– Володечка, да чего ты за нее переживаешь? Очухается! Скажи, я здорово придумала?
– Здорово, здорово…
В гостиной и спальне он ориентировался так, будто всю жизнь прожил в этой квартире. В ящиках комода отыскал драгоценности, в шкафах – шубы и сапоги, в столе – дорогой планшетник, айфон, ноутбук…
Славке вдруг показалось, что не подсмотри она, куда Надя прятала деньги, он и за батареей бы их «унюхал».
Она собрала всю косметику. С сожалением посмотрела на плазму – жаль, не унести такую громадину.
Когда сумки были до отказа забиты, Слава взяла красный маркер и на фотографии Нади с Грозовским – сладеньких, мерзких в своем прошлом благополучии, – крупно написала по их счастливым лицам «Лохи».
Предстояло незаметно выбраться из подъезда.
– Слушай, мы на байке все это не увезем, – осенило ее.
– Я что, идиот, байк гнать на такое дело? – хмыкнул Володя и подмигнул ей. – Я «Тойоту» у клуба подрезал.
– Ой! Вовчик! – взвизгнула Слава. – Может, плазму тогда прихватим? А если на соседей нарвемся, скажем, Надюха переезжает, помочь просила!
– Сообразительная моя, – Вовка наградил ее щелчком по носу и принялся снимать плазменную панель. – А Надюха знает, где ты живешь?
– В общежитии техникума!
Он замер и зло посмотрел на Славу.
– Да чего ты? – перепугалась она. – Мало ли в Москве техникумов и общежитий? К тому же она все равно… – Слава чуть не сболтнула про клофелин, но удержалась. – Пропала, короче, тетка. Даже как-то жалко ее.
– Жалко?! – Вовка снял телевизор с кронштейна, поставил на пол, прислонив к стене, и ткнул пальцем в колечко с бриллиантом, сверкавшее на Славкином пальце. – А чего ж ты тогда?..
– А это – естественный отбор. Помнишь, по биологии проходили? Она у Москвы кусок оторвала, да не удержала. Теперь я попробую.
Славка, отставив руку, полюбовалась кольцом.
– Может, ну ее, плазму эту? Тяжелая, зараза, – задумчиво сказал Вовка.
– Нет уж! Она тыщ пятьдесят стоит!
– Мама! – заплакал вдруг Димка на кухне. – Мамочка…
– Быстрей! – Вовка подхватил панель. – Ты что, пацана закрыть не могла? Сумки хватай и на выход.
Когда они шли к двери, Слава увидела, что Димка, плача навзрыд, трясет Надю за руку и пытается показать ей листок с динозавром…
Сергей взял такси и уехал за город, далеко, километров за сто…
Чтобы никто не предлагал ему пообедать. Чтобы на глаза не попадались портреты отца в траурной рамке. Чтобы можно было не бояться заплакать.
Он пришел на берег реки и нашел то место, где они с отцом обычно рыбачили. Сел на камень, закрыл глаза, слушая течение реки, крики птиц и шум ветра, треплющего густую траву.
Он почему-то никогда не думал о том, что отец когда-нибудь умрет. Ему казалось – профессор, доктор медицинских наук даже заболеть не может, потому что знает о болезнях все. И от смерти его спасут лекарства, сложные аппараты, которых полно в больнице, новые методики, технологии, всемогущие коллеги, в конце концов…
Но ничего не спасло.
Словно он был простым смертным, а не гением медицины.
Сергей посмотрел в прозрачную воду – клёв, наверное, как никогда. Отец бы сейчас костерок развел, а дядя Гена его поучать начал – как правильно уху варить. Они всегда спорили, как ее варить – в конце стакан водки вливать или… горящее полено в нее совать, или уже затушенное – чтобы паленым духом варево пропиталось.
Колдовали, мучились, спорили, а потом под гитару пели, забыв про уху.
– Подпевай, Сереж! – попросил как-то дядя Гена.
– Да отстань от него, – засмеялся отец. – Ему ж медведь на ухо наступил!
– Где этот медведь?! Я хочу с ним серьезно поговорить! – Дядя Гена сурово огляделся по сторонам, заметил многострадальный котелок с ухой и только тогда воскликнул: – А ушица-то дошла небось!
Они ели ее, обжигаясь, нахваливая и опять споря – полено-то не березовое надо было совать, а осиновое!
…Воспоминания прервал телефонный звонок. Барышев решил не отвечать, но назойливая вибрация вырывала из прошлого.
– Да, – резко сказал он в трубку.
– Сережа, я очень переживаю. Где ты? – взволнованно прозвучал голос Ольги.
– Я скоро приеду.
– Где ты? Может, я чем-то помогу?
– Оля! Чем ты поможешь?! – не сдержавшись, закричал он. – Не дергай меня!
Он пальцами сжал виски. Неужели она не может понять, что его нужно оставить в покое? Не кормить, не гладить, не ходить за ним на цыпочках, а просто – не трогать!
Теперь он снова виноват – накричал.
Как же это тяжко – жить с постоянным чувством вины. Особенно когда эта вина усугубляется смертью отца.
А вдруг… его сердце не выдержало того, что сын – легковесный, похабный бабник…
Ольга бы многое отдала, чтобы быть сейчас рядом с Сергеем.
«Не дергай меня!»
Первый раз он повысил на нее голос после измены.
Так уж получилось, что его адюльтер разделил жизнь на «до» и «после». До – к его резкостям она относилась с пониманием, после – он резкостей себе не позволял.
Его покорность делала жизнь какой-то ненастоящей. Его вина не давала ей почувствовать прежнего Барышева – мощного, своенравного, но при этом – любящего и нежного.
Поэтому «Не дергай меня!» не обидело Ольгу, а лишь заставило переживать еще больше – если сорвался, значит, он на пределе, значит, надрывает свое сердце не только чувством вины перед ней, но и перед отцом…
Она открыла старую толстую записную книжку, лежащую в коридоре на тумбочке, нашла фамилию Градов и номер его телефона.
Юра ответил сразу жестким «чиновничьим» голосом, который словно предупреждал – по пустякам не звонить.
– Юра, – смутилась она. – Это Ольга Барышева. Прости, что беспокою. Сережа не у тебя?
– Нет. А сказал, что у меня?
– В том-то и дело, что ничего не сказал… Ему очень плохо, а я не знаю, где он!
– Оль, – голос у Юры потеплел, от чиновничьих интонаций и следа не осталось, – ты вот что, чаю с медом пока попей. Когда вторую чашку допьешь, я нашего Серегу тебе в целости и сохранности приведу. Договорились?
– Договорились. Спасибо.
Мед Ольга не нашла, но послушно выпила чай с вареньем – маленькими глотками, – чтобы время ужалось до тех самых «двух чашек», которые понадобятся Юрке Градову для поисков Сергея. Над второй чашкой пришлось просидеть почти час, прежде чем раздался звонок в дверь.
Градов завел Сергея, поддерживая его за плечи. Барышев, словно не замечая Ольги, разулся и ушел в кабинет отца.
– Он выпил? – спросила Ольга.
– Нет, – покачал головой Юрка, – но ты его пока не трогай. Завтра я вам помогу. А там… Время вылечит.
Завтра… Завтра должны состояться похороны. И опять жизнь поделится на «до» и «после».
До смерти Леонида Сергеевича и после…
Ольга знала – время не лечит, оно только отдаляет от болевой точки.
– Спасибо, Юра.
Он легонько сжал ее руку.
И вышел.
На кладбище приехало человек двести.
Все, кто был на юбилее, а еще те, кому Барышев-старший спас жизнь. Их могло быть гораздо больше, просто не все узнали о его смерти.
Говорили речи – не официальные, протокольные, – а искренние, сбивчивые и несвязные, с еле сдерживаемыми слезами.
Когда гроб опускали в могилу, Сергей закрыл лицо руками. Ольга решила – заплакал, но когда он отнял руки, глаза оказались сухими. Он досмотрел до конца, как могилу засыпали, как поставили памятник, спрятав его под горой венков и цветов.
К Сергею подошла девушка с косой и заплаканными голубыми глазами. Ольга вспомнила – с ней Леонид Сергеевич разговаривал в ресторане. Марина, кажется…
– Сережа, мне очень жаль… Поверить не могу!
Ольга глазами ей показала – не надо ничего говорить, он не слышит, не понимает, не чувствует. Марина кивнула и присоединилась к потоку людей, двинувшемуся к автобусам.
Ольга взяла Барышева под руку и повела, словно маленького – словно слепого! – помогая найти дорогу. Если бы она его не повела, Сергей так и остался бы стоять, глядя на свежую могилу.
– Я не смог спасти Леонида Сергеевича! – с надрывом сказал кто-то сзади. Ольга оглянулась – пошатываясь, с серым от горя лицом за ними брел Борис. Его под руку поддерживал Градов.
– Не вини себя, – сказал Юра. – Ты сделал все, что мог.
– Да, сделал… Но я должен был раньше… заметить. – Поравнявшись с Барышевыми, Борис сменил тему: – Что теперь с выборами, Юр?
– Не знаю, – вздохнул Градов. – Леонид Сергеевич для меня гарантом был. Трудно будет. Что притворяться? Люди в моем лице его выбирали бы.
– А Сергей тебе не сможет помочь? – Борис вопросительно посмотрел на отрешенное лицо Барышева.
– Чем? Сам видишь, в каком он состоянии.
Сергей неожиданно вырвал руку у Ольги и стремительными, широкими шагами пошел вперед, обгоняя толпу.
– Сережа! – Ольга хотела догнать его, но Градов остановил ее, придержав за плечо:
– Не надо. Пусть… Ему лучше побыть одному.
Ольга поправила на голове черную косынку. Предстояло еще пережить поминки… В том самом ресторане, где два дня назад праздновали семидесятилетие Леонида Сергеевича.
И Сергея на них, скорее всего, не будет.
Придется справляться одной.
Утром Ангелина возвращалась из магазина домой.
Сегодня сын обещал навестить ее с внуком, и ради этого стоило постараться – напечь пирогов, чтобы Игоряша наконец осознал, что жена его – ленивая и безрукая, тесто готовое покупает. А в последнее время вегетарианкой заделалась и семью свою хочет на эту стезю повернуть.
Тьфу!
Вот специально сегодня пирожков сто с мясом сделает и с собой им даст. Ребенку белок нужен. А мужику – тем более.
Раздраженная этими мыслями, Ангелина не сразу обратила внимание, что из-за Надиной двери раздается детский плач. Впрочем, даже услышав, не очень-то всполошилась.
А чего еще ждать от алкашки? Напилась небось в стельку, а Димка есть хочет… Пусть расхлебывает сама, раз не захотела платить за услуги няни. Дождется, лишат ее материнских прав.