2 сентября
Уже осень. Читаю газеты. Медленно, устаю от мелких букв. Как же она выходит в таких условиях, эта «Сталинградская правда»? Под постоянной бомбежкой. Доктор как-то раздобыл несколько номеров. Сил всё больше. Хотел письмо написать, но сказали, что с полевой почтой пока проблемы.
Как же хорошо, что ступни почти целые, а то как бы я ходил. А так хоть с болью, кровью, но зато сам. Голова немного кружится. Залежался, наверное. Значит, уже пора вставать. Спрошу завтра разрешения на воздух выйти. Может, посижу на той лавочке, где я во сне спал?
3 сентября
Был обход, доктор не разрешил. Но он доволен мной, говорит, организм крепкий.
Воспаление уверенно идет вспять, вот как он сказал. И что беспокоился насчет заражения крови. Я ему сказал, что вспомнил. Он мне на тетрадку кивает – записывай давай, всё чтоб в подробностях обрисовал. А то газет больше не принесу. А сам смеется.
Полдня с мухой воевал, такая приставучая. Но я ее все-таки прихлопнул газетами. Надеюсь, доктор не заругает. Я осторожно, и не заметно почти.
4 сентября
Вспоминаю всё четче, выплывают подробности. Пора записывать, а то гоняю всё по кругу, аж сердце захолаживается. А мне сейчас надо срочно выздоравливать.
Летом, еще степь была почти зеленая, я поучаствовал в первом своем танковом сражении. Правда, и сам этого не заметил. Выяснил, уже когда всё закончилось. Видел только белые клубы какие-то и потом дым на краю луга.
А потом всё как-то быстро стало повседневной работой. Мы едем в раскаленном танке, то быстрее, то медленнее. Стреляем, прикрываем пехоту как можем. Дни все сливаются в один. Мы грязные, небритые, жрем кое-как. Хочется пить и спать. А потом и спать не мог. Голова и ночью управляла танком. Стоило закрыть глаза, и степь всё тянулась, бежала к нам и втягивалась танку под брюхо. Утром снова то же самое. Мы были уже не людьми, а какими-то внутренними органами танка, каждый со своей задачей. Потом по нелепой случайности убило нашего Мишку. Он так и ездил с нами до вечера, уже убитый. Даже прикрыть-то его толком не могли, некогда. Степан Васильевич стал аж серый весь, несмотря на жару. Уже в темноте мы Мишку вытащили, нашли, где трава погуще, положили и молча вернулись. А дальше мы были без заряжающего. Серега наш умаялся с непривычки, и Степан Васильевич ему помогал.
Продолжаю вечером. Мы начали наступать в середине июля. Как же там было грязно и пыльно! Я помню, иногда ненадолго терял сознание от жары и грохота. Мы все как будто высохли за эти две недели (или больше?). Когда танк останавливался, мне казалось, что он продолжает ехать.
5 сентября
Продолжу. Нас подбили не знаю, какого августа. Может быть, 12-го? Нет, наверное, 14-го или 15-го. Всё слилось в какое-то огненное месиво. Столько мертвых я никогда до этого не видел. Даже не мог представить, что такое вообще бывает. Живые люди, множество живых людей падают и становятся неживыми. Или там взрывается земля. Мы проезжаем дальше, и я стараюсь не думать, что от них осталось. Я в эти дни разучился думать и чувствовать. Я чувствовал только ход и габариты танка, и мой мозг сам улавливал любые изменения в его ходу, а руки сами дергали рычаги. Не знаю, как так получалось. Говорю же, мы стали его внутренностями, как мотор и ходовая часть. Друг с другом мы совсем перестали общаться. Только иногда что-то коротко выкрикивали хриплыми голосами.
Продолжаю после обеда. Я услышал громкий лязг позади себя, а потом было несколько секунд полной тишины, как мне показалось, и оглушительный взрыв. Танк резко нырнул мордой вниз, потом назад. Я ударился головой и на какое-то время потерял сознание. Если бы не шлем, тут бы мне и конец пришел. Всё, дальше завтра.
6 сентября
Немного похолодало, как же хорошо! Я сегодня спал крепко и без снов. Ну их, эти сны! Так, продолжаю. Я пришел в себя от толчка и окрика командира. Он тянул Серегу и матерился про запаянный аварийный люк. Я посмотрел Сереге в лицо и сразу очнулся. Оно было всё черное, только сквозь отросшие волосы просачивалась кровь и стекала по лбу. Потом танк опять сильно тряхнуло, и я увидел огонь в левом углу. Я быстро взялся за дело и отвел танк с линии продвижения, каждую секунду ожидая взрыва топливного бака. Не успел я заглушить мотор, как под брюхом что-то громко щелкнуло. Я понял, что танк потерял мобильность. Командир приказал мне вылезти и принимать Серегу сверху. Я чуть не скатился с танка, перед глазами всё плыло. Но все-таки я вытянул его и оттащил подальше. Потом оглянулся и увидел, что танк горит. Ярко полыхали топливные баки, и я не мог разглядеть, насколько всё плохо. Потом я вспомнил про Степана Васильевича и кинулся обратно. Он был под самым люком, без сознания. Я быстро спрыгнул внутрь и попытался его привести в чувство. Дышать было нечем. Вот тогда я, наверное, и обжег ноги, когда пытался вытолкать его наверх. Но у меня ничего не получилось, и я сам понял, что сейчас потеряю сознание. Я протолкнулся через люк, почти скатился на землю и начал ползти к Сереге. Долго я полз или мне так показалось? А потом что-то завыло сверху, очень громко, и потом был оглушительный удар. Я почувствовал всем телом, как он прошелся по земле. Я раньше думал, что «земля содрогнулась» в газетах пишут так, для красоты. Но это так и есть. И это очень страшно. Я помню, что во рту даже сквозь дизельную копоть я ощутил вкус страха – то ли железа, то ли какого-то лекарства. Но его не спутаю ни с чем. Потом я все-таки добрался до Сереги и подержал руку возле его лица. Он еще дышал, и я позвал его. Я не услышал своего голоса, хотя старая-ся кричать как можно громче. Потом я закашлялся, и пришлось долго дышать. И снова стал его звать. Когда я уже перестал надеяться, он вдруг попытался приоткрыть глаза, и сквозь щелки я увидел что-то блестящее. Он попытался что-то сказать, а может, и сказал, но я не слышал. Потом его голова как-то откинулась, и я понял, что он умер. Я смотрел на его черное лицо, на его тело в пыльной траве цвета песка и вдруг понял, что он только что был таким же живым, как я, и вот он ничем не отличается от этой высохшей травы. Даже трава более живая, чем теперь он. Я закрыл ему глаза и почувствовал горелый запах. И тут меня вырвало, еле успел отвернуть голову. А потом землю опять сильно тряхнуло, хотя я ничего не слышал. Меня куда-то откинуло, и больше я ничего не чувствовал. Очнулся уже на койке, здесь. Как же мне повезло, что голова всё-таки варит. Хотя сначала я всё время спал, кажется. И еще повезло, что легкие не сильно пострадали. А главное везение – что меня вытащили. Как они поняли, что я живой? Может, я ненадолго пришел в себя и позвал на помощь? Значит, еще не пришло время мне помирать. Значит, я еще нужен зачем-то.
7 сентября
Вчера весь день вспоминал и записывал. И как-то легче стало. А ночью проснулся. В окне звезды, зарево вдали. Интересно, а вдруг это всё правда, и я бы встретился с Надюшей? Ну, если просто предположить такое? Вот всё думаю про это. Паршивый же из меня коммунист получился. Или это от контузии?
(Фух, устал. Надо и правда паузу сделать. Вводил, не мог остановиться. Конечно, не пришло ему время помирать. Боря же откуда-то взялся? Баба Галя ведь сказала: наш, Лазаревский он, а не приемный. – Боря.)
8 сентября
Вчера мне разрешили выходить. Ослабел я сильно, конечно. Надо гимнастику делать, на верхнюю часть туловища для начала. Завтра меня осмотрит доктор. Всё время хочу есть, аппетит зверский. Наверное, от этих порошков.
9 сентября
Пришел доктор, я сразу спросил про Люсю. Он улыбнулся и ответил, что она скоро вернется и что всё с ней будет в порядке. Потом он спросил, написал ли я, как меня контузило, и велел прочитать ему вслух. Потом долго молчал, глядя в окно, и о чем-то думал. Я спросил, когда меня выпишут, ведь я уже через несколько дней вполне окрепну. Он обещал перевести меня в команду выздоравливающих к концу недели, а там видно будет. Ну, хоть картошку чистить и консервы открывать, всё польза от меня будет.
10 сентября
Написал домой, но думаю, что все мои в эвакуации, а Сеня уже и где-то воюет, может. Я почему-то уверен, что он живой. Завтра меня переводят в команду выздоравливающих. А то я уже не могу здесь сидеть, в этой комнатенке два на три метра. Да и пора уже делом заняться. Меньше лезть будет в голову всякое.
11 сентября
Надо же, не вернули мне одежду. Сказали, что натру штанами ожоги и расчешу через ткань. Дали чистый халат, а то мой весь в сукровице. И еще пару простыней запасных. И я сидел с простыней вокруг ног, как какой-то римский – как их звали-то? Не помню. Зато вид приличный, когда картошку чистил. Выварка-то между ног стоит. И мухи ноги не кусают. Там не мухи, а звери какие-то! Тяжести мне запретили таскать. Зато дали хлеб резать. Саек тридцать искусочил. Применился, даже нарядно стало получаться. Поймал это движение, когда надо и давить, и тянуть нож одновременно. И нож ловкий, сподручный. Всё, темно уже, не вижу ничего.
13 сентября
Втянулся в работу. Кажется, опять некогда вести записи. Зато много общаюсь, соскучился по людям. Мне говорят, ты прям дикий какой-то. Голос у меня изменился, сиплый стал. И долго говорить не могу, начинаю кашлять. Вчера после отбоя разговаривали с соседом по койке, Данилой. Я больше слушал, конечно. Мы спим прямо на полу. Завтра мне велено прийти на осмотр. Может быть, Люсю увижу?
(У нас февраль. Снег всё падает и падает! Очень хочу на дачу, но вот подхватил какой-то вирус, и не поедем. Нечего там всех заражать, особенно Веру. – Боря.)
14 сентября
Доктор велел два раза в день обрабатывать ожоги, но вроде бы остался доволен. Я спросил, когда меня выпишут. Он ответил, что в двух местах ожоги глубокие и что я пока не вояка – мне штаны раздерут кожу в первый же день. Велел исправно мазать и через три дня прийти на осмотр. Еще странная вещь: в темноте вообще стал как слепой крот. Наверное, последствия контузии. Да ладно, пройдет.