о сих пор жалею немного, что не научила она меня. Каждый раз вспоминаю, когда становится нужен этот навык. Вот такая история тебе про твою прабабку. Ты только не смейся, что я сама медик, а в такие глупости верю. Ну, так помогало ведь! Ладно, хватит на сегодня. Еще раз поздравляю вас всех с наступившим Новым годом, желаю всем крепкого здоровья, а тебе и Володе – еще и успехов в учебе!
Тетя Таня».
(Продолжаю набирать записи Александра.
Тетрадь 2, темно-зеленая. Первые страницы исписаны плохим почерком, как будто наскоро. А мы приехали в Болгарию! Там у Никиты, который был помощником дяди Миши, тетя живет с мужем. Дядя Коля его зовут. Он такой веселый и знает много про море. Мы с ним плавали на катере. От моря просто дух захватывает! Меня пугают нашествием морских тараканов, но я пока ни одного не видел. А вот медузы есть. Но я их не боюсь. Тетя Лена сшила куклёнку костюм матроса, и я его нафото-графировал везде, даже с медузой. Болгарский язык смешной. Дыня у них значит арбуз, а гора – лес. Мне здесь очень нравится. Алексей Степанович сейчас рисует памятник Алеше, живет в гостинице в Пловдиве. Я его прошу мне в телеграм кидать эскизы, интересно же! А я живу здесь, под Бургасом. Дом у них красивый: первый этаж весь в таких круглых камнях, а второй из маленького темно-красного кирпича. И куча разных фруктов, и виноград очень вкусный. Я много общаюсь с мальчиком из соседнего дома. Его зовут Тодор Михайлов. Он на год младше меня и в инвалидной коляске уже два года. Он такой интересный! Всё время выдумывает всякие истории с продолжением, как сериал. Набираю текст медленно, потому что некогда. А Александра очень жалко. Им надо было сразу сообщить про Надю. – Боря.)
28 ноября 1941
Не вел записи с 8 ноября, просто не мог. Нету больше моей Надюши. Не мог я в это поверить, вот не мог. Стоял на кладбище над холмиком – ну нету там ее. Вернулся в училище, продолжил учебу. Как будто она просто уехала из Даниловки, например, куда-то в газету или в агитбригаду, плакаты рисовать. А потом меня накрыло – понял. Помню, стою, читаю газету на стенде, а там картинка с Гитлером, как карикатура. И я понял, что Нади и правда больше нет на этом свете. А я один здесь остался. Стою, зубы сжал, чтобы не закричать, строчки прыгают, и сам я как будто падаю куда-то, даже уши заложило. Пришел в казарму, говорю, ребят, так и так, не дергайте меня какое-то время, я узнал, что жена умерла. Удивились они, конечно. До этого я и не говорил никому. Как будто пока молчу, она и правда живая, уехала просто. Тяжело было, что и говорить. Меня Ярмолин вытащил. Я сидел вечером в Ленинской комнате, чтобы никого не видеть. Просто сидел и пялился на графин без воды. Он нашел меня и говорит: рассказывай, какая она была. Долго мы с ним разговаривали. Я несколько раз отходил к окну, чтобы хоть как-то скрыть слезы. Он молча ждал, когда я успокоюсь, а потом задавал новый вопрос: «Как вы познакомились?» или там «Ты помнишь ее последний рисунок?» Больше двух часов мы провели в той комнате с портретами тов-й Ленина и Сталина. Потом он и говорит: «Тебе еще долго будет тяжело. Но попробуй как-то жить дальше, ладно? Врага выбить надо, это сейчас самое наше первое дело. А для этого знания нужны. Вот выпустимся в феврале – там уже что усвоил, то твое, понимаешь? Сейчас каждый день дороже золота». Я сказал ему, что всё понял. Он взял с меня обещание, что скажу, если совсем худо дело будет. Он мне как брат теперь. Только не младший, как Сеня, а старший, хотя разница у нас всего в полгода. И еще он сказал, чтобы я продолжил вести записи. Я удивился, откуда он знает. Ведь я говорил, что это самоподготовка по геометрии, и специально вкладывал тетрадь в другую, с чертежами. Говорит, что догадался, но что лучше молчать об этом.
29 ноября
Решил записывать хоть раз в неделю. Похолодало, но здание теплое. Ярмолин, кажется, выздоравливает окончательно. Ему Сухотин капли ушные принес, когда мазь мне покупал. Взгляд у Ярмолина изменился, и весь как-то взбодрился, что ли. Даже что-то воинственное появилось. Совсем скоро зима.
6 декабря
Вот и зима подошла. Снега нет. Грязь замерзла хорошо. Не записывал неделю. Вспомнил первую страницу той тетради, что я Сене отвез. Какой же я был наивный. И вообще, как будто сейчас я другой человек – старше и равнодушнее, что ли. Не очень это слово подходит, но более точное не подбирается. Конечно, нет равнодушия к войне, сводкам. Мы наконец начали контрнаступление! И я не равнодушен к танкам, к своим товарищам, к нашей учебе. Но стоит остановиться, перестать решать задачи, учить свою группу устройству танка, общаться с другими курсантами – и как будто я оказываюсь под какой-то водой, которая холодная и пахнет болотом. А мне как будто всё равно, как будто так и должно быть, потому что Нади больше нет. Я атеист и коммунист, и у меня нет той жалкой надежды на иной мир, которая могла бы утешить. Но это мой выбор. И это одна из основ меня как человека. И думаю, что так честнее, чем тешить себя пустыми надеждами. Она жива в моей памяти и всегда будет там жить, пока жив я. Вот моя вера.
(Да, я его понимаю. Вот тоже всё думаю, куда они уходят? А про воду как прочитал, сразу вспомнил: я ведь такое и увидел. Ну, тогда, в Даниловке, в бабушкином доме. Будто я утопленник. Как же хорошо, что А. С. согласился меня забрать!!! – Боря.)
11 декабря
У Сухотина сестра умерла, его отпустили на похороны. Местных жителей направили на реку Медведицу оборонительные обводы копать вместе с саперами, и она застудила ноги. А потом еще и пела, чтобы подбодрить подружек, а солдаты просили спеть еще и еще, потому что у нее хороший голос. На морозе-то. А потом воспаление легких, стремительное течение болезни. Не выдержала высокой температуры, сгорела. Подошел к Сухотину, говорю, держись, товарищ, мужайся, а то ты уже серый весь. Он огрызнулся – на себя посмотри, Сашок, а от меня отстань, будь другом! Не получился из меня утешальщик. Но я потом опять сунусь, даже если ругаться будет.
(Ну вот, письмо брату написал, наконец-то! – Боря.)
«11 ноября 1941 года
Здравствуй, Сеня!
Друг, ты прости, мы и не попрощались толком. Я как неживой был. Но ты же меня понимаешь и не обижаешься, правда? И прости, что не писал вам. Я не от обиды, что вы мне не сообщили, поверь. Я понял, что не хотели меня расстраивать и отвлекать от учебы. Просто всё не мог поверить в то, что случилось. Как будто если хорошо спрятаться, не думать, не писать, не разговаривать об этом – то как будто Надя еще жива, понимаешь? Сам знаю, что глупо. Сейчас-то я уже смирился, что мне остается? Знаешь, прямо завидую нашей бабушке. Она собирается скоро с Надюшей встретиться на том свете. А мне и это утешение недоступно. Как ложусь спать, стараюсь вспомнить каждый день, который мы провели вместе, до мельчайших подробностей. Утешаюсь, что она живет в моей памяти. Глупо, да? Ну а что я могу? Умел бы рисовать, каждую свободную минутку ее бы рисовал. Или стихи о ней писал бы, да вот не дано. Значит, буду посвящать ей свои военные успехи. Видишь, что творится: я еще даже не выпустился из училища, а уже о будущих подвигах рассуждаю. Но я уверен, что так и будет. Мне терять нечего. Опять я глупость сморозил? Нет, не глупость. Так и есть. Но давай не будем об этом.
Ладно, заканчиваю письмо. Как будто мы с тобой поговорили, и легче стало. Жду от тебя хорошего, подробного письма о вашей жизни.
Передавай от меня привет маме, отцу, бабушке и всем нашим. Крепитесь и будьте здоровы!
Твой брат Саша».
12 декабря
Вчера написал Сеньке письмо, а то еще подумают, что я в обиде. Перечитал, и меня вдруг как холодом пробрало. Я понял то, что всё это время пытаюсь скрыть от самого себя. Может быть, это я заплатил Надей за танковое училище? За свой второй шанс? А что, всё сходится. Теперь не могу об этом не думать. Даже учеба в башку не лезет.
(Ну вот. И так ему плохо, а тут такое надумал. Теперь будет себя винить в смерти Нади. – Боря.)
14 декабря
Ярмолин меня снова вытянул. Выпытал, почему я опять выгляжу как дохлая рыба, и хорошенько пропесочил. Спасибо ему. И правда, сейчас нужно думать только о поставленной задаче: победить Гитлера. А я ослабляю себя мыслями о своей вине, которую даже и доказать нельзя. Значит, работаю на победу врага. Еще новость: сегодня меня просил позвать какой-то парнишка, оказался знакомым нашего Яшки, с которым мы на одном грузовике в Сталинград прибыли. Яшку определили копать обводы, а через два дня он поедет в Да-ниловку. Спрашивал, что передать туда и оттуда. Он товарищ надежный, передам домой деньги и эту тетрадь, хотя она и не дописана. Надо подумать, что купить Сене. Папе папирос хороших, маме и бабушке конфет. Надо обмозговать, как это устроить. Да, пойду сейчас и спрошу у Сухотина, ему полезно будет отвлечься. А сюда попрошу передать мой задачник по алгебре, там и справочные материалы есть в конце, и ответы. Возьму с собой на фронт. Хоть отвлекусь от страха смерти, говорят, он может накрыть внезапно. А я уравнения решаю, мне некогда. К тому же между задачками можно и набрасывать по паре строк. Если даже тетрадь пропадет, никто не будет вчитываться.
(На этом кончается вторая тетрадь. – Боря.) А мне разрешили здесь еще пожить! Алексей Степанович уехал, у него скоро студенты начнутся три раза в неделю. Он боялся меня оставлять, но я обещал быть очень осторожным. Тетя Лена его уговорила. И Володя одобрил. Он еще на вахте. Тодор просто счастлив! И я тоже. А обратно мы полетим с тетей Леной, она хочет навестить своего брата и племянника. Никиту то есть и его отца, я его еще не видел. И она планирует перебираться в Крым!!! С дядей Колей, конечно! Он снова обещает нашествие морских тараканов прям на днях. И еще большие волны, жду их с нетерпением. Объедаюсь фруктами и арбузами. Еще новость: мне подсказали сайты «Дорога памяти» и «Память народа», буду изучать. Делаю много фоток с Борей, который куклёнок. Ему бабушка Тодора соорудила болгарский национальный костюм: черные штаны, белая рубашка, черно-красный жилет и широкий красный пояс, называется кушак. Рубашка и жилетка расшиты красной вышивкой. А шляпу ему мы с Тодором сами плетем из таких круглых, как трубочек, что ли, но на самом деле это трава такая. Бабушка только немножко помогает. Говорит, еще кепка черная хорошо бы, но и шляпа подойдет. Кепку где же найти?