– Зачем ты…
Через две недели Натка обнаружит долгожданную беременность и, естественно, ни о каком предложении сменить обстановку даже не вспомнит.
В третий раз Андрей «пошутил», когда Валерке исполнилось шесть. Натка в тот день пребывала в плохом настроении. Она получила втык от детсадовских воспитательниц – сыночек показал одной из них язык, а вторую обозвал стервой. Прав был, конечно. А как еще назвать молодую заразу, что отправляет детей кушать кашу возле унитаза? Стерва – это еще мягко сказано. Валерка у них воспитанный мальчик. Но это он ей потом рассказал, что да как, а сначала-то успел схлопотать пару затрещин. Так что его невиновность настроения не улучшила. Теперь Натка переживала за свою несдержанность и торопливость. Масла в огонь подлила Ниночка, объявив о том, что «классная желает поговорить с мамой с глазу на глаз». И сколько Натка ни допытывалась, о чем, дочь делала удивленные глаза и невинно пожимала плечами. Ситуация с Валеркой заставила удержаться от преждевременного нагоняя, но предчувствие того, что в данном случае ругань как раз была бы уместной, угнетало еще больше. Окончательно выбил из колеи звонок мамы, которая битый час рассказывала об очередном визите к Аленке и внушала мысль о том, что «так жить нельзя, потому что родные люди…». Натка слушала вполуха, но отчетливое понимание маминой правоты вызывало желание прекратить разговор как можно быстрее. Она еле сдерживалась от того, чтобы не нагрубить, и к тому моменту, когда мама наконец сменила тему, чувствовала себя абсолютно опустошенной. Андрей был дома и не заметить кислой мины жены просто не мог. Вот он встает с дивана, на котором они с Валеркой только что мутузили друг друга, подходит к Натке, нежно приподнимает ее подбородок и спрашивает:
– Проблемы?
– Да не так чтобы, – она вяло отмахивается, потом признается честно: – Просто достало все.
– Все? – Он привносит в вопрос нотку кокетства.
– Ну не совсем… – Натка отвечает ему в тон. – Настроение ни к черту.
– У тебя, мать, весеннее обострение, – Андрей пытается перевести все в шутку, и Натка раздражается:
– Конечно, вы все умные, а я идиотка. Ты это хотел сказать?
– Ну что ты? – Муж ласково улыбается, и Натке уже стыдно за свою внезапную вспышку. А он еще и усугубляет угрызения ее проснувшейся совести: нежно чмокает в плечо и объясняет: – Я хотел сказать, что твоя депрессия вполне объяснима.
– Да?
Андрей был, конечно, эрудирован, но раньше Натка не замечала, чтобы в круг его интересов входила психология. Но он к науке и не апеллировал – сказал по-простому:
– После зимы всем трудно. Тело устало, нужны витамины. Душа тоже плачет и требует праздника.
– Точно, – не может не согласиться Натка. – Только где ж его взять-то? Ты знаешь такое замечательное место?
Андрей смотрит на жену примерно полминуты, потом медленно кивает и, не сводя с нее пристального взгляда, говорит:
– Думаю, да. Депрессию как рукой снимет. Все поменяется: обстановка, люди, работа…
– Работа? – Натка теряет интерес к разговору.
Что бы за идеи ни гнездились в голове Андрея, работу она менять не собирается ни за какие коврижки. Это, можно сказать, единственное оставшееся у нее личное пространство. А все прочее заполонили Валеркины занятия, Ниночкин дурной характер, мамины упреки и шуточки Андрея. Вот видит же, что у нее настроение ни к черту, а лезет с нравоучениями. Еще до кучи и работу сменить предлагает. Неужели не помнит, как она козлом скакала от счастья, когда Валерка наконец подрос и она смогла себе позволить вернуться к своим переводам? Думает, ей надоело. Ничего подобного. Нисколечко. Ни грамма. Тем более теперь. Это невозможно, и все тут. Натка так и говорит, твердо и строго:
– Это невозможно!
– Почему? – Андрей не понимает причины ее отказа. Думает, что Натка, наоборот, сомневается в успехе предложенного им предприятия. – Это ведь проще простого. Надо решиться, и все.
– Да на что мне решаться, Андрюш? – Натка раскрывает карты. – Я в восторге от своей работы. К тому же мне предложили повышение. Ухожу с литературы на синхрон через две недели.
– Как это?
– Очень просто. Освободилось место синхрониста, и я буду вести переговоры. Только здесь, конечно. Все помнят о том, что у меня двое детей и муж тиран, поэтому командировки исключены.
– Кто «тиран»? – Брови Андрея взмывают в запредельно изумленный домик. – Я?
– Расслабься. Я пошутила. – Натка уже смеется. За время этого бессмысленного разговора она успела успокоиться и позабыть о своих неприятностях. Ей не на что жаловаться. У нее прекрасный муж, хорошие дети, здоровая мама и любимая работа. О чем еще можно мечтать? Не о чем. Не надо гневить судьбу и пытаться что-то менять. Натка примирительно гладит ладонь Андрея и прижимается лбом к его плечу: – Ну прости, а?
– Проехали. – Он обнимает жену и спрашивает: – Значит, тебя повысили?
– Ага.
– Это то, чего ты хотела?
– Не знаю. Я не очень-то и хотела, но, оказывается, теперь счастлива.
– Счастлива?
– Очень.
– Что ж, тогда действительно нет смысла что-то менять. – Натка не видит, как глаза Андрея блеснули странным светом и тут же погрустнели, потухли. Она считает разговор оконченным и уже ругает Ниночку за разбросанные по комнате вещи. У Натки нет времени обращать внимание на полутона и нюансы. На ней держится весь дом, и, если разбрасываться по мелочам, здесь вместо порядка воцарится кавардак. Натка пока не знает, что, если не уделять мелочам достаточно внимания, в доме может пошатнуться фундамент.
А он пошатнулся, угрожающе задрожал и даже позволил дому накрениться. Натка решила спасать положение. Ведь лучше поздно, чем никогда. Если Андрей уже двадцать лет мечтает о жизни за границей, то надо просто выбрать, с ним она или без. Жизнь у всех одна. Натка не вправе его удерживать, но и Андрей не считает возможным силком тащить ее за собой. Он так долго ждал, теперь настала ее очередь принимать решение. И Натка решилась: уволилась, собрала чемоданы, напоила маму валерьянкой и даже порадовалась шикарному дому над морем. И все. На этом сочла свою миссию выполненной. Дети устроены, муж получил что хотел: интересные проекты и хорошую погоду. Жизнь прекрасна и удивительна. У всех. Кроме Натки. Она потерялась, оставшись сразу и без работы, и без детей (Нина в Барселоне, Валера у друзей), и фактически без мужа. Андрею в Испании нравится все: люди, язык, природа, архитектура. Он в восторге от того, что никто никуда не спешит и все друг другу улыбаются. Ее бесит беспричинная жизнерадостность и то, что сломанную дверь в гараже им чинили две недели: потому что сначала надо было убить два дня на то, чтобы установить причину поломки, потом еще три ждать сменной детали, а затем неделю отдыхать. А как же? Август ведь. Жара. Никто не работает.
К тому, что после восьми вечера нельзя выскочить в магазин за какой-нибудь мелочью, которую забыл купить в течение дня, Натка привыкала долго. А уж к тому, что по воскресеньям город просто вымирает, не привыкла до сих пор. В пятницу и субботу, напротив, все высыпают на улицы, наводняют кафешки и говорят хором так громко, что воздух наполняется нестройным гулом, от интенсивности которого раньше Натку охватывало удушье. Из какого-то упрямого чувства противоречия она продолжала сидеть взаперти на своей скале, смотреть на море через окна террасы и раздражаться, раздражаться, раздражаться. Собственное раздражение ее настолько пленило, что она начала получать удовольствие от постоянной культивации в себе той жертвы, которую совершила ради близких, и отказывалась что-либо предпринять для того, чтобы измениться. Натка катилась вниз по лестнице своего уныния и даже не думала останавливаться. А потом… Потом она встретила Паолу и будто прозрела, почувствовала желание бороться за все хорошее: настроение, время и климат в семье. Натка делала шаги навстречу, пытаясь забыть обиду на Андрея за то, что он бросил ее один на один с внутренними противоречиями и зажил своей распрекрасной жизнью. А теперь выясняется, и его снедали какие-то химеры. Он тоже переживал, чувствовал себя потерянным и так же, как Натка, хранил молчание. Почему? За какой чертой решать проблемы по отдельности им стало легче, чем друг с другом? Когда это произошло? Тогда, когда на вопрос: «Как дела?» – несколько раз ответили друг другу: «Нормально», не пожелав поделиться подробностями? Или когда на предложение Андрея сходить с ним на какой-то рабочий бранч она ответила отказом, сославшись на незнание языка? А может, виной стал тот вечер, когда, вернувшись с первого занятия по испанскому (платные уроки, конечно, организовал муж), Натка объявила, что язык – дерьмо, страна – дерьмо и все вообще – дерьмо. А еще она хочет домой, на работу, к своим арабам. На самом деле дерьмом оказался преподаватель, который почему-то решил, что азы испанского языка ученица лучше всего постигнет в постели, но об этом Натка благоразумно умолчала. Андрей же обозвал ее истеричкой и помогать перестал. Сказал:
– Не хочешь учить язык – не надо. Но я считал, у филолога не должно возникнуть с этим проблем.
– А у меня вот возникли.
– Я понял.
Он понял и замолчал. И на бранчи больше не приглашал, и чертежи не показывал, и советов не спрашивал. Его все устраивало. А Натка… Ну, что Натка? Переживет как-нибудь. Это она так считала. А оказывается, у него тоже все не слава богу. И проблемы вовсе не с ней, а с самим собой. А она ничего не заметила. Почему? Замкнулась в себе? Зациклилась на своих переживаниях? С таким наслаждением барахталась в собственном кризисе, что проглядела наступление этого самого кризиса у Андрея? Как же так?
Натка была настолько потрясена собственным открытием, что не сразу увидела официанта, который подошел к их столику и теперь услужливо переминался с ноги на ногу. Наконец он не выдержал и поинтересовался, будет ли сеньора что-то заказывать. Натка на секунду вернулась в реальность и быстро ответила:
– No, gracias. No quiero nada