Вот такие у нас дела. Жара, я не вылезаю из пруда. Вот еще новость: Сашка стал героем! Он спас из воды мальчика – Женьку малого. Жалко, что это был Сашка, а не я. В тот день Муська родила, и я всё пропустил. Я бы его первым спас, ведь я плаваю быстрее Сашки! У Муськи родились четыре котенка. Правда, один был слабеньким, голову не держал, и бабушка его утопила в ведре, потому что не будет толка. Так она сказала. А три здоровенькие: один серый мальчик, один черный с белым и серая девочка. Ее хочет потом взять мама Нади, потому что Муська отличная крысоловка, а она любит только кошек. А серый с белым – мой любимец. Может быть, я уговорю маму его взять. Будет мой кот тогда! Но я тебе буду разрешать его погладить. Скорее бы уже кончилась твоя служба! Как же здорово, что у меня брат танкист! Мне все друзья завидуют. Но я нос не задираю, ты же меня знаешь.
Все наши передают тебе привет. Отвечай на мое письмо побыстрее, а не как в прошлый раз! Уж я ждал его, ждал! Почтальонша с меня смеялась даже.
До свидания!
Твой брат Сеня».
Боря, улыбаясь до ушей, дважды перечитал письмо. Потом пошел к Алексею Степановичу. Тот быстро что-то чертил в блокноте и был настолько погружен в это занятие, что не сразу услышал мальчика.
– Пошли чаю попьем, а то в горле пересохло, – предложил он, видя, что Боря хочет ему что-то рассказать.
Тот протянул художнику конверт, а сам поставил чайник и заварил один пакетик на двоих, «потому что поздно уже», как говорила баба Надя. Алексей Степанович внимательно изучил конверт и прочитал письмо.
– Это 1935 год, – объяснил Боря. – Там было предыдущее, и на конверте карандашом было написано: 1935. И на штемпеле видно. Это мой папа когда-то разбирался с письмами и фотографиями. Ну, и вообще. Там еще заметки где-то на чердаке лежат, вот этот Александр и делал, кому Сеня пишет. А Сеня – это мой прадед, бабы-Галин отец. Она умерла недавно. – Боря замолчал, а потом снова спросил: – А кто на марке?
– Не знаю, честно говоря. А письмо очень интересное.
– Я вам сейчас первое притащу, оно в учебнике истории у меня запрятано. А больше я не взял. Всё в бабы-Галином доме хранится. Дядя Володя обещал ничего не трогать. Только он уедет, – вздохнув, закончил Боря. – Надо хоть ключ взять. Или к бабушке всё перенести, может быть?
Боря задумчиво прихлебывал чай, явно строя планы по изучению всей переписки братьев.
– Ты можешь заняться оцифровкой этого архива.
– Оцифровка – это значит на компьютер набирать? А что, было бы здорово. Планшет у меня есть, к нему даже клавиатура подключается. Можно пока взять с хозяйского компа, они ведь не рассердятся? Могу эти письма набрать хоть завтра, после Мамаева кургана.
– А у других почерк разборчивый? – с улыбкой глядя на его воодушевление, спросил художник.
– Да я только одно письмо и прочитал. А второе с тем же почерком ухватил, когда уже надо уезжать было. У Сени почерк хороший. У меня гораздо хуже. Пером я бы вообще весь в кляксах сидел. А остальные письма я и не видел еще. Вот приеду…
Несколько дней пролетели в делах и заботах. С утра ездили на Мамаев курган, где Боря начал срисовывать танк, стоящий на отдельном постаменте. Вечерами они разглядывали результаты своей работы и мальчик важно раскладывал листки с этим танком в разных ракурсах. Еще ему очень хотелось нарисовать того раненого бойца с гранатой, только в виде танкиста – сильного и здорового. Но он не решился даже попробовать, потому что знал: людей рисовать он не умеет. И вообще ничего не умеет, кроме, пожалуй, танков. Боря всё думал про тот листок из письма, который Сене прислал Александр. Интересно, а обратные письма сохранились?
Художник был доволен. Работа продвигалась быстро и уверенно, приходили интересные идеи. «Так и думал, что в Волгограде будет идти легко», – думал он, с улыбкой наблюдая за Борей. Психолог после их третьего визита прислала большой отчет с фотографиями его работы с песочницей и общей характеристикой личности. «Усидчивый, старательный, рассудительный, даже излишне. Я бы сказала, что есть или были следы аутического спектра, но это интуитивное предположение. Творческая часть личности развита хорошо, так что, скорее всего, причина не в аутизме, а в не сложившейся коммуникации со сверстниками. Хотя, возможно, это не причина, а следствие. И вообще, он как маленький старичок у вас. Рекомендации дам позже. Сейчас скажу только, чтобы вы следили за его сном и двигательной активностью. Из успокоительных я бы ограничилась одной-двумя таблетками теноте-на в день, только детского. Курс месяц хотя бы, лучше дольше. Сами больную тему не поднимайте, но если захочет высказаться – внимательно выслушайте. У нас еще два занятия по плану, но этого недостаточно, конечно. Нужно хотя бы семь».
На следующий день после отчета Ирины Сергеевны позвонил следователь и попросил зайти без Бори. Тот обрадованно закивал, потому что днем обещали настоящую волгоградскую жару, и сидеть в квартире под кондиционером было гораздо приятнее, чем переться в отделение и снова отвечать на вопросы.
– Жару включают потихоньку. Рановато в этом году, обычно с конца мая так, – поздоровавшись, сказал следователь. – Как Боря? Психолог им довольна.
– Да вроде держится. Но про маму ни разу не спрашивал. Так ведь не должно быть, это же мама. Не понимаю.
– Да он и не помнит ее особо. Ну что там, до отъезда к бабушке? Из садика «это же мама» последним забирала и с соплями водила. Если просили вывести из группы, чтобы не заражал, – устраивала скандал. А дома сажала перед мультиками и уходила тусоваться. Это результат нашей следственной работы, – усмехнулся он.
– А почему сегодня без Бори?
– Да тут, как бы сказать… новые вводные.
– Про мать?
– И про нее тоже. Но здесь всё более-менее понятно. Эта дурища купила настолько крутой телефон, что даже не освоила его функции. А он, умничка, всё сохранял – всю переписку, все разговоры в аккаунт сливал. В общем, распространяла по мелочи, последние пол год а точно. Так что обвинения будут такие, что присядет обязательно. И родительских прав лишат, процесс уже запущен. Людочка сказала, что не простит ей учебников под раскладушкой.
– А опекуном кто будет? Бабушка?
– А вот с этим сложнее. Тут вот какое дело… Мы ей звонок сделали, всё рассказали – без утайки, но осторожно. А вчера нам звонит ее сын Николай и сообщает, что Надежду Петровну в тот же день парализовало на левую половину, и речь отнялась. Инсульт. Сейчас она находится в больнице, потом он заберет ее к себе. Прогноз пока неутешительный. Так что опекунство оформлять нужно на кого-нибудь из дядей, которых у мальчика целых три, между прочим: два брата матери и один брат отца, но тот молоденький совсем.
– Я с ним разговаривал, – тепло улыбнулся Алексей Степанович. – Там, кажется, пацан совсем, только после армии. На вахту решил податься, денег на свадьбу поднимать.
– Это всё очень мило. Но у всех обстоятельства. Волгоградский разведен и всё время на дальняк ездит, и его это полностью устраивает. Володя говорит – через годик давайте, заберу. Но я-то знаю, что значит это «денег поднять». Может, так и будет по вахтам шляться. Невеста вроде бы не против племянника, но невеста – не жена. В общем, там пока неопределенно всё.
– А Николай? Или ему парализованной матери за глаза?
– У них только второй ребенок родился, дочка. А у Бори такая болезнь – он не выносит резких криков, ему плохо потом, до рвоты. Ну, это со слов родственника, конечно. Он наворотил на пацана кучу диагнозов – и со спиной-то у него проблемы, и со ступнями. Думаю, сгущает краски, чтобы отмазаться. Хотя куда он денется? Не в интернат же пацану идти, в самом деле.
– А разве можно без согласия назначать опекуном?
– Нельзя, в том-то и дело. Им всем ничего не стоит написать отказ от опекунства по семейным обстоятельствам. И общественное мнение не осудит, потому что – «почему именно я?», понимаете?
– Тогда интернат?
– А куда еще? Ирина Сергеевна говорит, что в интернате его психика не выдержит. Да и представляете отношение: мама – убийца, ал-кашка и дилер вдобавок, отец погиб на стройке по пьяни. Такое себе, – со вздохом сказал следователь.
– И что теперь будете делать? – спросил художник.
– Уже делаем. Уговариваем всю эту семейку. Конечно, лучше бы в поселок взяли. Здесь-то полгорода уже знает. Представляете, как его в школе встретят?
– А там, думаете, не узнают? Дело времени, – пожал плечами Алексей Степанович.
– Вы правы. Не повезло парню. Еще неизвестно, как известие о болезни бабушки воспримет. Он-то к ней хочет вроде как, да?
– А когда вы ему скажете? – кивнув, спросил художник.
– Завтра. Дальше тянуть некуда… Слушайте, а вы не хотите его взять под опеку где-то на годик? Парнишка неплохой, а у вас родных нет. Мне жена сказала, извините. Говорю же, она с Ниночкой Исаевой работает. Так что нам про вас и справок наводить не надо. – Он невесело рассмеялся и продолжал: – Подумайте, а?.. Через годик история подзабудется, страсти улягутся. Может, и правда, Володя этот заберет. Пенсия по потере кормильца парнишке выплачивается, на карточку переводится. А что мамашка на эти деньги бухала – ну, так нефиг было ей карточку оставлять, чего уж. И опекунские еще будут. Возня, конечно, со всеми этими отчетами… Но вы подумайте. Жалко пацана, ну куда его в интернат-то?
– Да не захочет он ко мне! Он меня и не знает совсем.
– Может, и захочет. Вы-то как?
– Ну вот, смотрите. Летом я буду на даче и в Москве, а в конце августа в Болгарию, к памятнику Алеше. Это у меня часть большого проекта. В принципе, мог бы его с собой взять, а школу хоть его сельскую оставить, разберемся. В Болгарии живет тетя моего хорошего знакомого с мужем, они только рады будут приютить на несколько дней, думаю. Или подскажут, где снять. Море ему покажу… Он любит эту тему. Ну а потом вернусь в Москву, студенты. Днем один будет сидеть. Хотя ему не привыкать. Может, в какой хороший медцентр положить получится, и по здоровью что поправят. С финансами у меня нормально.