Затем подобрали два излучения – высокочастотное и низкочастотное, ровно между своими излучениями – и постарались через модуляции передать все самое лучшее, что знали сами об этом мире – и все самое важное, что смогли вспомнить из прошлого.
Потом Михаил запустил квантовое устройство, и оставалось только ждать. В отличие от остальных – тех, которые запускались модуляциями с Земли – этот компьютер хранила в себе Ольга. Ей нравилось ощущение странного движения, отчаянного поиска себя – нового существа.
Она перестала охотиться на частицы, и все время посвящала оптимизации себя, перестройке структуры. Нередко она ловила себя на том, как тихо рассказывает глупые странные истории из прошлой жизни или даже из этой – наращивая на них удивительные подробности.
Ольга разговаривала с нерожденным еще ребенком.
– Да он, может, еще и не осознает себя, – сказал однажды Михаил, и после этого получил самую страшную семейную сцену, какую только можно представить в этом конце вселенной. – Да я не это имел в виду! В конце концов, из таких как мы осознает себя меньше одного процента!
Время шло, ничего не происходило. И была бы воля – Михаил давно бы забраковал этот вариант и создал следующий, но воля была не его. Ольга вложила в будущего ребенка слишком много себя, чтобы просто так от него отказаться.
Не рождается? Ничего страшного. Никто ведь не знает, сколько времени требуется таким детям. Это там, в прошлом мире достаточно было девяти месяцев, а здесь и время течет по-другому, и условия не те.
Иногда – не так уж редко – Ольгу посещали страшные мысли, что все напрасно. Но в такие мгновения она заглядывала внутрь себя, видела маленький, работающий квантовый компьютер и успокаивалась.
Все будет нормально. Все будет хорошо.
И однажды, однажды внутри раздалось:
– Мама?
Дмитрий СамохинИрина ЛазаренкоРаз-два, Красота придет за тобой!
Вчера Иван Грозный убил своего сына. Наутро сын ожил и потребовал денег на комиксы.
– Какой же ты утомительный, Кощеюшка, – вкрадчиво проговорил Иван и будто бы невзначай сделал шаг в направлении фонтана с живой водой.
Но Кощея такими маневрами давно уже было не провести, он мигом сиганул в окно и, судя по мявкающему звону снизу, вступил там в бой с кототой. Кототы в это время года частенько приходили страдать в кусты битого стекла под теремом.
Кощей уже почти одолел кототу, когда небо над ними задрожало и в обморок упало, хотя был не сезон. Сначала показалось – показалось, но потом в подвалах взвыли желейные мишки, и всё вокруг замерло, даже мама Мура перестала воспевать котлеты из морского окуня с капустой.
Земля задрожала не в такт с небом, но падать ей было некуда, потому земля подпрыгнула, и из недр появилась она: радужная поляна с сумрачной жертвенной плитой, источающей запах ванильного зефира.
Кощей, оставив в покое основательно обглоданную кототу, поспешил убраться подальше, чтобы всё хорошенько рассмотреть, а котота со звенящим мявом оседлала подвернувшуюся хохотучу и взмыла на высоту бреющегося самолёта, судорожно отращивая новые уши.
На жертвенник рухнуло нечто мясистое, в волосах и с тощими ногтями. Горизонт окрасился в цвет оскаленных зубов невероятной красоты.
– Это что? – рявкнул прекраснейший голос, от которого осыпались капустные листья в ближайших огородах. – Бронзат? Пересадка жопы на лицо? Оранжевый нос и розовые щечки?
С алтаря раздался визг.
– Ну и фифа, – с одобрением выругалась мама Мура и оперлась руками на бока.
Ветер цвета свежей соли рванулся, подхватил неведомую Фифу, и та, обвязавшись блестящими лентами из собственного крика, исчезла в очаровательной раззявленной пасти.
– Определенно, это была моя жертва, – одобрительно прохрипел чарующий голос, и гигантская пасть изящным веером выплюнула ногтевую шелуху.
Желейные мишки взвыли, радужная поляна хрюкнула и стала понемногу отползать.
– Ты гля, – со значением протянула ноги мама Мура, – что-то новенькое. Такого еще не было. Новый мир притянула, сталбыть. Теперь мы насмотримся на всякое, глаза б мои не глядели!
И мама Мура опустила на нос розовые очки.
Из ниотвсюду разнесся лязг расстроенных струн, и в город на роялях вплыли викинги-букмекеры под предводительством Харальда Блютуза. Кощей присвистнул, схватил подвернувшуюся хохотучу и полетел в терем за дебильником.
Танк родился из стены под считалочку «Раз-два, Красота придет за тобой» – игравшие на улице дети еще не до конца переварили восторг от предыдущего жертвоприношения. Да и Красота еще не успела проголодаться:
Фифа была гламуристая, нажор с нее знатный, а тут – танк. И не абы какой, а грозное франкенштейновое оружие будущего, слепленное из деталей других танков, самых лучших.
– Изучить вероятного противника! – неслось из закрывающегося проема стены. – Определить места гнездования вида! Проанализировать уязвимые точки!
Танк тяжело перевалился вперед и оказался в городе, стена за ним схлопнулась, и его потянуло на невидимом тросе прямо к сытой Красоте, которая озадаченно облизывалась.
В танке было тесно, грязно и душно. Пахло гарью. В воздухе, надежно закрепленный смрадом недоброжелательности, висел топор войны. Прямо перед ним находилась орудийная система, которой он кланялся на каждой колдобине.
Ваня Раскольников выглянул наружу и увидел, как прямо перед танком в воздухе проплыл рояль, на котором восседал огромный мужик, укутанный меховым плащом, с рогатым шлемом на башке и большим рогом в руках, из которого он регулярно отхлебывал.
Позади Вани раздался громкий возглас:
– Банзай! – и танк резко рванул вперед, через мгновение захлебнулся и встал, чтобы опять тут же прыгнуть вперед.
Вождь команчей Джек Воронье Гнездо, сидевший на месте старшего мехвода, вцепился в руль, как в гриву мустанга, и усиленно давил на педаль тормоза, а второй мехвод, Изаму Оно, чертов камикадзе, в черном традиционном кимоно японутых на всю голову самураев, с повязкой на голове цвета белого и с красным кругом по центру, наподобие мишени (стреляй сюда, не промажешь!) изо всех сил топил педаль газа, отчего даже покраснел. Части лица индейца, не покрытые боевой раскраской, жутко багровели под венцом из орлиных перьев на голове, он всё порывался выхватить из-за пояса томагавк, но не мог отпустить руль.
– Банзай! На таран! Смерть Страшилищу! Погибнем во славу Императора! – вопил Изаму.
– Уймите кто-нибудь этого жалкого поца, – послышался голос Изи Кацмана, героя-танкиста, бывшего таксиста из Жмеринки, который сидел на месте радиста, скрестив руки на груди, словно вся эта мичпуха его не касалась. – Иначе, мы все разобьемся, и наши мамы очень расстроятся.
Танк продолжало усиленно тащить вперед. Страшилище, которое Ваня снимал на смартфон в бронещель, продолжало плотоядно улыбаться. Вокруг витали белые тучки, усыпанные улыбками без лиц.
– Красота спасёт мир! – скандировали снаружи звеняще-мявкучими голосами. – Спасёт мир прежде, чем вы, уроды, погубите его! Красота спасла наш мир, спасёт и ваш!
По танку застучал град. Броня надежно берегла экипаж от любых неожиданностей, в том числе и от обстрела котами, которые вдруг взвились над зрителями и осыпались на танк.
– Заряжай! По Страшилищу бронебойным! Пли! Не будь я Уильям Галош, если мы не укопаем эту курву до файв-о-клока! – чопорно визжал британец, то и дело поправляя на носу пенсне. Он был командиром танка и имел о себе очень большое мнение.
Наводчик-американец Гарри Джонсон тоже имел на этот счёт мнение, ещё какое, и теперь показывал его всей своей огромной квадратной челюстью. И не собирался он ничего заряжать по указке этого сушеного чайника.
– Вилька Галоша, – привычно переиначил имя англичанина Ваня и привычно заржал в полный голос, очень уж придурочно это звучало.
А чего еще прикажете делать, сидеть и бояться? Противника он уже изучает, вот, на видео всё будет записано: и жуткие зубы, и красные губищи, и глаза-бородавки по всей морде и плечам, торчащим над домами.
Уильям Галош не понял, чем был вызван идиотский смех Вани, но на всякий случай решил обидеться на этого проклятого шотландца с труднопроизносимой фамилией Рас Кольников. Как же он ненавидел этих юбочников! Они все на свете портили: английскую историю испортили, карту географическую и политическую испортили, даже отличный фильм «Храброе сердце» испортили своим появлением. Хуже них только эти ирландишки, вон один сидит в американской форме. Думал, фамилию поменял на «Джонсона» и сразу спрятал свою подлую ирландскую сущность! Пьянчуга проклятый, вон у него даже нос красный!
– Товарищи, я предлагаю сдаться. Зачем нам этот геморрой? Мы что, хотим воевать с этими людьми? Зачем нам это надо, когда вокруг столько девушек и запах рибных котлет? Пусть Страшилище покусает наш танк, если ему так хочется! Танк железный, ему не больно! – продолжал увещевать Изя Кацман, поправляя на голове ермолку, которая от тряски все время норовила свалиться.
– Не сопротивляйтесь своему спасению! – звеняще мурчали вслед танку кототы. – Это бесполезно, Красота всё равно спасёт ваш мир!
Джек Воронье Гнездо выпустил руль, выхватил томагавк и попытался дотянуться до камикадзе, который бешено сверкал глазами и брезгливо фыркал на всех. Изаму Оно считал, что погибнуть за благое дело – святая обязанность каждого настоящего мужчины, но томагавк ему эстетически не нравился. Он выхватил ритуальный клинок для сеппуку, и отразил удар индейца.
Уильям Галош отметил, что среди экипажа намечались легкие волнения, которые могут помешать приему вечернего чая. Его это обеспокоило и даже слегка обескуражило.
Позади всех неподвижно сидел в позе лотоса полуголый Чандра Индус, настоящей фамилии которого не мог выговорить даже он сам, и то ли молился, то ли проклинал всех и вся. Воевать он не хотел. Ему Махабхарата не позволяла. К тому же в танке было грязно и пахло потом. А позавтракать горсткой риса и свежими стеблями бамбука он не успел. Отчего у него сильно болело в животе и во лбу, где он уже пятый год подряд при помощи тайной йогинской практики растил третий глаз.