— Только чур ты на стремянке, — Макс подмигнул Зое.
— Я могу и на стремянке, и без. Главное, чтобы валик нормальный был.
— Вот это я понимаю расклад, — обрадовался Макс. — Будет тебе валик. Самый лучший.
— Я хорошо крашу, правда, — заверила Зоя.
Влад покосился на её пританцовывающие босые ноги и одобрительно сказал:
— Ногти ровно накрашены.
Прихватив бутылку шампанского, и преисполненные решимости, мы немедленно отправились на третий этаж.
Но вышло не совсем так, как мне это представлялось. Градус радостного энтузиазма оказался настолько высок, что минут через десять после того, как мы закончили распределять кисточки и валики, сняли всё, что можно было снять и закатали всё, что можно было закатать, а затем, обливаясь потом и шампанским, приступили к работе, перепалка между Владом и Егором из-за того, что тот не прекращал снимать, привела к возне, в результате которой Зоя чуть не свалилась со стремянки. Благо Макс успел вовремя подхватить, но кинулся спасать её так резво, что оттолкнул меня, я оступилась и сбила ногой ведро с краской, которое полностью выплеснулось на ноги Артёму. Тот попытался отскочить, но одновременно сбил и второе ведро, так что краска растеклась по всему полу, мгновенно впитавшись в газеты.
Влад со злости вырвал камеру из рук Егора, Егор мазанул кисточкой по голому животу Влада. Тот в свою очередь мазанул своей кисточкой его по лицу.
Зоя, которую Макс продолжал крепко сжимать в объятиях перед собой, громко засмеялась. Эхо прокатилось по этажам.
Тогда я обмакнула палец в краску и нарисовала Артёму на животе зеленое сердечко. Он недоуменно на это посмотрел, после чего тоже обмакнул палец и что-то нарисовал мне на щеке.
— Аватар, — восхитилась Зоя и подставила Артёму своё лицо. — Сделай мне тоже.
Около часа мы все изображали аватаров и фотографировались в зеленом ландшафте планеты Пандория, а следующие три — оттирали полы, одежду и себя.
Так что к восьми никаких сил на костюмированную постановку и съёмку клипа ни у кого уже не осталось.
Тщательно вымытые, но усталые мы снова сползлись в беседку, развели там мангал и жарили на нём индейку, чёрный хлеб и пили чай с настоящей мелиссой, которую Зоя отыскала в саду, до ночи разговаривая о всякой всячине. От Тик Тока и фотоискусства до осознанных сновидений и телепатии.
Артём притащил откуда-то плетёное кресло-качалку, оно потрещало, поскрипело, но уместило нас обоих. Пахло костром, лилиями, дымящейся спиралью от комаров, туалетной водой Артёма и немного краской, а за пределами нашей беседки повсюду стояла чувственная вечерняя тишина: душная, глубокая и таинственная.
К вечеру, после всей суматошной кутерьмы, смеха и баловства, Артём сделался необычайно спокойным и задумчивым.
Откинувшись назад, он размеренно раскачивал нас в кресле и по большей части молчал, находясь где-то в себе.
Потом вдруг внезапно отмер и едва слышно прошептал на ухо:
— Ты простишь меня?
— Так мы же уже помирились.
— Я хочу, чтобы ты меня простила.
— Если честно, у меня вообще не получается обижаться на тебя.
— Получается. Ты просто сама не понимаешь. Ты падаешь в обморок, у тебя температура, ты заболеваешь.
— Ну ты чего? Это же не обида, а от волнения.
— Всё равно из-за меня. Очень страшно, Вита, понимать, что чья-то жизнь так сильно зависит от тебя. Для такого безответственного раздолбая как я, очень страшно. Я не приспособлен к такому. Обо мне никто никогда не волновался. Родители всегда переживали только за свою репутацию. Они были бы даже рады, если бы я сдох где-нибудь, главное, чтобы не очень позорно. Господи. А теперь за меня кто-то волнуется и болеет от этого. В голове не укладывается. Когда Макс позвал залезть в этот колодец… Я же подумал не о том, что боюсь умереть, а о тебе подумал. Каково тебе будет, пока мы туда спускаемся, и что случится с тобой, если вдруг что. А если бы это был не я, а кто-то другой, ты бы тоже падала в обмороки и болела?
Я погладила его по плечу.
— Нет, конечно.
— Видишь, — сказал он без самодовольства. — Я же предупреждал, что не нужно связываться со мной. Я делаю тебе плохо. Не хочу, но делаю.
Он крепко обнял и вместе со мной откинулся назад.
— Я больше не буду, — пообещала я. — Не буду падать в обморок. Честно. И температуры больше не будет. Поверь. Я могу справиться с собой. Я хотела разлюбить тебя и у меня почти получилось. Нет. Не получилось. Но с температурой я точно справлюсь. Если хочешь, можешь завтра слазить в этот колодец. Я ни слова не скажу. Даже не посмотрю и не подумаю ничего плохого.
— Вообще-то, я не об этом говорил. Я просил, чтобы ты простила меня за то, что я такой… Злой и эгоистичный, и что постоянно мучаю тебя.
— Какой же ты эгоистичный, если не полез в колодец из-за меня? А в том, что злой ты не виноват. Я же понимаю это.
— Всё-то ты понимаешь… — он улыбнулся. — Жизнь очень несправедливая штука. Ты должна была достаться какому-нибудь очень хорошему человеку. Доброму, правильному и ответственному, а не мне.
— Я смотрела один фильм, там одна женщина говорила своей подруге, что слова «ты заслуживаешь кого-то получше» — это дежурная фраза для расставания.
— Да? — Артём озадаченно замер. — Я такое впервые сказал. И то не совсем по-честному. Как думаешь, тебя уже можно целовать?
Глава 12
Никита
Я не спал почти всю ночь. Кажущееся облегчение сменилось новым приступом, меня бесконечно рвало, и я уже начал желать себе скорейшей смерти. Рядом с матрасом поставили пластиковый тазик. Это было удобно и отвратительно одновременно. Дятел перетащил свой матрас в бабушкину комнату и остался там на ночь.
Невыносимо воняло клеем, новыми обоями и газетами. Жара стояла адская. Окно не откроешь.
В два часа ночи я принял ледяной душ, и когда проморозился до костей стало чуть-чуть легче. Но всё равно заснул только около шести, измученный, обессиленный, с чувством детского беспомощного одиночества и обреченности.
В принципе, я уже тогда понимал к чему всё идёт, но боялся себе в этом признаться. До конца надеялся, что ещё немного и отойду.
Но на следующий день, хотя тошнота и прекратилась, а в голову вернулись мысли, температура не снизилась, и бабушка отправила Дятла с огромным списком лекарств в аптеку.
После его ухода с Лёхиного номера позвонил Тифон.
— Ну чё, как ты там? Соломин говорит, совсем помираешь.
— Слушай его больше. Уже нормально. Почти здоров, — ослабленным голосом пролепетал я.
— Ну да, так я и поверил. Просто скажи, когда сможешь. Хотя бы примерно. А то народ в непонятках. Сегодня-завтра-послезавтра. Яров уже развонялся, что от нас другого не ожидал.
Я задумался. Получалось, конечно, позорно. Все ждали меня из-за какого-то дурацкого живота. Но ведь я так хотел поехать! Сам же эту кашу заварил, и всё думал потом: что, да как.
— Ладно, Тиф, — еле выдавил из себя я. — Езжайте без меня. Фиг знает, что это такое. Аллочка говорит — может быть кишечный грипп, и тогда я вас всех в машине перезаражаю.
— Да? — Тифон задумался. — Тогда ладно. Грипп нам нафиг не нужен. Но ты, это… Лечись давай. Мы скоро приедем. День туда, день обратно. Делов-то.
— Хорошо, — я держался изо всех сил, стараясь не дать предательскому трагизму в голосе испортить героическую минуту самопожертвования. — Зое от меня привет передавай. Ну и остальным тоже.
Тифон попрощался. Я положил трубку и, уставившись в потолок, вероятно, лежал вечность, когда он неожиданно перезвонил.
— Слушай, Никитос, просьба к тебе есть. Если вдруг полегчает до того, как мы вернемся, можешь сгонять в одно место, забрать кое-что для меня?
— Могу, а что за вещь?
— Да картина какая-то дурацкая. Долгая история. В общем, мать просила съездить за ней на днях, а я со всеми этими раскладами забыл. Её нужно взять, а потом отвезти антиквару и продать.
Я вспомнил его утренний разговор с матерью. Не удивительно, что он решил перекинуть это на меня. Но отпираться не стал, мне хотелось ему помочь. Хотя бы так.
— Заберу. Не проблема.
— Спасибо. Адрес и телефон эсэмэской сейчас пришлю. Скажи, что ты — это я. Ладно? Чтобы ничего не объяснять. Всё равно никто в глаза меня не видел.
— Хорошо.
— Ну давай, счастливо. Не болей. И следи за Лёхиной инстой. Там всё будет.
Разве могло быть что-то печальнее того, что произошло? Я, конечно, не рыдал, но страдал, определённо, как никогда. От полного отчаяния спасало только осознание собственного исключительного благородства. Чему я сам удивился безмерно.
Дятел вернулся из аптеки, увидел, что я не сплю, и притащился ко мне с кишечным антибиотиком, Линексом и парой баранок на блюдце, как с туристическим обеденным набором.
— За нашим домом всё перекопали, — сообщил он потрясающую новость. — Трубы меняют. Сплошные траншеи кругом. До осени не закончат. Как теперь ходить?
— Ты в школу больше не пойдешь, тупезень, — зло отозвался я. — А в универ к метро в другую сторону.
— А чего ты грустный такой, Никит?
— А если бы ты два дня с толчка не слезал, веселился бы?
— Я ещё, знаешь, что купил? — он сбегал в коридор и вернулся с небольшой белой коробочкой. — Вот!
Помахал ей перед моим носом.
— Что это?
— Зарядка для айфона. Помнишь, ты же мне телефон дал. Тот, который Артёму не нужен.
Воспоминания о последнем найденном чужом телефоне были не самыми приятными.
— Может ну его? Мало ли что в нём?
— Я заряжу и мы посмотрим, — Дятел хитро улыбнулся. — Как ты думаешь, можно я уже к тебе вернусь?
— Нет, нельзя, — единственным приятным обстоятельством в этой болезни было то, что Дятел от меня отселился и можно было хоть немного отдохнуть от его болтовни.
— Ты всё-таки какой-то расстроенный, — подозрительно присматриваясь, определил он. — Что-то случилось? Ребята решили без тебя ехать?
Удивительная прозорливость. Нострадамус да и только!