Норман активировал спасательный маяк – пусть в подпространстве Лема сигнал искривляется и капсулу никто никогда не найдет, но важно позвать на помощь. Каким бы крохотным ни был шанс, если ты позвал, кто-то может прийти…
Норман пытался считать дни. Время превратилось в вирус, выжигавший его нервы. Настолько, что Норман стал звать смерть. Он выключал освещение и часами висел во тьме, прижимая колени к животу, глядя сквозь прозрачные участки капсулы на завихрения подпространства – серые, радужные, абсолютно черные… пар от дыхания богов изнанки мира. Он шептал: «Приди. Давай, приходи уже, сколько можно тебя ждать?»
Он пробовал отказаться от питания и воды, но уже через несколько часов ему делалось так плохо, что он плакал и снова брался за инъектор.
Через двадцать два дня Смерть решила заговорить с Норманом. У Смерти было два ангельских голоса: один – белый, как сияние звезд, другой – черный, как абсолютная пустота. Смерть сказала Норману: «Не торопи нас, мама. Мы не готовы».
Пошедший вразнос разум сетями безумия вытягивает из собственных глубин потаенные ужасы и лепит монстров с ключами от любых замков подсознания.
«Я – мужчина. Я не могу быть мамой!» – воспротивился сумасшествию Норман.
Смерть не ответила. Он был настороже и через три дня решил, что галлюцинации не вернутся.
– В небесах торжественно и чу-удно… – напевал Норман, заправляя инъектор пищевой ампулой. – Спит земля в сиянье голубо-ом…
«Небеса – какие?» – внезапно спросила Смерть.
Палец Нормана на кнопке дрогнул, перламутровое облачко выстрелило в воздух и унеслось в сторону дальней стены, где его жадно всосали нити обивки.
«Небо? На Земле – ну, оно пустое. Синее. Там облака», – мысленно ответил Норман.
«Облака – какие?» – спросила Смерть.
«Лохматые. Белые. Как горы. Как вата. Иногда похожи на животных, на птиц…»
«Птицы – кто? Как ты, мама?»
– Я не мама! – холодея от ужаса, завопил Норман вслух.
Смерть снова затаилась. Смерть молчала, но Норман чувствовал, что она совсем рядом – трогает осторожными пальчиками что-то внутри его головы, будто ребенок, пытающийся нащупать конфетку в кармане, но натыкающийся на незнакомые и странные вещи.
«Кто ты?» – спросила Смерть.
Норман удивился, что она не знает. И вдруг понял, что не знает и сам.
Кто я? Сыночек любимый… мамочка добрая… папа подлец, как он мог… но главное, что мы с мамой вместе…
Кто я? Работаю в «Мак-Фанольдсе», платят мало, но хватает на учебу. Дегустаторы знаешь, сколько получают? Еда неплохая, вот попробуй… Да, у меня хорошая улыбка, потому что я честный, и ты мне нравишься…
Кто я? Любовник этой… и парень вот этой… а эту сам очень люблю, а она меня – нет… а вот с этой хорошо, но мы не пара…
Кто я? Удачливый племянник, человек, взявший жизнь за рога. Да, неожиданно повезло. Большое начинается с малого! Теперь-то все получится…
Кто я? Межпланетный контрабандист в рабстве у преступника, год во рту еды не держал… что везу, не знаю. Чью-то смерть, свою, свою смерть…
Чем он был, кем он был – этого словами он выразить не мог. Шелуха слетела, и что осталось?
– Я – Норман, – сказал он, чтобы хоть как-то себя обозначить для Смерти. Чтобы она про него не забыла.
Они много говорили – Норман и Смерть. Она становилась все разговорчивее, все любопытнее, на два голоса жадно вытягивая из Нормана все, что он знал. Он читал своим галлюцинациям стихи. Фальшивя, пел песни. Рассказывал о местах, где ему довелось побывать, о людях и нелюдях, которых встречал, о вкусах еды, которую мечтал попробовать. В тишине и бездействии он вспоминал удивительные подробности – как пахла шея мамы, когда она несла его, уснувшего под деревом, через сад к дому, гладила по волосам и улыбалась. Как квокский коммандо Ащорген топорщил горловые перья и его глаза блестели синевой, а в углу комнаты стоял старый списанный робот, похожий на мусорный бак. Как девчонка по имени Айгуль впервые поцеловала его на пляже, и ее губы были сухие и все в песке, а он щурился и не мог рассмотреть ее против солнца. Как наливал себе по утрам кофе – «ристретто». Он любил «ристретто» – кофейный аромат делал его счастливым, обещал хороший бодрый день, исполнение надежд.
– Сейчас что угодно отдал бы за глоток кофе. – Норман стукнул кулаком по мягкой стене и, кувыркнувшись, отлетел в противоположную сторону.
«Еще!» – немедленно отозвалась Смерть.
«Что – “еще”?»
«Сделай так еще!»
«Вот так?» – Норман еще раз кувыркнулся.
«Да! Еще-еще-еще!»
«Получай!»
Норман летал по капсуле, переворачивался, пружинил от стенок и смеялся, хохотал во все горло, и его галлюцинации радовались вместе с ним.
«Нам трудно дышать, – вдруг пожаловалась Смерть. – Было так весело, а теперь не дышится. Наверное, мы умираем, мама. Я не готов. И я не готов. Норман, а ты готов?»
И тут Норман понял, почему Смерти нравится, когда он кувыркается. Он понял, почему не взрывается гепта-бомба. Потому, что в контейнере было яйцо!
Норман поспешно проглотил молекулярный ключ, прижался к стене, чтобы липкие нити ухватили его покрепче.
– Держись, птенец, – подбодрил Норман.
Ответил ли тот – этого он уже не услышал, потому что контейнер активировался, инопланетная биомеханика начала растягивать тело изнутри, и следующие десять минут Норман орал так, что сам себя оглушал. А когда все кончилось и покрытое ритуальными узорами яйцо императора Цуса, крутясь, поплыло по капсуле, Норман услышал голос птенца.
– Теперь хорошо, – сказал он на два голоса. – Теперь дышится. Но холодно…
Норман притянул яйцо к себе и обнял, чтобы согреть.
– Значит, ты – не Смерть, значит, ты – Жизнь.
Горячий напиток________________Кофе «ристретто»
– Двое? – воскликнул Норман через неделю, держа под каждой рукой по птенцу и уворачиваясь от осколков скорлупы, летающих по капсуле. – Нет, я знаю, что бывают яйца с двумя желтками… И раз они бывают – из них кто-то же вылупляется…
Норман припомнил, что в межпланетных буфетах человеческая еда была помечена как подходящая для квоков – значит, обмен веществ у них совместимый и аварийного рациона капсулы хватит птенцам на… некоторое время.
Норман закашлялся, чтобы скрыть отчаяние: через неделю они начнут голодать.
«Назови нас,» – телепатически сказал белый птенец – их голосовые связки еще не окрепли.
«Дай нам имя,» – попросил синий.
Оба были большеголовыми, покрытыми нежным ярким пухом. Глаза у них были кофейно-янтарные, с мерцающими в глубине искорками. У Нормана в детстве была игрушка с похожими глазами. Он помнил, что очень ее любил.
«Ты – Норман, – сказал белый птенец. – Ты – мама.»
Норман устало вздохнул – сколько можно спорить?
«Просто скажи нам свое любимое слово. Вот чего бы ты сейчас больше всего хотел?»
– Кофе, – улыбнулся Норман. – «Ристретто» – чем не имя. Только как делить его будете?
«Об этом мы спросим других мам, – сказал синий птенец, склоняя к плечу пушистую голову с блестящими глазами. – Они уже скоро.»
– Скоро что? – не поверил Норман.
«Скоро нас найдут. Мы их зовем. Они еще далеко, но вдвоем мы можем докричаться.»
Норман погладил птенцов по пушистым головам и разорвал пакет «Авар. рацион универс. со вкус. клубн.».
Все дети фантазируют. Особенно обреченные.
Их подобрал тяжелый крейсер квоков «Ассиз».
Комариный писк аварийного маяка спасательной капсулы больше месяца выцеживал из эфира весь флот Кша-Пти, подвешенный в подпространстве Лема. Сигнал искажался так, что найти капсулу было бы невозможно без указаний обеих Кружащих в Верхних ветрах – в династии Татлей телепатическая связь внутри семьи очень сильна.
Крейсер втянул капсулу на борт, активировал в отсеке гравитационное поле. Обе вдовы Императора нервно раскрывали и закрывали маховые перья, ожидая, когда капсула откроется.
На полу сидел косматый человеческий мужчина, изможденный, бородатый, с диковатым взглядом. На его плечах, держась клювами за спутанные волосы, важно восседали два птенца – синий и белый.
– Это – Норман, – сказали они почтительно склонившим головы квокам. – Он – тоже мама. Хорошо, что вы нас нашли. А то мы вчера съели последнюю еду, а сегодня Норман весь день рассказывал нам сказку про птицу Рух, и чем ее человек кормил, когда на ней летел. Очень странная сказка.
Вдовы Императора всплеснули крыльями, запели торжествующе и громко. Почтительно совершая высокие обрядовые подскоки, к капсуле приблизились Хранители Геральдики с шелковыми свитками и ритуальными флейтами – Императоры не могли оставаться без имени.
Белый птенец мягко потянул Нормана за мочку правого уха, синий – левого. Они одновременно слетели на подставленные крылья своих матерей – те наклонились к ним, потерлись клювами.
– Император Ристр, – назвала мать белого птенца.
– Император Ретто, – сказала вторая.
Придворная свита квоков хором закончила ритуальную фразу:
– Они летят в Недосягаемой Вышине.
Счет за обед__________________(в порядке подачи блюд)
Норман Галь – открыл агентство «Гала-Галь», работает с ведущими ресторанами планеты Земля, иногда выезжает на конференции в Колонии. Несмотря на род занятий, очень умерен в еде, не употребляет спиртного, но пьет много кофе. Месяц в году гостит в Императорском куполе Кша-Пти, где его всегда принимают как члена семьи.
Синий ящер-ракшас – сдал экзамены на право материнства и наслаждается, открывая в себе новые и новые грани женской сущности. Заводить потомство как таковое пока не спешит, говорит, что хочет «вначале полюбить себя такой, какая есть».
Сотрудница отеля «Мерлион» Сонг – через три дня после происшествия в пентхаусе Плута уволилась и вернулась домой в Шензен. На школьной встрече наконец призналась в любви бывшему однокласснику, которого любила с десяти лет, но очень стеснялась своих оттопыренных ушей и носа-картошки. «Дурочка, – сказал одноклассник и нежно отвел с лица прядь ее волос. – Никогда в жизни я таких прекрасных ушей не видел! – А нос? – всхлипнула она. – Нос был ужасный! – Я не замечал», – пожал плечами одноклассник и поцеловал Сонг.