.
— А такой дом дороже, чем квартира в Москве? — осторожно спросил Костик.
Папа расхохотался.
— Разумеется. Если он такой, как вы рассказываете, выйдет очень дорого. Не так много людей, кто вообще способен приобрести его.
Амелин сник. В глубине души он лелеял мечту когда-нибудь купить Капищено. Или чтобы кто-то из знакомых купил, лишь бы оно не досталось чужим людям и туда можно было ездить хотя бы в гости. Ему даже Артёма удалось уговорить посмотреть этот дом в надежде, что он захочет стать обладателем «самого лучшего места на земле».
— А что, если вашему Герасимову его не продавать, а сдавать в аренду? — неожиданно предложил папа. — Лето, правда, уже заканчивается, но шансов сдать намного больше. Никому не охота возиться с содержанием дома, но иметь возможность уехать подальше от города и жить в особняке хотят многие. Хозяева сохраняют за собой право на дом и получают не только средства на его содержание, но и зарабатывают на нём.
В черноте глаз Амелина вспыхнула детская радость, он вопросительно посмотрел на меня, а потом вдруг с подкупающей непосредственностью спросил:
— А вы отпустите Тоню, если мы вместе туда поедем? Ребята давно звали. Там свежий воздух, солнце и природа.
Я изо всех сил пнула его ногу под столом.
Родители переглянулись.
— Почему бы и нет? — сказала мама. — Ещё две недели каникул.
— Я могу вам билеты на поезд по корпоративному тарифу купить, — папа всегда подходил ко всем вопросам по-деловому.
— Я никуда не поеду, — отрезала я.
— Почему? — искренне удивился он.
Ехать до Капищено было далеко, шестнадцать часов на поезде или около девяти на машине. Герасимов с Петровым жаловались на полчища комаров, отсутствие поблизости водоёма, жутко орущих по ночам сов и летучих мышей, залетающих в окна, которые держать закрытыми было невозможно из-за духоты и жуткой вони от краски.
Время от времени Герасимов звал нас к себе, но всякий раз я находила предлог, чтобы отказаться. И даже зная о том, что Настя с Якушиным собираются со дня на день отправиться туда на машине, я не стала говорить об этом Амелину. Потому что он обязательно стал бы уговаривать поехать с ними.
Костик отчего-то помнил только светлую сторону нашего пребывания в Капищено. Уютную мансарду, куда его отселили, потому что он простыл и сильно кашлял по ночам. Тёплое молоко, что я ему носила, огонь в камине, наши общие игры в карты, фанты, то, как мы с ним спали на бильярдном столе в подвале, успокаивая и согревая друг друга. Покой, которого раньше у него никогда не было.
И хотя Амелин прекрасно понимал, что ничего невозможно повторить, порой увлекался и принимался сочинять о том, как однажды это место станет нашим собственным раем. Самым счастливым местом на земле.
То была его любимая фантазия, наполненная солнечными комнатами, развивающимися на тёплом ветру шторами, цветами, запахами леса и музыкой. В ней я ходила по дому босиком в полупрозрачной тунике и танцевала с ним сальсу в жёлтом каминном зале. Там не было часов и вообще времени. Просто жаркий, бесконечный летний день, сменяющийся ясной тёплой ночью с тысячью звёздами и полной белой луной.
Во мне же воспоминания о Капищено в большинстве своём вызывали неприятные чувства: тревогу, беспокойство и страх.
Всё то время, пока мы там были, меня не покидало ощущение ненормальности сложившейся ситуации: мы сбежали из Москвы и поселились в чужом, заброшенном и странном доме, без денег, еды и каких-либо планов. Мрачные коридоры, холодные спальни, жуткие лабиринты темного подвала и призраки.
— Делать там нечего, — после затянувшегося молчания сказала я.
И мама, заметив моё недовольство, перевела тему.
Амелин жил в просторной гостиной. Кроватью ему служил раскладной диван, а вещи, которых у него почти не было, умещались на одной полке невысокого шкафа.
Напротив дивана висела огромная плазменная панель, по углам комнаты расставлены напольные колонки, между ними стоял барный шкаф с подсветкой.
Каждые три дня к ним приходила работница и тщательно везде убиралась. После убогой комнаты в его старой квартире — хоромы.
В дальней маленькой комнате обитал Макс, с которым я почти не была знакома, а сам Артём занимал большую спальню с балконом.
Оставшись одна, я побродила немного по квартире, заглянула в спальню Артёма, где на шёлковом голубом покрывале кровати лежала та самая белая картина, и отправилась изучать содержимое холодильника, потому что позавтракать дома не успела.
Однако кроме большой коробки шоколадных конфет в виде сердечка ничего интересного там не нашла. Вероятно, конфеты предназначались в подарок, но по назначению не дошли и нескольких штук в коробке уже не хватало.
Достав коробку, я раскрыла её и принялась изучать.
Шарики, залитые глазурью, карамелью, обсыпанные кокосовой крошкой, орехами, трюфели. Всё очень красивое и жутко соблазнительное. Хотелось попробовать каждый. Но это было бы слишком нагло.
Увлекшись выбором, я так задумалась, что, когда рядом со мной раздался хриплый мужской голос, резко вздрогнула и выронила коробку из рук. Конфетные шарики раскатились по полу.
В дверях стоял Тифон — приятель Амелина и Артёма по больнице и лучший друг Лёхи. Крепкий, суровый парень в камуфляжных штанах, чёрной футболке с открытыми плечами и татуировкой дракона на полшеи.
Я много слышала о нём, но общаться не приходилось.
— Суицидник сказал, что ты можешь спать, — прохрипел Тифон, оправдываясь. — Ключи дал.
— Амелин — дебил! — только и смогла произнести я.
— Он тебе написал, но ты не отвечала.
— Телефон в коридоре оставила.
— Извини, если напугал.
Тифон опустился на корточки и принялся собирать конфеты обратно в коробку.
— Они же с пола! — одёрнула я его, всё ещё пытаясь унять сердцебиение.
— И чего? — он удивленно поднял голову.
Глаза у него были серые, колючие, а взгляд злой, но не на меня, а вообще.
— Чего-чего? Грязные, вот чего. Как теперь их есть?
Он покрутил шоколадный шарик в пальцах, пожал плечами и закинул себе в рот.
— Берешь и ешь. Делов-то.
— Всего лишь микробы.
— Я похож на того, кто боится микробов? — он демонстративно съел ещё одну конфету. — Я в школе одиннадцать лет в столовке питался, мой организм знаком со всеми видами микробов.
— Твой организм — дело твоё, но это чужие конфеты и я ни одной не попробовала.
— Так попробуй, — он протянул шарик.
— Нет уж, спасибо. Травись в одиночку. Амелин вернётся, кто ему дверь откроет? — я полезла под стол доставать закатившиеся шарики.