строгое очарование старинных зданий, и Ханна, никогда раньше не бывавшая в Мюнхене, пожалела, что приехала сюда не беспечной туристской, а исполнителем, нацеленным на объект.
Она привычно перебрала в уме официальные данные. Объект звали Бейдром Бауэром. Тридцать восемь лет, высок, поджар, смугл, привлекателен. Сын баварского промышленника и палестинской красавицы. После смерти отца унаследовал мультимиллиардное состояние. Живёт в Дании, холост, бездетен, член совета директоров компании «BTG Future». Известный гуманист, меценат, жертвующий значительные суммы в благотворительные фонды.
Прочие данные были добыты израильской разведкой, и от официальных отличались разительно. Бейдр Бауэр. Убеждённый исламист и антисемит. Владеет сетью лабораторий, производящих биотехнологическое оружие. Спонсирует ХАМАС, отчисляет значительные суммы на подготовку исламистских боевиков. Хладнокровен, решителен и опасен. Увлечения – биотехнологии. Основная слабость – женщины.
Сегодня вечером Бауэр выступает на международной конференции по биотехнологиям, проходящей в Платзл-отеле. Освободится в семь, пойдет с коллегами в знаменитый на весь мир Хофбройхаус, находящийся через дорогу от гостиницы. А дальше – дальше начнётся акция израильской разведки «Моссад».
– На, полюбуйся, – Юрген остановился у широченной витрины ювелирной лавки «Фишер и сыновья». – Погляди на это.
Аккуратно уложенные в забранные чёрным бархатом сафьяновые футляры, подсвеченные гирляндой ярких электрических лампочек, кольца, серьги, браслеты и ожерелья, сверкая драгоценными камнями, кокетливо заигрывали с хмурым ноябрьским утром.
– Красиво, – сказал Курт. Он понимал толк в прекрасном, с детства неплохо рисовал и лепил, а после гимназии поступил на искусствоведение, выдержав немалый конкурс.
– «Красиво», – ехидным голосом передразнил Юрген. – А знаешь, сколько вся эта красота стоит? Знаешь, сколько старик Фишер сделал на инфляции? Когда мы загибались от голода, когда мой отец обменял «Железный крест» на палку колбасы!
– Полегче, приятель, – Вилли улыбнулся и дружески ткнул Юргена в плечо. – Курт – наш парень, просто он слишком увлечён своей мазнёй и холстомаранием.
– Да я что, – смутился Юрген, – я так.
– Привет, Курт, – окликнули сзади. – У вас что, занятия отменили? Дебора вон тоже не пошла, сидит с утра у себя, даже к завтраку не спустилась.
Курт оглянулся. С порога примыкающей к ювелирной лавке кондитерской ему улыбался Арон Берковиц, огромный, косолапый, с широченными плечищами и круглым, мясистым, заросшим смоляной бородищей лицом. Глядя на него, трудно было предположить, что этот устрашающего вида силач – отчаянный добряк, простодушный и бесхитростный на все руки мастер. А ещё глава семьи, заменивший трём сёстрам-погодкам скоропостижно ушедших родителей.
Деборой звали старшую из сестёр Арона. В неё Курт был влюблён вот уже больше года. Тайком рисовал портреты профиль и анфас и, задыхаясь от застенчивости, робко провожал до дома дважды в неделю. Две младшие сестры, Эстер и Юдифь, бойкие, черноволосые и черноглазые смуглянки, походили на брата и друг на дружку. Дебора же, тонюсенькая, легконогая и белокурая, пошла в покойную мать. Рядом со здоровилой Ароном она выглядела сказочной Белоснежкой, опекаемой чудовищем-людоедом.
Кондитерскую Арон Берковиц купил с торгов, продав оставшуюся от отца кузнечную мастерскую, в которой сызмальства горбатился молотобойцем. Вместе с кондитерской купил и весь дом – узкий, четырехэтажный. На втором этаже, опоясанном балкончиком с вычурным, в завитушках, ограждением, Берковицы вчетвером жили. Комнаты на последних двух сдавали приезжим на время праздников.
Вилли, приняв независимый вид, отвернулся и уставился на украшения в витрине лавки Фишера. На последнем Октоберфесте, во время гуляний на Лугу Терезы, подвыпившего Вилли угораздило вызвать Арона на драку до «кто первый сдастся». Берковиц долго отнекивался и отшучивался, но под конец, смущенно улыбаясь, сбросил клетчатую домотканую рубаху и ступил в спешно очерченный для поединка круг. Драка для Вилли закончилась плачевно. Трижды он, утирая разбитое в кровь лицо, поднимался с земли и отчаянно бросался на противника. В четвёртый раз самостоятельно встать не сумел. Юрген, пряча взгляд, вылил на друга ведро воды и помог подняться. Вилли шатало, ноги заплетались, и ходуном ходила от сбитого дыхания грудь. Оттолкнув Юргена, он вновь рванулся вперёд, но, запутавшись в собственных ногах, упал на колени. «Сдаюсь», – неожиданно сказал Берковиц и, подняв вверх руки, пошёл из круга прочь.
– Подожди, Курт, – Арон скрылся в кондитерской и через минуту вернулся с горкой кремовых заварных на тарелке. Зла Арон не помнил. – Здесь полтора десятка, – сказал он, – по пять штук вам на брата. Кушайте на здоровье.
Арон ещё раз улыбнулся и, помахав на прощанье ладонью, ушёл в лавку.
– Объедение, – Курт закинул в рот пирожное и протянул тарелку приятелям. – Это они пекут, сами. Потрясающе вкусные штуки.
– Пускай и жрут сами, – выкрикнул вдруг Юрген и, схватив с тарелки пирожное, с силой запустил его в окно кондитерской. – Еврейские свиньи.
Курт отшатнулся. Выходка приятеля его ошеломила, он не ожидал ничего подобного. Застыв с тарелкой со злосчастными заварными в руках, Курт ошарашено смотрел на друзей.
– Идиот, – сердито выругал Юргена Вилли. – Ты что взбеленился раньше срока!? Жуй, когда угощают.
Узкий видавший виды дом с нелепым, в вычурных завитушках балкончиком, опоясывающим второй этаж, и неброской надписью «Отель» на стене, был стиснут по бокам двумя строгими серыми зданиями. Ханна собиралась пройти мимо него, но в последний момент передумала и потянула на себя стеклянную дверь расположенной на первом этаже кондитерской.
Запахи… Чёрный шоколад, пряная корица, клубничное варенье, заварной крем и горячий кофе… Пять до смешного крошечных столиков у стены. Сквозь двойные стеклянные двери напротив виден отдельный вход для постояльцев, маленькое фойе, регистрационная стойка и ведущая наверх старинная винтовая лестница. Стойка пустует; отель – слишком громкое название для нескольких квартирок, сдаваемых туристам внаём.
Та, что на втором этаже, снята на четыре дня через третьи лица. Уплачено за неё наличными, ключ в сумочке, рядом с пузырьком с таблетками от мигрени. Таблетки безвкусны и легко растворяются в воде. Одной из них вполне достаточно, чтобы отправить человека на тот свет в течение четверти часа.
Входная дверь ведёт на лестничную площадку. Чёрный ход этажом выше, прямо за лестницей. За ним – глухие темные дворы, узкие проходы между плотно жмущимися друг к другу зданиями и широкий проспект Герцога Вильгельма. Этим путём Ханна уйдёт сразу после завершения акции. Затем – такси в Мюнхенский аэропорт, три часа лёта, Тель-Авив, бульвар царя Шауля и служебный отчет. И трёхнедельный отпуск, и тогда они с Янкелем закатятся, например, в Швейцарию, или в Грецию, или даже в Марокко, и там он, наконец, сделает предложение. И мама будет счастлива, и тётя Голда, а седой, сгорбленный, с тремя шрамами от пулевых ранений отец, завьёт бороду и скажет: «Благодарю тебя, Б-же, что позволил дожить. Маззл тов, дети!»
– Заварных пирожных не желаете? – вышиб Ханну из мечтательности голос продавца. Здоровенный чернобородый детина протягивал ей тарелку, на которой горкой лежали румяные трубочки.
– Нет, спасибо, – улыбнулась Ханна.
– Простите? – переспросил женский голос.
Ханна с удивлением уставилась на стоящую за прилавком худую девушку с раскосыми глазами. Обернулась, ища взглядом бородача, и не нашла. Зато сквозь стеклянную витрину кондитерской увидела уже знакомую ей троицу. И на этот раз поняла, что так смутило её в их внешнем виде – парни были одеты, словно актёры, снимающиеся в фильме про Европу тридцатых годов прошлого века.
Высокий отвернулся и смотрел в сторону, неприметный уплетал пирожное… Ханна внезапно почувствовала сладость заварного крема во рту и вдруг осознала, что стоит уже снаружи, на улице перед кондитерской, и держит в руках полную тарелку заварных. Сбоку от неё востроносый парень зло выплюнул: «Пускай и жрут сами», затем с силой запустил одним из пирожных в витрину. По стеклу медленно поползла кремовая клякса.
– Простите, вы что-то сказали? – пробился в сознание голос продавщицы.
Ханна шарахнулась. Она снова была внутри кондитерской, а троица за стеклом исчезла, как не бывало. Внезапно закружилась голова, ослабли колени. Ханну пробило испариной.
– Нет, нет, ничего, – пробормотала она и выскочила на улицу. Прислонившись спиной к кирпичной стене, перевела дух.
Что за чертовщина, со злостью подумала Ханна. Она не устала и не больна, у неё крепкая психика, значит, ни о каких галлюцинациях и видениях не может быть и речи.
«А если это знак? Предостережение?» – мелькнула заполошная, шальная мысль.
Усилием воли Ханна взяла себя в руки. В потусторонние силы и знамения свыше она не верила. И уж тем более не собиралась верить в неведомую опасность лишь потому, что какой-то ряженый швырнул в витрину кондитерской заварное пирожное.
Минуту спустя миниатюрная белокурая девушка с дамской сумочкой на ремне через плечо решительно зашагала по Зендлингерштрассе. Впереди её ждали парадный Мариенплац, шумный Хофбройхаус и – Бейдр Бауэр.
В Хофбройхаузе, несмотря на ранний час, оказалось на удивление многолюдно. Свободных мест не было, но для Вилли, у которого здесь, как и повсюду, нашлись друзья, столик организовали мгновенно.
– Пива на всех, Ганс, – велел Вилли подскочившему кельнеру. – Сосиски с капустой и, пожалуй, – Вилли подмигнул приятелям, – бутылочку чего-нибудь покрепче.
Ганс умчался. К столику, распространяя чудовищный запах лука и перегара, приблизился небритый верзила в поношенном пальто и съехавшей набок баварской шляпе с пером. Он обнялся с Вилли и похлопал по плечу Юргена.