– Да это Димка от нечего делать нарисовал, – улыбнулась Дарья.
Кудряшова встала и, отбросив листы, чеканя шаг, вышла из переговорной.
Подожди, это еще только начало, усмехнулась про себя Дарья.
Надежда брела по вечернему городу, не разбирая дороги. Мимо проезжали машины, обдавая ее мелкими брызгами весенних луж, шли люди, недовольно обходя Надю – идет тут не по своей стороне, – но она ничего не замечала.
«…Можно женский батальон сформировать из невест…»
«…И все верили, что он именно с ней под венец пойдет…»
Она резко остановилась, налетев на какого-то дядьку.
– Совсем уже, – повертел у виска пальцем дядька и, оттолкнув Надю, пошел дальше.
А она вдруг поняла, почему над ней хохотали в офисе, хотя и молочных усов у нее не было, и «костюмчик сидел». Они смеялись, потому что она… дура. Она… Как-то Димка употреблял умное подходящее слово.
Неформат, вот!
Она – неформат.
Надежда пошла дальше, с трудом переставляя ноги. Туфли натерли так, что боль почему-то отдавала в зубы.
Надя достала телефон, позвонила.
– Оль, я дура и неформат.
– Надька, ты чего? Что случилось? – Голос у Ольги был веселый, наверное, она оторвала ее от приготовления ужина. – Мишка, немедленно положи нож на место!
Надя сунула телефон в сумку и побрела дальше.
– Надь, кто тебе такую глупость сказал? – прокричала Ольга, но в ответ услышала только короткие гудки.
…Ну да, почему же она сразу не поняла, как права была Дарья, намекая на «толстые обстоятельства» – ну не для нее, не для Нади Кудряшовой, Димка! Это все равно что затолкать в один букет орхидею и ромашку. Ромашка – это, разумеется, Надя. А то и того хуже – лютик. На такой наступить можно – и не жалко. Это орхидеи холят и лелеют – температурный режим, полив строго по часам, удобрения…
«…Можно женский батальон сформировать…» И она в этом батальоне сто двенадцатая по счету.
Просто удивительный экземпляр.
Не такая, как все.
Неформат, одним словом…
Наиграется Димка с ней, и пополнит она ряды тех, кто «верил, что именно с ней он под венец пойдет».
Ноги разболелись невыносимо. Надя остановилась и растерянно огляделась – куда ее занесло?
Она развернулась и, прихрамывая, пошла обратно.
Дашка, конечно, та еще стерва. Ее Борис бросил, так ей надо, чтоб все вокруг несчастными были. Если бы не эти рисунки, Надя послала бы ее куда подальше.
Но ведь подписаны-то портреты рукой Димки!
Грозовский припарковался возле агентства без особых проблем – вечером мест на стоянке навалом. Настроение было хорошее, он собирался забрать из офиса Надю и поехать кутить в ресторан в честь состоявшейся сделки.
Дима выскочил из машины, привычно брякнул сигнализацией, глянув на окна агентства. В одном из них маячила Дарья с сигаретой. Он махнул ей рукой и побежал к крыльцу.
Сзади взвыли диким скрежетом тормоза. Грозовский на бегу обернулся и увидел, как из-под колес старой «бээмвухи» мелькнула рыжая шевелюра и знакомый красный шелковый шарф.
– Надя! – Диме показалось, что он закричал на пределе возможности своих связок, но крика не услышал.
Или крик потонул в разноголосых сигналах машин, которые, надрывая клаксоны, пытались прорваться в узкую щель между лежащей на асфальте Надеждой и высоким бордюром. Если даже Надя жива, ее мог в любой момент переехать равнодушный лихач.
– Стойте! – взвыл Грозовский, бросившись под колеса машин. – Стойте, гады…
«Гады», словно почувствовав его неукротимое бешенство, притормозили и перестали сигналить.
Дима в два прыжка, едва касаясь ногами асфальта, оказался возле Надежды. Она лежала, раскинув руки, а красный шарф-палантин закрывал ее лицо, отчего у Грозовского подкосились ноги. Рухнув на колени, он взмолился, чувствуя, как срывается голос и перестает биться сердце.
– Надя, не умирай… Надя…
Он не смел приподнять этот шарф – боялся увидеть ее безжизненное лицо, закрытые глаза, бледные щеки, бескровные губы…
Подошел водитель «бээмвухи», белый как мел, трясущимися руками прикурил сигарету.
– Я не виноват… – буркнул он, – сама под колеса прыгнула…
– Надя! – Грозовский все же сорвал с ее лица шарф и вдруг наткнулся на взгляд ее зеленых глаз.
– Ничего я не прыгнула, – сердито сказала Надя и села. – Он из-за угла на красный как полоумный вылетел…
– Надька! – Дима схватил ее за плечи, легонько потряс, стал ощупывать – голову, шею, руки, ноги. – Не болит? А здесь? А так? А тут?
– Димочка… Сейчас заболит, если еще так поделаешь! – Надя попыталась подняться.
Дима подхватил ее под мышки, чтобы помочь, но тут на него налетел водитель, откуда силы взялись – только что белый стоял с трясущимися руками.
– Ты! – пихнул он Грозовского в грудь. – Твоя баба, что ль? Она мне капот помяла! Плати, или… – Он снова толкнул его – теперь уже ощутимо, даже дыхание перехватило…
– Ага… Сейчас заплачу. – Грозовский левой рукой полез во внутренний карман, делая вид, что достает кошелек, а правой зарядил водителю в челюсть. Тот отлетел на свой помятый капот, тут же ринулся к багажнику, судя по всему – за битой.
– Бежим! – крикнула Надя, потянув Димку за руку. – Быстрее!
Они помчались, лавируя между плотно стоящими машинами, заходившимися разноголосым воем.
Где-то вдалеке замелькал проблесковый маячок милицейской машины.
– Быстрее! – Надя неслась впереди Грозовского, забыв про натертую ногу, ушибленное плечо и страдания, терзавшие ее душу еще десять минут назад.
Она неслась, словно каждый день только и делала, что убегала с места происшествия, словно у нее в этом деле был богатый опыт.
– Подожди! – Дима дернул ее за руку, остановив посреди дороги. – Зачем мы убегаем? Мы не виноваты ни в чем!
– Да кто разбираться будет! Оштрафуют в лучшем случае…
– Надька! – Он прижал ее к себе. – Ты что, на тот свет меня отправить хочешь?
Дима поднял ее на руки и понес к своей машине, чтобы она уж точно не наделала больше глупостей – не ринулась под колеса и не удирала, будто они только что ограбили банк.
– Димочка, я… – Надя обхватила его руками за шею, прижалась щекой к плечу.
– Что Димочка?! Что Димочка?!
– Ты… правда расстроился бы, если бы меня… того?.. – Она заглянула ему в глаза.
– Дура! – Грозовский, задохнувшись от гнева, даже потряс ее, чтобы не задавала идиотских вопросов. – Я чуть не умер!
Он впился в нее поцелуем, привычно запутавшись в рыжей гриве волос и продолжая идти, не видя дороги.
«Неформат», – счастливо подумала Надя. И, между прочим, лютикам тоже нужен температурный режим.
Грозовский открыл машину, бережно усадил Надю, словно она была фарфоровой куклой, и вдруг резко сорвал с нее красный шарф.
– Чтобы я больше эту гадость не видел! – Дима отшвырнул шарф, и тот, подхваченный ветром, полетел над дорогой, зацепился за дерево и затрепетал красным стягом.
– Мы куда? – спросила Надежда.
– Праздновать наше спасение.
Они не видели, как в агентстве Дарья отошла от окна и как наглухо закрылись жалюзи…
Около девяти вечера Ольга убаюкала Петьку и уложила в кроватку.
Она включила в детской ночник, тихонько вышла. Нужно еще помыть посуду и замариновать мясо – на завтра детям был обещан шашлык и игры на свежем воздухе.
Ольга не заметила, как в комнату прокрались Миша и Маша. Отталкивая друг друга, они продолжили, очевидно, уже начатый ранее разговор.
– У нас есть мама и папа, – доверительно сообщил спящему Петьке Мишка. – Еще Машка есть, только она иногда противная.
Маша, пихнув Мишку в бок, перехватила инициативу:
– У нас еще есть Надя и Дима. Мама не разрешает говорить им «тетя» и «дядя», потому что они молодые.
– А они совсем даже не молодые. Они старые…
Миша попытался оттеснить Машу от кроватки, но она вцепилась в бортик и горячо прошептала:
– Чего ты ему слушать мешаешь? Он же маленький!
– Есть еще дедушка Леня. Он приедет скоро с тобой знакомиться. Только это он мне дедушка и Машке, а тебе уже прадедушка!
– А еще бабушка. Бабушка у нас есть! – Машка стукнула Мишку по голове и тут же получила сдачу.
– Врешь ты все! – крикнул Мишка. – Нет у нас никакой бабушки! Она у нас раньше была, а теперь нет!
– А вот и есть, а вот и есть! Только про нее никому говорить нельзя, даже маме!
– Тише! Разбудишь! – испугался Миша, но было уже поздно.
Петя открыл глаза, скривился и закричал.
– Разбудила! – крикнул Миша, ткнув Машу в бок. – Сейчас нам мама задаст!
– Это она тебе задаст, а меня тут не было! – Маша невозмутимо вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь.
– Предательница! – Мишка выскочил вслед за ней, в его голосе послышались слезы. – Маме расскажу, как ты обманываешь!
– А я скажу, что это ты меня заманил к Петьке! – Маша бросилась убегать.
В детской Петька заходился громким плачем.
Мишка метнулся к лестнице, но внизу уже слышались торопливые шаги Ольги.
– Сюда! – позвала Маша из раскрытого встроенного шкафа.
Он заскочил в темное нутро и прижался к сестре.
Затаив дыхание, они слышали, как скрипнула дверь детской, как Петька постепенно затих под Ольгину колыбельную…
– Миш, а мама нас меньше Петьки любит? – шепнула Маша.
– Конечно, меньше, – вздохнул Миша. – Мы уже слишком большие, чтобы нас сильно любить.
– Поскорее бы Петька вырос…
– Все равно он всегда будет меньше нас.
Ольга слышала возню в шкафу, слышала шепот, но задерживать «преступников» не стала. Кто-то из них чихнул, в шкафу что-то рухнуло…
Улыбаясь, Ольга уложила заснувшего Петьку в кроватку и на цыпочках вышла из комнаты.
Солнце припекало совсем по-летнему, но порывы прохладного ветра пронизывали насквозь.
Поежившись, Светлана Петровна запахнула на груди пуховый платок и крепко прижала к себе сумку. В сумке были гостинцы для внуков – конфеты, пироги, клубничное варенье и пуховые носки. Муж ворчал, что носки в конце мая не нужны никому, но она все равно взяла – где тут в каменных джунглях в случае холода нормальные носки найдешь?