– Так, вообще…
На Мамаев курган художник Борю не взял, чтобы тот не устал перед поездкой на кладбище. К его возвращению Боря приготовил лапшу с бульонным кубиком и сварил яйца.
– Жалко, зелени нет, – посетовал он, ставя тарелки на стол.
– Да ладно, и так будет вкусно, – улыбнулся художник.
– А было бы еще и красиво. А я тут попробовал одну вещь сделать, да только не очень получилось. – И Боря сбегал за альбомом. – Вот, гляньте, суп всё равно горячий… Я ему губы рисовал и стирал, рисовал и стирал! И так раза четыре. Почти до дырки дотер. А уж сколько страниц в мусорку выкинул!
– Ты погоди в мусорку кидать. Сначала нужно проанализировать…
– Да там стыдобища! А вот этот хоть похож немного.
«Какие же у него бабушкины обороты речи все-таки», – подумал Алексей Степанович. Он почувствовал, что ему очень интересно знакомиться с Борей поближе. И что он уже начал привязываться к нему. «А в Даниловке кто-нибудь из дядей упрется рогом, что не отпустит племянника с каким-то левым мужиком», – с тревогой подумал он. Но решил не накручивать себя заранее и с любопытством склонился над рисунком с серыми следами от стирательной резинки.
Боря по рисункам Алексея Степановича осуществил свой замысел, и раненый боец с гранатой стоял, здоровый и крепкий, уверенно выпрямив спину, на фоне огромного, как труба теплотрассы, ствола танка. Он чем-то напоминал античного героя: прямой нос, четко очерченные губы, большие сосредоточенные глаза, чуть нахмуренные брови, волны волос.
– Не похож, – вздохнул мальчик.
– Зато он у тебя красивый получился. Как Давид. Вот, глянь. – Художник быстро нашел на телефоне скульптуру Микеланджело.
– Ага, похож чем-то! Но я-то хотел того нарисовать…
– Рисунок отличный. Давай обедать… И лапша тоже отличная, кстати!
На кладбище отправились уже после шести. Ехать было недалеко, не больше четверти часа. Потом еще несколько минут до кладбища, и вот они уже на свежей могиле – благо следователь скинул на телефон координаты. Удлиненный холмик, красные и белые венки, еще один в виде зеленой вазы с голубыми искусственными розами, черные ленты, а на краю холмика – покрытый светлым лаком деревянный крест. На пересечении перекладин Боря увидел овальный портрет и прочитал надпись: «Малютин Константин Васильевич». Под крестом стоял пустой стакан. Боря вытащил из пакета несколько мягких от жары конфет и положил рядом, а в стакан налил газировки. Потом присел, потрогал рукой землю, поднял глаза на Алексея Степановича:
– А его головой куда… ну, закопали?
– Крест ставят в ногах. Держи салфетку. Значит, хороший был человек, раз ты плачешь. Ну, царство небесное! Пошли потихоньку, хорошо? Ну-ну… Вот, у меня еще где-то было… Нету больше салфеток. Да что ж такое… Давай отойдем, и ты умоешься, хорошо? Воды много еще.
– Ну, зачем она его убила? – всхлипнул Боря.
– Солнц, алкоголь такое дело… Не обвиняй ее, не ожесточай сердце. У каждого свой путь, чего уж там. Конечно, жалко мужика, еще жить и жить. Но ты ведь его будешь помнить, правда?
Боря кивнул и, снова всхлипнув, сказал:
– Пойдем, а то я всё боюсь, что придет кто-то из его родных. Спасибо, дядя Костя! Прости нас с мамой, пожалуйста!
– Идем.
Такси до Даниловки заказали на раннее утро. Боря напоследок как следует залил пальму, по своему обыкновению, потрогал лист. «А хорошо мы здесь жили», – с некоторым сожалением подумал он. С другой стороны, они сейчас поедут в Даниловку! Наверное, бабушка уже ждет! Много вещей Алексей Степанович сказал не брать, потому что они еще сюда вернутся: «Это пока что наша база».
Во Фролово таксист по просьбе Бори сделал небольшую остановку, и они ненадолго окунулись в сверкающее весеннее утро. Волны жара сразу же охватили их со всех сторон: от неба, от асфальта, от стен домов. Размяв ноги, они с облегчением занырнули в кондиционер-ное нутро машины, правда пропитанное запахом разогретой на солнце ванильной отдушки. И снова за окном замелькали поля, села, бескрайние луга, какая-то речушка ослепительно блеснула и скрылась за поворотом дороги. Наконец, они проехали мимо металлического указателя в виде широкой стрелки вниз, и Боря прилип к окну. Вот уже и улица дяди Коли, а вон и его зеленый забор! Боря даже вспотел от волнения.
– На месте! – с улыбкой взглянув на него, сказал пожилой смуглый таксист.
Калитка открылась, и к мальчику быстро подошла тетя Алена, худая загорелая женщина с небольшим темным хвостиком, перехваченным голубой резинкой, в синем платье с ромашками. Крепко обняла Борю, доброжелательно поздоровалась с художником:
– Ну, пошли в дом! Я хотела вареников сделать, да не успела: Галка руки совсем связала. Еле-еле ее спать утолкала.
– Не беспокойтесь, у нас торт. Под кондиционером ехал!
– Рано как жара в этом году! Даже страшно, что летом будет! – вступил в беседу темноволосый мужчина с небольшими залысинами. Его полноватое, с легкой щетиной лицо выражало искреннюю радость при виде племянника – действительно искреннюю, потому что его берет к себе этот немолодой человек с чуть грустными глазами.
– Дай Бог вам здоровья, – с чувством сказал дядя Коля, крепко пожимая ему руку. – Аленка-то моя совсем с малой замоталась, беспокойная девка, а тут еще мать заберу…
– А где бабушка? – быстро спросил Боря.
– Так в больнице же.
– А к ней можно?
– Не узнает она никого. Мы каждый день ходим, но, думаю, тебе туда не стоит. Только расстроишься, а тебе и так досталось. Эх, Светка-Светка, учудила ты по полной! И человека ни за что ни про что на тот свет отправила, и свою жизнь в унитаз спустила, и мать подкосила. Мать-то со смерти мужа здоровьем не отличалась, и дочка всё подкидывала поводов. Какой организм тут выдержит? Ну ладно, вот чай готов, идем, за столом договорим!
– А мы где будем ночевать? – принимая из рук дяди блюдце с большим куском шоколадного торта, спросил Боря.
– А где хотите! Сейчас мы с вами сходим на мамину квартиру, соберем документы. Но там жарковато уже. Маришка ключи для вас передала от дома тети Гали, там вам лучше будет. Может, и сама заскочит вечерком. Володя ей сказал, что Боря хотел взять что-то оттуда.
Мальчик кивнул. Они еще немного посидели, потом вдруг весь дом наполнился резким, требовательным криком. Боря выскочил в сад. Алена подхватилась к дочке, на ходу допивая чай. «Борька совсем этих воплей не переносит, – прокомментировал ее муж. – Да и мы-то никак не привыкнем, если честно. Особенно ночью, когда от колик аж заходится. Аленка моя уже с лица спала от недосыпа. А эта мартышка даже у нее на руках дугой выгибается и орет до посинения. Всё перепробовали. Врач говорит – терпите, в три месяца должно полегчать». Алексей Степанович понимающе кивал, а сам думал: да, Боре здесь совсем не место.
Немного отдохнув на скамейке под высокой яблоней, они решили поход в квартиру перенести на завтра и отправились в дом бабы Гали. Боря повесил связку ключей на шею, как любила их носить бывшая хозяйка. В доме было, конечно, жарковато, но вполне комфортно. В кухне на столе лежала записка: «С приездом! В холодильнике борщ в синей кастрюле, в миске голубцы. После работы забегу. Отдыхайте! Марина». Алексей Степанович одобрительно улыбнулся: похоже, что Володе очень повезло.
Есть после торта не хотелось, и они решили пока заняться архивом. В Волгограде была специально куплена непромокаемая сумка на молнии, и Боря поставил ее в бабушкиной комнате сбоку от письменного стола. «Как бы ничего не пропустить», – с беспокойством подумал он.
– А ты составь опись, – посоветовал художник, когда Боря поделился своими переживаниями. – Вот, смотри, как раз маленький блокнот лежит, то, что надо.
– Опись?
– Ну да. Или каталог, как для выставок делают. Сначала запиши всё, что в комнатах, а я пока отдохну. Голова немного разболелась.
– Это от Галки. У нее такой крик – просто терпеть нельзя. А давайте я у бабушки таблетки поищу, наверняка что-то есть от головы.
– Не надо, спасибо. Сейчас немного полежу в тишине, и всё пройдет. Часик меня не трогай, хорошо?
Боря кивнул и занялся делом. «1. Альбом большой, темно-зеленый. 2. Альбом средний, малиновый, с коричневой ленточкой слева. 3. Папка с письмами, светло-коричневая с синим», – аккуратно вывел он и задумался. Баба Галя говорила про чемодан на чердаке. Может быть, слазить, пока Алексей Степанович отдыхает? Где был вход на чердак, Боря знал, потому что однажды зашиб на веранде ногу о приставную лестницу. Он положил в карман телефон и вышел на жаркую веранду, где пыль играла в широких, как ствол танка, лучах солнца. Мальчик открыл окна и задернул легкие занавески. Потом подошел к стене, где была закреплена лестница. Долго кряхтел, и ему, наконец, удалось вытащить ее из пазов и прислонить под углом: «Надеюсь, не поедет. Бабушка же как-то лазила. Хотя нет, наверное, дядю Володю посылала».
Боря осторожно поднялся по теплым деревянным ступенькам и вскоре оказался над люком с железной скобой. Он с усилием надавил на эту сторону люка. Тот сначала не поддавался, но Боря не собирался отступать. Он напрягся изо всех сил, уперся в самый край крышки и толкнул как можно сильнее. Люк со скрипом откинулся влево, и мальчик едва успел придержать его, чтобы грохотом не разбудить художника. Отдышавшись, он поднялся еще на две ступеньки и, замирая от страха над пустотой внизу, перевалился на некрашеные доски чердака.
Боря огляделся: большое темное помещение с маленькими торцевыми окошками, вокруг которых бело-серые кирпичи. Боря знал это слово: газосиликат. Он осторожно добрался до фасадной стенки и провел рукой по кирпичу, потом, задумавшись, обрисовал пальцем темно-серый цемент кладки. «Так вот как выглядит этот самый газосиликат, а я всё думал – какой он…» Мальчик вспомнил разговоры взрослых, когда перекрывали крышу и заодно поменяли фронтоны, вспомнил, как тоже была жара, и их, первоклассников, отпустили на каникулы пораньше. И как тогда бабушка позвонила бабе Гале и начала ей втолковывать, что его нужно закрыть снаружи как можно скорее, прямо обязательно. «А сейчас уже бабушке нет никакого дела до чужих газосиликатов, и до меня тоже. А баба Галя вообще непонятно где. А все-таки интересно, где они все – баба Галя, дядя Костя, папа».