– Ну, так вот. Там графика требует много ресурсов компьютера. Чтобы игра не тормозила, нужно уменьшить разрешение. Но тогда будет не такая хорошая прорисовка. Понимаете? А тут везде избыток, в каждом дохлом жуке, простите. Вот зачем это? Как будто кто-то развлекался просто. И у него неограниченные ресурсы. Я не додумал тогда до конца, дядя Володя пришел и наступил на тюльпан. А потом мы пошли есть яичницу, очень вкусную, из деревенских яиц. И очень красивую. Вот почему так красиво яйцо на сковородке смотрится? Белое с ярким таким, прямо есть жалко. – Боря вдруг смутился и замолчал.
Художник задумчиво помешивал борщ, потом сказал:
– Я в детстве о таком только с Олей мог поговорить. Нас двое было повернутых, как мама называла. Родители оба инженерами работали. Любили порядок и ясность мыслей. И объяснения их были как раз из серии понравиться пчелам. Ты добавку будешь? Очень вкусный борщ.
– Нет, спасибо. А то живот на лестнице перевесит.
– Тебе сейчас нужно лечь отдохнуть немножко. Я-то даже выспаться успел.
– Ничего не снилось?
– Не помню. Вот птица какая-то орала. Но это за окном, наверное. Короче, если спать не хочешь, то на планшете поиграй. А что там за игра, которая много ресурсов требует?
– Цивилизация.
Пока Боря играл, Алексей Степанович не удержался и сам полез на чердак. С удовольствием пофотографировал старые вещи, елочные игрушки. Потом подошел к пакету. Да, Боря не зря расстроился. Художник решил без него ничего не трогать. «Переноску не переживет. Надо обязательно сегодня сделать. И побыстрее, а то солнце уйдет», – решил он и подошел к окну. Потрогал теплую доску, положенную вместо подоконника, посмотрел через запыленное стекло. Макушка разлапистой сосны, под ней куст сирени, дальше – какие-то плодовые деревья. «Да, всё хозяина требует. Жалко, что не познакомился с этим Володей. Нужно будет его пригласить, когда обратно с вахты поедет». Телефонный звонок отвлек его от раздумий. «Вы где? На чердаке, да? Вы там осторожнее, я одну игрушку возле люка положил. Хотел забрать, а в последний момент не решился. Я сейчас поднимусь. Воды захватить? Пустой пакет я уже взял, ну, для бумаг».
Через несколько минут в проеме показался пакет с пластиковой бутылкой и двумя тяжелыми стаканами.
– Держите. Пластиковых стаканчиков не нашел, – прокомментировал Боря, ставя рядом с художником бутылку и два узких тяжелых стакана с рисованными контурами бабочек.
– Ну, значит, будем пить по-буржуйски, из коктейльных. Давай руку.
– Не надо, я сам. – Боря как можно увереннее перевалился на пол, огляделся: – А где игрушка?
– Я убрал от греха. Вон, на подоконнике твой дирижабль.
– Точно! А я не мог слово вспомнить! Как думаете, если я ее заберу, это будет как?
– Это будет правильно. Только нужно будет упаковать хорошенько. Ладно, пока солнце – за дело. Сейчас, только воды хлебну. Жарковато здесь.
Они подошли к пакету. Боря вздохнул. Художник осторожно оторвал ручки, даже не пытаясь их развязать, и убрал по бокам ошмётки пакета. Они увидели стопку бумаги формата А4. Это были ксерокопии рукописного текста. Очень осторожно, страница за страницей, они переносили листы на самый яркий свет и фотографировали, потом убирали в новый пакет вниз текстом, чтобы не перепутать порядок. Потом пошли распечатки, копии каких-то документов, фотографий, даже медалей. «Просвир-кин Алексей Алексеевич», – успел прочитать Боря на каком-то свидетельстве. «Интересно, кто это? – подумал он, осторожно переворачивая и расправляя лист. – А вот и след от кабачка начинается». Действительно, с каждой новой страницей темное пятно становилось всё отчетливее. Через шесть листов бумага отказалась разделяться. Художник сфотографировал страницу, вздохнул.
Они осторожно, в четыре руки, подняли несколько листов и бережно переложили их в пакет. Остались четыре страницы, которые намертво приклеились к засохшей кабачковой луже.
– А с этими никак? – спросил Боря.
– Отодвигай дальний край, насколько получается, а я туда подлезу с фотиком. Сейчас, только настройки подшаманю. Ага, попробуем так…
Боря, пыхтя от напряжения, осторожно приподнял края еще двух страниц. Дальше всё было как коричневая трухлявая подошва.
– Всё. Мы с тобой молодцы, – выпрямляясь, сказал художник. – Выпей воды, а я спущу пакет и вернусь.
Они еще немного полазили по чердаку, заглядывая во все коробки и ящики. В одной из коробок нашлись карандашные рисунки, подписанные «Надежда» и с довоенными датами. Художник одобрительно кивнул и положил папку возле проема. Еще обнаружились два чемодана с детскими игрушками. Боря выудил куклу и поднес ее к окну. Это был мальчик с ясными голубыми глазами и ресницами-штрихами в их наружных уголках, которые справа поистерлись. Боря провел рукой по пластмассовой прическе кукленка, почувствовал под пальцами рельеф непослушных прядей.
– Хорошая кукла. Смотри, кисти подвижные. Так редко делали, – указал подошедший Алексей Степанович.
– Можно его взять? Я сам повезу.
– Конечно, бери. Небольшой же, сантиметров сорок, наверное. Пусть с тобой живет. Потом детям своим показывать будешь. Хорошо, когда хоть несколько вещей из прошлого в семье остается.
– Ну вот, две вещи уже есть. Боря и этот… дирижабль.
– Его зовут Боря?
– Да.
Алексей Степанович загнал мальчика в летний душ, потом сполоснулся сам. Вода была теплая и немного пахла ржавчиной. На полу душевой лежал толстый кусок плотного пенопласта, поцарапанный и с отколотым углом, но приятный ногам. Маленькое окошко было закрыто толстым ребристым стеклом.
– Ну что, ты готов к дальнейшим подвигам? Сходим к тебе? Мне твой дядя дал ключ. Если устал, то можем на завтра перенести. Но завтра обязательно в школу нужно, а потом жарко будет. Решай.
– Давайте сходим сегодня.
Боре показалось, что квартира бабы Нади стала меньше, а мебели в ней больше. Он осторожно прошел в носках в свой закуток и сел на кровать. Потом лег и уставился на разноцветные танки с длинными стволами, прикрепленные красными и синими кнопками к заднику шифоньера. «Странно, что я ничего не чувствую. Ну, то есть должны же быть какие-то чувства». Алексей Степанович куда-то делся, и через некоторое время Боря забеспокоился. «Вот почитает мои медицинские выписки и передумает меня брать. Нет, в интернат я не пойду. Что угодно, только не в интернат. А что тогда? Не в озере же нашем топиться». Мальчик даже задержал дыхание, когда встретился с этой мыслью, так внезапно всплывшей в его голове. Быстро-быстро замелькали картинки: вот его тело поднимают багром из глубины, перекидывают в лодку. В волосах запуталась тина, лицо синее, припухшее, как у мамы. Только у нее было красное. Плотный синий пакет, машина урчит мотором, выезжая с грунтовой дороги. На опознании дядя Коля хмуро смотрит на племянника, молча кивает. Похороны, его туда же, поперек могил папы и бабушки: рядом места для него нет, и он будет лежать в их ногах. Или над головой? Что там говорил Алексей Степанович? Да где же он, в самом деле?!
– Алексей Степанович! Вы где? – не выдержал Боря, который больше не захотел досматривать кино в голове: и так всё ясно. Он не хочет совпасть с тем совершенно неподвижным мальчиком, над которым медленно оседает два метра земли. Лучше интернат? Нет, лучше пусть он уедет с этим невысоким человеком, который так уверенно умеет управляться с кисточками и карандашом!
– Вот ты где! А что, уютно! Ну вот, ты плачешь наконец-то. А я всё думал, когда же тебя накроет, чтобы тогда быть рядом.
– Не уезжайте без меня, пожалуйста! – всхлипнул Боря, вытирая щеки тыльной стороной руки.
– Ну, ты чего? Я думал, тебе уезжать жалко, а ты такие глупости выдумал! И салфетки у меня опять нету. Пойдем на кухню, умоешься. Слушай, замечательные танки, внушительные! А говорил, что рисовать не умеешь!
– Танки умею, – стараясь не всхлипывать, ответил Боря.
«Как же лучше? Заговорить его всякой всячиной, или пусть как-то проживет, осознает всю эту хрень, которая на него свалилась? Вот не специалист я по таким вещам. Только арт-терапию и умею. А и ладно! Что умею, тем и буду пользоваться! А вернемся в Волгоград – сразу же к Ирине Сергеевне, благо она согласилась на дополнительное занятие в частном порядке. Значит, нам бы ночь продержаться и день простоять! Да, день… Завтра будет не из легких». – И Алексей Степанович решил действовать по обстановке, а на ночь обязательно скормить Боре таблетку тенотена.
– Возьми отсюда что-нибудь на память, хоть чашку, – предложил художник, разглядывая стопки посуды в серванте.
– Я свою чайную ложку заберу, серебряную. Мне ее дедушка «на зубок» подарил, красивая! Вот смотрите, какая ручка!
– Замечательно! А из игрушек, может, что? Только небольшое.
– А можно корабль из лего? Он мало места занимает, ну, разобранный.
– Бери.
Боря выкатил из-под кровати большой пластиковый ящик, открыл крышку и стал по одной вытаскивать свои вещи, разглядывать их и выкладывать рядом на пол. Художник уселся на зеленое узорчатое покрывало и с интересом наблюдал за процессом.
– Этот катер мне дядя Саша привез, он сам плавает! Так, калейдоскоп. Жук этот бегает, только батарейка села. В этом пакете корабль разобранный, я его заберу. А здесь всё лего вперемешку уже. А это такой маленький дрон, только у него одна лопасть отломалась, когда он в дерево врезался. Дядя Саша обещал мне на первое сентября еще подарить, большой, с камерой!
– Смотрю, он тебя баловал подарками.
– Да, и телефон, и планшет, и вон наушники у меня суперские, – всё он надарил. Хотел еще игровую приставку купить, но бабушка не разрешила. Невролог… – Он смущенно замолчал.
– А это что? – Художник перевел разговор с явно беспокоящей мальчика темы диагнозов, показывая на общую тетрадь с белым парусником и чайками на обложке.
– Да так… я комикс хотел нарисовать, но людей-то я не умею. Вот и стал просто писать, что они делают. Правда, почерк-то у меня тоже фиговый.