– Если бы мы не встретились с тобой полтора года назад, то я увидел бы тебя послезавтра…
Митяй мог бы запросто пойти в туалет и повеситься.
А что, ходить он научился, из простыни можно сделать веревку, а под потолком в туалете есть прочный крюк, он сегодня его заметил.
Митяй запросто мог бы повеситься, но не стал. Жить не хотелось, но и умирать тоже – к чему такие усилия?
Ему стало все равно.
Ну, дышит он, ходит помаленьку, и пусть…
Сам когда-нибудь помрет, не пугая медсестер своим суицидом и не портя врачам статистику по смертности. Да, кстати, и Ольгу не обвинят в его смерти, а то быстро проведут параллель и ярлыков навешают.
С утра он смотрел в окно и считал листья на молодой березе, которая ветками скребла стекло при малейшем ветре. На пятьсот первом листочке он сбился и начал сначала. На шестьсот втором пошел сильный дождь, и он опять сбился… Стал считать под дождем, но это оказалось трудно, и дальше десяти дело не шло.
Хлопнула дверь, зазвенели мензурки – Люда пришла?
Все равно.
Дождь полил с такой силой, что стало невозможно считать.
– Дмитрий Иванович! – Люда прикоснулась к его руке. – Вы что же лекарство не приняли? У вас же давление повысится.
Митяй, шевеля губами, начал подсчитывать струи дождя.
Десять, двадцать, тысяча, три сотни тысяч… не ошибешься.
Миллион струй, которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда.
Как его любовь к Ольге.
– Это же безобразие, Дмитрий Иванович! – Люда уже трясла его за руку.
Как ей объяснить, что ему все равно…
– Давайте-ка! – Сзади звякнул графин, послышался звук льющейся воды. – Вы сейчас вот эти лекарства примете, а уж эти, которые дневные, чуть позже, перед ужином, а то нельзя прерывать.
Он выпил, отчего не выпить, если ему все равно…
– Вот эту красненькую еще… – Люда сама засунула таблетку ему в рот и запить дала, как маленькому, придерживая руку под подбородком, чтобы не капало. Ему так мама руку придерживала, когда в детстве он болел, а она его поила в кровати.
Митяй поймал эту руку и посмотрел – не мамина ли?
Нет, мама умерла давно, и у нее рука крупная была, натруженная, а эта – маленькая, с тонкими пальцами.
– Я ей не нужен, – прошептал Митяй. – Я никому не нужен.
Громыхнул гром, Люда отняла руку.
Почему она плачет? Мама не плакала, когда его лекарством поила, и Ольга бы не заплакала.
А эта в грудь уткнулась и слезами ему халат поливает. И шепчет что-то, не разобрать – вроде «мне нужен… мне»…
Митяй взял Люду за подбородок, отстранил от себя, заглянул в глаза.
– Повтори, – попросил он.
– Мне нужен, – еле слышно сказала Люда.
Или это ветка березы заскребла по стеклу под порывом ветра?
– Повтори, – простонал Митяй, – повтори…
– Мне нужен, мне… – Она взяла его голову в свои руки и стала целовать глаза, губы, лоб, щеки, уши…
– Повтори, повтори, повтори, – умолял он, но Люда больше не говорила, только целовала и целовала…
Надя остановилась возле крыльца, над которым висела вывеска «Скупка ювелирных изделий».
После всех передряг у нее чудом сохранилось кольцо – белое золото, крупный бриллиант. Его не украли вместе с сумкой, наверное, только потому, что приняли за бижутерию. Кольцо подарил Грозовский с совершенно не подходящими для такого случая словами.
– Надь, ты самый лучший завхоз.
– Кто б сомневался, – фыркнула тогда она.
Кольцо пришлось ей впору, и как только Димка размер угадал?
– Надь… я заколебался по утрам без тебя просыпаться. Переезжай ко мне. Давай поженимся то есть! – выпалил Димка слова, которые произнес первый раз в жизни.
Надя бросилась ему на шею, вот у нее все и случилось – помолвочное кольцо, свадьба, любовь одна и на всю жизнь…
Пришло время обменять символ этой любви на рубли.
Надя решительно сняла с пальца кольцо и зашла в скупку. Кроме приемщика, который со скучающим видом листал журнал, в тесном помещении топтался мужичок в кепке – маленький и бесцветный. Близоруко щурясь, он изучал правила, вывешенные на стене. На Надю он не обратил никакого внимания, да и она на него тоже.
– Здравствуйте, – сказала Надя, нагнувшись к окошечку.
Приемщик, не отрывая глаз от журнала, кивнул.
– Вы кольца принимаете?
Приемщик снова кивнул.
– Вот, – Надя положила на стойку кольцо.
Приемщик тяжело вздохнул, натянул на глаз устройство с лупой, взял кольцо и повертел под ярким светом специальной лампы.
– Три тысячи, – вздохнул он.
– Чего?! – опешила Надя. – Оно же с бриллиантом!
– Три тысячи, девушка. Мало вам, несите в другое место. – Приемщик снял лупу, выключил лампу и со скучающим видом снова уставился в журнал.
– И понесу! – Надя забрала кольцо, направилась к выходу, но передумала и вернулась. – Ладно. Давай свои три тысячи.
Отдаст Пашиной мамаше деньги, пусть на все вермишели купит…
– Паспорт ваш, – не отрываясь от журнала, сказал приемщик.
– Паспорт?.. А зачем?
– Положено.
– А без паспорта нельзя, что ли?
– Не положено.
– Господи! Заладил! Положено, не положено! Ну нету у меня паспорта! Дома забыла.
Приемщик закрыл окошечко, давая понять, что разговор окончен.
Надя вышла, побрела по улице. Вот он – канат без конца и края, а внизу – бездонная пропасть. Очень трудно удержать равновесие. И кричи, не кричи – только эхо ответит.
– Мадам! – Кто-то подхватил ее под руку.
Надя отшатнулась, но, увидев, что это тот самый мужичок в кепке, который топтался в скупке, успокоилась. Такой гномик не причинит ей вреда.
– Это вы мне? – на всякий случай уточнила она.
– Вам. Позвольте на пару слов. – Гномик с заговорщицким видом отвел ее в сторонку и даже привстал на цыпочки, чтобы она лучше его слышала. – Случайно стал свидетелем вашего, так сказать… неудачного коммерческого предприятия, мадам. И вот решил поспособствовать, так сказать… по мере моих скромных возможностей…
– Чего?.. Чего-то я вас не пойму. – Надю затошнило от этого гнома, от него шел запах затхлости.
– Колечко ваше, так сказать… купить могу. – Мужичок подмигнул ей бесцветным глазом, изобразив радушную улыбку, обнажившую редкие желтые зубы. – Если вы не передумали продавать, разумеется.
Надя снова сняла кольцо, покрутила в руке…
«Я заколебался по утрам без тебя просыпаться…»
– Ладно, – кивнула она.
– Тысяча триста вас устроит?
– Да ты что, оборзел? Мне ж только что за него три давали!
– Мадам! Три – это при наличии у вас паспорта. А поскольку такового у вас, так сказать…
– Да иди ты!
Надя быстро пошла вон от гномика.
Ничего себе, облачко приплыло – цепляйся, не хочу…
Спасибочки, она еще побалансирует, вертолета подождет!
– Мадам! Мадам! – Мужичок резво нагнал ее, пошел аллюром то сбоку, то впереди, то опять сбоку…
– Ну, хорошо! Полторы! Это мое последнее слово.
Надя притормозила, он не давал ей идти, этот скачущий гном в старой кепке.
– Это вполне приличная сумма!
– На, подавись! – Надя сунула в его клешню кольцо. – Давай свои полторы тысячи…
Она зашла в магазин «Малыш» и купила за сорок рублей крохотные детские носочки – голубые с вышитыми веселыми мишками. Надя положила носочки в лифчик, чтобы у тела были, у сердца.
Хотела еще пирожок с капустой купить, но денег было так мало…
Супу дома навернем, пообещала она Димке-маленькому.
– Мне надоело! – орал Грозовский и изо всех сил колотил кулаком по столу. – Надоело, понимаешь, читать всю эту муру собачью!
Приходилось работать, вникать, думать и руководить процессом, несмотря на то что хотелось изолироваться от мира, закрыться в квартире и напиться до беспамятства.
Но приходилось руководить…
Тимур стоял перед ним красный, всклокоченный и рвал на мелкие клочки бумагу со слоганами.
– Что ты наворотил? – Грозовский встал, выхватил у Тимура еще не разорванный клочок и прочитал: – Кроссовки для Гулливера! Почему Гулливер?
– Ну… у них обувь есть самых больших размеров… для Гулливера.
– Ты Свифта читал? Читал, я спрашиваю?!
Дима измерил шагами расстояние от окна к двери и обратно. На полу валялись обрывки слоганов, и он яростно пнул их.
– Ну, читал… – Рвать стало больше нечего, и Тимур зачем-то подергал себя за волосы, наводя еще больший беспорядок на голове.
– Гулливер был обыкновенный человек!!! – заорал Дима. – Понимаешь?! Нормального роста! Гигантом он казался среди лилипутов!
– Да знаю я! – завопил Тимур.
– Да ну?! Умница! – Грозовский захохотал. – Ну, и чего ты ждешь? Иди, работай!
Тимур хотел пулей вылететь из кабинета, но почему-то стал открывать дверь не в ту сторону.
– Гулливер и в страну великанов попадал, – глядя на конвульсии Тимура возле двери, усмехнулся Грозовский. – Так что можешь в следующем твоем творении с его помощью рекламировать что-нибудь микроскопическое!
Тимур наконец выскочил в коридор. Дима хотел вытряхнуть сигарету из пачки, но она оказалась пуста. Он вышел из кабинета – стрельнуть у кого-нибудь хоть какое-то курево – и увидел удаляющуюся спину Тимура.
– Вепрь! – выкрикнул зло тот. – Боже! Как ее не хватает!
Тимура догнала Дарья, подхватила под руку.
– Я так понимаю, ты имеешь в виду нашу пропавшую?
– Угу, – простонал он, уткнувшись Дарье в плечо. – У него ж без нее крышу сносит.
Грозовский вернулся в кабинет, с треском захлопнув дверь.
Крышу у него сносит…
Он схватил телефон – невозможно больше сидеть сложа руки и ждать. Только что делать?! Что? Кому платить? Кого нанимать? Куда звонить?
Дима бросил трубку, схватил газету, нашел телефон частного детектива.
Позвонил. Никто не ответил.
Рядом Дима увидел телефон ясновидящей… И позвонил туда.
– Я вас записала на восемь вечера, – сказал глухой женский голос, когда он выпалил, что у него невеста пропала.