– Ах, тебе все же любовь с радостью подавай! – развеселилась Оксана. Значит, ее мысль оказалась неверна – такие, как Ленка, тоже всего хотят, только скрывают. И лишь виски развязывает им язык. – Может, и денег много тоже хочешь! – ткнула она в бок подругу.
– Главное, любовь, а с деньгами уж как получится, – грустно вздохнула Ленка и сама решительно разлила по бокалам виски. – Ну! Давай!
Они чокнулись, выпили, помолчали.
Оксана прикурила сразу две сигареты – может, хоть так удастся добиться желаемой крепости. Ленка смотрела на нее и правда без обожания. И даже без сочувствия. Скорее – с обыкновенным бабским любопытством.
– Ты, что ж, так и улетишь, не поговорив с ним? – словно подтверждая ее догадку, поинтересовалась Серегина.
– Не знаю, – зло огрызнулась Оксана. – Попробую отловить его сегодня. Последний раз!
Ольга приходила в себя медленно – словно после продолжительного наркоза.
Сначала она научилась понимать, что говорят няня и дети, потом заметила, что в подъезде «дежурит» Барышев, и, наконец, увидела, что выглядит ужасающе – серое лицо, запавшие глаза, непричесанные волосы.
В принципе, ей не было до всего этого дела, кроме детей, конечно, но с возродившейся восприимчивостью придется что-то делать – как-то реагировать на слова, что-то говорить, а у нее ни на что нет сил.
Даже приводить себя в порядок не хочется.
К чему?
Сегодня утром она безразлично взглянула на себя в зеркало и пригладила рукой волосы. Можно, конечно, причесаться, накраситься, переодеться, только – зачем, если глаза мертвые, внутри холодно, и хочется только спать, спать и спать…
Неожиданно в зеркале возникло отражение Анны Алексеевны. Няня смотрела на нее жестко, с вызовом. Сейчас выговаривать будет, догадалась Ольга и с усмешкой, глядя на няню в зеркало, сказала:
– Да знаю я все. Нельзя из-за мужика раскисать, потому что у меня дети и надо жить дальше. Ради них жить. Только… Не получается. Не получается…
– Тонула я как-то, – бесстрастно произнесла няня. – Давно, еще девчонкой была…
Ольга повернулась и уставилась на нее с недоумением. Еще не хватало выслушивать чужие воспоминания… Она фыркнула и раздраженно пошла на кухню, но Анна Алексеевна, как привязанная, последовала за ней.
– Пошла на Москва-реку, – монотонно рассказывала няня, – к экзаменам готовиться. Мы с матерью в Татарове жили, с Серебряным Бором рядом. Полезла в реку, заплыла далеко и в воронку угодила…
Ольга насыпала в турку кофе, налила воды, поставила на огонь. Заткнуть, что ли, уши демонстративно?..
– Вот я в этой воронке барахтаюсь из последних сил, а меня вниз все затягивает, закручивает. Воды нахлебалась, кричать пробовала – без толку. Народу на пляже мало, да и не слышно, далеко от берега. Вот и пришел мне конец, думаю. Как же так! Молодая, школу даже еще не кончила… Так себя жалко стало, что руки сами повисли и я трепыхаться перестала. Вот-вот под воду уйду. В общем, простилась я уже с белым светом, да вдруг меня как молнией шибануло. Стенд у нас на пляже стоял, старый такой, обшарпанный. «Безопасность на воде» назывался. И вот возник он у меня перед глазами, а на нем инструкция с картинками – как из воронки выбираться. Нырнуть надо в эту самую воронку. Нырнуть, отплыть под водой в сторону и там вынырнуть. Просто вроде. Только страшно очень. Она тебя затягивает, а ты туда же еще и ныряешь! Страшно, но надо… Нырнуть поглубже и отплыть в сторону!
– И вы… нырнули? – спросила Ольга.
Зачем спросила? Какое ей до этого дело? Она завороженно смотрела, как кофе поднимается к краям турки.
– Ну, видишь, перед тобой стою. Не утонула, значит.
Анна Алексеевна развернулась и ушла. Кофе убежал, заливая газ. Пламя погасло.
Вот и она погасла… И нет силы, способной ее зажечь. Как там няня рассказывала – нырнуть поглубже и отплыть в сторону?
А если сил нет?
Тебя в воронку затягивает, а ты туда же еще и ныряешь?
Господи… Закрыть бы окна и двери и не выключать газ. И тогда окончательно затянет в эту воронку. А отплыть в сторону – сил нет… Или только кажется, что их нет? Ведь нашлись же тогда, после тюрьмы, после предательства первого мужа.
Ольга решительно выключила газ и пошла в свою комнату – краситься, делать прическу и переодеваться.
Она попробует.
Попробует выплыть.
То, что с ней что-то произошло, было понятно сразу.
Ольга не выглядела отрешенной, а каменное лицо стало решительным. Она вышла из квартиры с видом человека, знающего, что делать и как жить дальше. Она обошла Барышева, сидевшего на ступеньке, словно он был досадной помехой на пути – вроде кирпича. Или грязной лужи.
– Оля! – Сергей вскочил. – Оля, подожди! Послушай меня!
Ответом ему был стук каблуков и удаляющаяся спина.
Вдруг заболело сердце – впервые за всю жизнь, – всерьез, сильно, заболело давящей, не дающей дышать, болью.
– Оля!
Перед носом захлопнулась подъездная дверь.
Как крышка гроба.
На этот раз он догонит ее, даже если это будет стоить ему сердечного приступа, а может, и жизни…
Сергей вздохнул поглубже, схватился за разрывающуюся от боли грудь и выбежал из подъезда.
– Оля, подожди!
Она уже садилась в машину, как прежде, элегантная, холеная и красивая. Только очень уж холодная.
Дверь захлопнулась у Сергея перед носом – опять эта проклятая дверь! – и машина, обдав его снежной крошкой, словно плюнув в лицо, уехала.
– Я не уйду отсюда! – закричал ей вслед Барышев. – Слышишь?! Я буду приходить каждый день! Я буду дежурить у твоих дверей вечность, пока ты не простишь меня!
Сердце словно лопнуло в груди. Чтобы не упасть от дикой боли, пронзившей все тело, Сергей, согнувшись и схватившись за грудь, добрел до лавочки и повалился на нее.
– Мужчине плохо! – как сквозь вату услышал он женский крик. – «Скорую» вызовите!
– Не надо, – теряя сознание, прошептал Барышев. – Я хочу умереть…
Все утро Грозовский размышлял, как бы ему связаться с Сергеем.
Его телефоны не отвечали, а ехать в «Стройком» было неудобно, да и некогда. А поговорить надо позарез, потому что Надька места себе не находит, даже ревновать перестала и хозяйство совсем забросила – с утра до вечера все читает какие-то психологические книжки, отыскивая рецепты, как помочь человеку выйти из стресса.
– Димочка! Ты знаешь, что измена любимого человека в шкале стрессов на первом месте?! – спросила Надя сегодня утром, забыв сварить ему кофе и приготовить хотя бы яичницу.
– Вчера ты говорила, что на втором, – простонал Грозовский. – После смерти любимого человека.
– А практика говорит, что на первом! Да лучше б он сдох… то есть умер, этот Барышев, чем изменил!
– Ты соображаешь, что говоришь?! – возмутился Дима, пытаясь найти в холодильнике хоть что-нибудь подходящее для завтрака. Он нашел пачку крекеров, йогурт, колбасу и соорудил из всего этого гамбургер.
Кофе ему сварила кофе-машина – слава богу, для этого нужно было только нажать кнопку.
– Соображаю! – крикнула Надя. – Если б мне пришлось выбирать между твоей изменой и твоей смертью…
– Так, тихо! – Дима предостерегающе поднял руку. – Я знаю, ты выбрала второе. И поэтому перестала меня кормить.
– Ой, Димочка! – Надя бросилась к холодильнику.
– Я уже ем! – заорал Грозовский, трагически выставив перед собой экзотический бутерброд. – Черт-те что, между прочим.
– Ой, прости… – Надя начала делать какие-то реверансы, наливать кофе, добавлять сахар. – Только, Димочка, ты должен что-нибудь предпринять, чтобы спасти Ольгу! У нее… у нее… – Она заглянула в книгу, которую не выпускала из рук. – У нее психогенный ступор! Вот.
Грозовский дожевал бутерброд, отхлебнул кофе, оказавшийся приторно сладким, вскочил и жестом показал Наде, что все это достало его по горло.
– Ты должен что-нибудь сделать, – упрямо повторила Надя. – А то…
Дима, схватив куртку, выбежал из квартиры, чтобы не слышать, чем грозит ему бездействие в отношении барышевской измены.
С Ольгой говорить было бесполезно, поэтому он вернулся к своему первоначальному плану – побеседовать с Сергеем и, может быть, вместе, за бутылочкой текилы или абсента выработать некий стратегический план, перед которым не сможет устоять даже Ольга.
Но Барышев не отвечал ни по одному из телефонов, наверное, все же придется ехать в «Стройком». Или проще найти его возле Ольгиного дома? Надя говорила, что он там даже ночует.
Грозовский так мучительно обдумывал эту мысль, что не очень-то понял, какие документы показывает ему Денис – новый сотрудник из молодых да ранних.
– Все нормально, Дмитрий Эдуардович?! – обеспокоенно спросил Денис, глядя, как шеф третий раз перебирает договоры.
– А? Да. По-моему, толково составлено. Юристам показывал?
– Нет еще, но поверь, все здесь грамотно.
– Верю. Но юристам все же дай. Пусть глянут.
Грозовский потер виски. Все-таки он лучше съездит в «Стройком», а то в Ольгином подъезде разговор может не получиться. Скорее всего, в подъезде Сергей находится тоже в этом… психогенном ступоре. А на работе из этого ступора – хочешь не хочешь – выведут. Это он по себе знает.
Денис не уходил, стоял с договорами напротив стола и словно чего-то ждал.
– Ты, это… – Грозовский решил проявить внимание к недавно устроившемуся сотруднику, а то очень уж у него недоуменный был взгляд – шеф, мол, думает о чем угодно, только не о работе. – Как тебе у нас? Освоился?
– Прекрасно! – слегка напыщенно ответил Денис, расправив накачанные широкие плечи. – У меня вообще с этим проблем не бывает. Способность мгновенно адаптироваться к новым условиям – одно из моих главных качеств.
Да, этому кадру точно никакой ступор не грозит. Такие люди нам нужны, про себя усмехнулся Грозовский.
– Понятно. Ну а народ? Как у него с адаптацией?
– И с народом у меня проблем нет, – отрапортовал свежеиспеченный начальник креативного отдела. – Народ меня любит.