Два года назад Циля Соломоновна разменяла девятый десяток. Родни не осталось, и жизни осталось чуть. Отставной прапорщик медицинской службы Ц.C. Гершкович летела на историческую родину умирать.
Откинувшись в кресле, сложив на коленях руки и смежив веки, Муслим аль-Азиз готовился к тому, что ему предстоит. Бомба в багажном отсеке – почтенный Аббас клялся в том на Коране. Осталось выждать семь часов с минутами. Затем снять с полки замысловатую детскую игрушку. Переключить тумблер на управляющем устройстве. И отправиться туда, где правоверного ждёт богатая, сытая, беззаботная жизнь.
Сомнений не было – к этому поистине великому дню Муслим готовился двадцать лет.
– Велик Аллах, – сказал маме почтенный Аббас на третьи сутки после известия о смерти отца. – Я позабочусь, чтобы вы не знали нужды. Не благодарите: настанет день, и Аллах поможет вернуть мне долг.
Вернуть долг предстояло Муслиму. Сверстники посещали школы и поглощали знания. Муслим черпал знания из Священной книги. Сверстники ели от пуза, зачитывались приключенческими романами и гоняли по вечерам в кино. Муслим постился и молился, усмиряя плоть. Наизусть заучивал суры, укрепляя веру. И дважды в день посещал спортзал, закаливая тело. Младшие братья окончили школу, закрутили по два-три скоротечных романа и нашли себе жён. Муслим ни разу не прикоснулся к женщине. Он ждал. Ждал ту, вторую жизнь, сытую и праздную. Кто-кто, а он её заслужил.
На переходе из этого мира в лучший Муслима подстерегала боль. Это было основным обстоятельством, препятствующим умиротворению и покою. Боли Муслим боялся с детства – подавить эту боязнь ни тренировками, ни молитвами не удавалось.
«Не думай об этом, – в сотый, в тысячный раз твердил себе он. – Боль необходимо перетерпеть. Тем более, если Аллах окажется милосерден, терпеть придётся недолго».
Не думать не получалось – мысли упорно возвращались к предстоящим болевым ощущениям. Самое скверное было в том, что Муслим не знал, как именно он умрёт. Задохнётся ли, когда в салоне не останется воздуха, замёрзнет ли от неминуемого жестокого холода или разобьётся при крушении самолёта. Воображение раз за разом рисовало отвратительные картины – удушье, затяжное падение, пронзающий сердце лёд. К тому же, неимоверно раздражал еврейский недоумок по правую руку. Он не закрывал рта, пыхтел, потел, реготал и то и дело, задевая Муслима локтем, бурно жестикулировал. По-видимому, в планы этого негодяя входило соблазнение смазливой и явно блудливой девки с пищащим младенцем на руках.
«Провалиться тебе в Джаханнам», – в сердцах пожелал соседу Муслим. Миг спустя, осознав, что именно туда тот вскоре и провалится, он наконец-то расслабился и вздохнул с облегчением.
Вовка Мартынов – до сих пор Вовка, несмотря на пятый десяток и центнер с лишком веса – опасался летать. Однажды шестилетним деревенским парнишкой он вышел поутру в лес за ягодами. Ночью грохотала гроза, но к рассвету она унялась, восходящее солнце ласкало листву первыми, нежаркими ещё лучами. Вовка попетлял по узкой извилистой тропе, добрался до опушки заветной лесной полянки и оцепенел. Он едва узнал место. Там, где в мокрой траве должна была прятаться спелая, налитая соком и солнцем земляника, громоздилась искореженная груда металла. Пахло чем-то едким, масляным и тошнотворно-сладковатым – так пахло однажды, когда гусеницы отцовского трактора размазали крота. Под ногами влажно чавкала жижа, в которой тонули ошмётки бумаги, клочья ткани и мусор. На деревьях трепыхались, будто развешанные сушиться, красные тряпки. Вовка огляделся в растерянности и обмер. На него с ветки старого, расщепленного молнией дуба, смотрела человеческая голова без тела. Смотрела и шевелила толстыми, набухшими от крови губами.
О том, что именно он тогда видел, Вовка понял лишь через несколько лет – до этого на все его расспросы родители отвечали невразумительно и уклончиво, а деревенские бабки лишь бубнили что-то про бедного мальчишечку и его несчастные глазоньки. Парни постарше, впрочем, болтали про упавший самолет, но делиться деталями с мелюзгой не собирались. Поэтому Вовка уразумел, что это был за запах и что за красные тряпки висели тогда на деревьях, лишь когда ему стукнуло десять. Ужаснулся и обещал себе никогда не летать.
Сначала обещание удавалось сдерживать с легкостью – у бедного студента, а затем небогатого инженера средств хватало разве что на плацкарту. Однако в девяностых Вовка резко сменил вид деятельности: открыл кооператив, за ним другой и начал крутиться. Ему везло: вскоре кооперативы срослись в торговую фирму средней руки. Появились деньги, а вместе с ними и обязанности. Например, как сейчас – летать на встречи с деловыми партнерами. Поезда через океан пока ещё не ходили.
От страха Вовку неизменно спасал запасённый в дьюти-фри алкоголь. Крепкое деревенское здоровье, натренированное на дедовом самогоне, шутя справлялось с лошадиными дозами буржуйского пойла. Вовка двигался по трапу твердой походкой, безошибочно находил свое место в салоне, отточенным движением закидывал ручную кладь на багажную полку и мгновенно засыпал, стоило только принять сидячее положение и пристегнуть ремни. Так же автоматически он просыпался, едва шасси касалось земли – совершенно трезвым, отдохнувшим и ничего не помнящим о полете.
Борясь со сводящей скулы зевотой, Джерри Транкс по прозвищу Два Ствола в очередной раз пересёк салон. Заканчивался седьмой час полёта, «Боинг» целеустремлённо прошивал ночь, идущую уже на убыль. Пассажиры один за другим начали пробуждаться и потягиваться, разминая мускулы.
Джерри расслабленно шагал по проходу, фиксируя взглядом сонные лица лишь по привычке, автоматически. Инциденты и чрезвычайные ситуации крайне редко возникали в пути: если что экстраординарное и случалось, происходило это на взлёте или, чуть более часто, на посадке.
Маршал мысленно сплюнул через левое плечо, чтобы не накликать беду. Тоже автоматически – по старой, въевшейся в плоть и всосавшейся в кровь армейской привычке избегать чертовщины, даже если в эту чертовщину не веришь.
На взлёте инцидентов не произошло, если не считать получасовой задержки из-за неявки на борт пассажира, сдавшего два чемодана в багаж. По документам значился пассажир гражданином Ливана Омаром Хуссейном, а в изъятых из багажного отсека по факту неявки чемоданах ничего предосудительного не нашлось. Получив служебное уведомление, Джерри лично удостоверился, что кресло «Д» в шестнадцатом ряду пустует, отправил подтверждение курирующему рейс коллеге и выбросил происшествие из головы. Неявка делом была весьма заурядным и случалась в основном по рассеянности. Сейчас этот Хуссейн наверняка клял себя за ротозейство в ожидании следующего рейса.
Воздушный маршал ошибся – растяпой и ротозеем Омар Хуссейн не был. Посадочный талон на тель-авивский рейс он порвал, а обрывки спустил в унитаз через пять минут после того, как избавился от багажа – двух пошарпанных чемоданов, отличающихся от прочих наклеенными по торцам переводными картинками со вставшим на задние лапы львом. Ещё через четверть часа ливанец зарегистрировался на каирский рейс и вскоре благополучно отбыл в Египет.
Джерри добрался до последнего ряда пассажирских кресел. В хвостовом кухонном отсеке бортпроводники уже разогревали завтрак для экономкласса. Маршал выцепил взглядом стройную фигурку Бренды и непроизвольно растянул губы в улыбке. В Тель-Авиве экипажу предстоит провести целые сутки – времени хватит и сводить Бренду куда-нибудь в ресторан, и вволю отоспаться рядом с ней на широченной гостиничной кровати, и, меняя позы, погонять её по этой кровати в перерывах между сном.
«Может, всё-таки жениться на ней? – в который раз подумал Джерри. – Разница в возрасте не так уж велика. Выйти, наконец, в отставку – по выслуге лет ему полагается более-менее приличная пенсия. Прикупить небольшой домик где-нибудь в Джорджии или в Луизиане. Чтоб непременно была речка неподалёку и лес. Заводить детей им с Брендой уже поздновато, но зачем обязательно детей? Можно, к примеру, завести собаку – лучше всего охотничью. Джерри давно хотел собаку, но как, спрашивается, её держать, когда треть жизни проводишь в воздухе, а ещё одну треть – на чужбине».
Маршал зашёл в туалетную комнату, справил малую нужду и неспешно принялся за бритьё. Размечтался, невесело думал он, водя по щекам электробритвой. Ещё вопрос, согласится ли Бренда за него выйти. Скорее всего, нет: с её внешностью вполне можно найти партию и получше. К тому же, дважды замужем она уже побывала и рассказывала об обоих браках неохотно, с едва скрываемым раздражением. Как, впрочем, и сам Джерри о своём, давнем и скоротечном.
В дверь туалета нетерпеливо постучали. «Если дама, – внезапно решил Джерри, – значит, на счастье – сегодня же вечером он сделает бортпроводнице предложение. А если мужчина – воздержится».
Снаружи, недовольно поджав дряблые губы, ожидала своей очереди та самая длинная, костлявая, выряженная в чёрное старуха. Не судьба, досадливо подумал воздушный маршал. С одной стороны это, конечно, дама. С другой – на предвестницу счастья старая карга явно не походила.
«Сексот, – безошибочно определила Циля Соломоновна, встретившись взглядом с коротко стриженым, разящим дешёвым одеколоном коренастым молодчиком не первой молодости. – Морда кирпичом, глаза недобрые, будто колючие, как у них у всех. Типичнейший вертухай».
Сексотов и вертухаев она терпеть не могла с юных лет, с лагерей. Интересно, кого этот бездельник тут пасёт. Не того ли красавчика-арабчонка в двух рядах впереди по ходу? В отличие от маршала, физиономисткой Циля Соломоновна была отменной и в людях разбираться умела едва ли не с первого взгляда. Арабчонок ей сразу не понравился, как, впрочем, и его еврейский сосед с кислым выражением на физиономии, будто скушал червивый компот. Зато девочка с годовалой малышкой была славная. И, разумеется, несчастная – Циля Соломоновна мгновенно уловила исходящий от неё душевный надлом.