Амнистии они дождались в начале осени.
Ольга так до конца и не поверила, что это – все. И только когда за спиной с лязгом закрылись ворота зоны, она наконец поняла: свободна. Все кончено, она вытерпела, выстояла, самое страшное позади, и можно вернуться – домой, к детям, к Стасу, в нормальную человеческую жизнь, где нет надзирательниц, побудки по звонку, серых бесконечных дней и таких же бесконечных ночей, снов, полных пустых комнат, серых коридоров и мерзлой жути, от которой просыпаешься с криком. Все кончилось, как будто и не было.
Ольга втянула носом воздух, зажмурилась на солнце. Какая же красота вокруг! Разноцветные листья, красная рябина, синие указатели у дороги. Даже ворота колонии кажутся снаружи уже не такими серыми. Вот ведь счастье-то!
Ольга поглядела по сторонам, высматривая Стаса. Но Стаса не было. Она несколько раз писала, что попадает под амнистию, что освобождается сегодня. И Стасу писала, и Григорию Матвеевичу. Может, письма затерялись, не дошли до адресата? Так ведь бывает. Как-то раз на зону вернулось письмо, отправленное больше года назад. На конверте стояла пометка: неверный адрес. Может, она неразборчиво написала и ее письма тоже когда-нибудь вернутся в колонию? Ольга улыбнулась: что ж, пусть возвращаются. Она к тому времени уже будет в Греции. Будет гулять со Стасом и с детьми по оливковым рощам и плескаться в море, а по вечерам – ужинать в каком-нибудь маленьком ресторанчике на берегу, пить метаксу и слушать, как усатые музыканты наигрывают сиртаки.
Подошла Зойка. На руках – замотанный в серенькое казенное одеяло пацаненок. Костик…
– Ну что, подружка? Не приехал обмылок-то?
Ольга пожала плечами:
– Может, задержался…
– Ага, или день перепутал, – хохотнула Зойка. – Гад он, говорила я тебе, а ты, дура блаженная, не верила.
– Зоя, ну зачем вы так? Он, наверное, на работе закрутился. И с детьми. Он же один там с ними…
– Так я разве что говорю? – Зойка сделала невинные глаза. – Замучился, бедняжечка. Конечно! Ладно, подруга, прощевай. Больше не свидимся. Только если опять на нарах…
Ольга поежилась – не от холода, от того, что слишком близко пока что были эти самые нары.
– Я, Зоя, на нары больше не хочу…
– И я не хочу.
– Дай малыша подержать, – попросила Ольга. Она так стосковалась по детям…
Пацаненок Костик был розовый, упитанный. Ольга глянула на Зою. Та смотрела на своего Костика с нежностью, но, перехватив Ольгин взгляд, посуровела и резко, почти грубо выдернула у нее ребенка.
– Все, давай. Долгие проводы – хуже, чем сифилис, как говорится. Пошла я. Пока, подруга.
И зашагала прочь. Ольга постояла еще немного – на случай, если Стас все же приедет, а потом пошла к автобусной остановке.
…До родного города Ольга добралась уже под вечер. Ехать пришлось на перекладных. На дорогу ушли почти все деньги, которые Ольге выдали за семь месяцев работы в швейном цехе колонии. Почувствовав, что проголодалась, на последнюю десятку она купила около автостанции пирожок с капустой, умяла его прямо на ходу и даже крошки из пакета собрала в щепоть и в рот закинула, до того показалось вкусно. Много ли надо для счастья? Да почти ничего. Счастье сойти с автобуса и шагать по тротуару – не строем, а как все нормальные люди. Купить пирожок в палатке, а не дожидаться, когда раздатчица плеснет в жестяную миску серых вонючих щей. Счастье – это когда до дома двадцать минут пешком по осенним бульварам, а дома тебя уже ждут Мишка, и Машка, и Стас…
Чуть не дойдя до площади, Ольга остановилась посреди тротуара переложить сумку из одной руки в другую – сумка не тяжелая была, но пузатая и неудобная. В просвет между домами виден был поворот речки и кусочек церкви. Над куполом с криком кружили то ли грачи, то ли галки. Наверное, собираются в стаю перед отлетом на юг. Так это все было красиво – и речка, и церковь в лучах закатного солнца, и птицы, что Ольга залюбовалась. Стояла, смотрела и улыбалась. Она могла бы так до ночи стоять, наверное, если бы не весьма ощутимый тычок в спину.
Ольга обернулась. Увидела сердитую бабульку с клюкой. В руке у бабуси болталась авоська, на дне авоськи – пакет кефира. Старуха зыркнула на Ольгу из-под темного, в крапушку, платочка, пожевала губами недовольно:
– Чтой-то ты? Молодая, а хуже бабки столетней, спишь на ходу! Давай дорогу, вишь, у меня нога костяная!
И продемонстрировала Ольге свою клюку, сделанную каким-то народным умельцем из алюминиевой лыжной палки.
Ольга улыбнулась:
– Простите. Загляделась.
– И-и, на что тут глядеть-то? – Старуха в недоумении осмотрелась, будто выискивая, не появилось ли чего стоящего, на что и впрямь поглядеть интересно – может, зверинец привезли, или Колька-дебошир снова без порток чешет по проспекту? С Кольки – с него станется, в прошлом годе однажды вытворил, весь город животики надорвал. Но ни зверинца, ни Кольки без порток в пределах видимости не наблюдалось.
– Не на что тут глядеть! – строго сказала бабулька. – Маета одна!
Ольга пожала плечами: кому маета, а кому – райские кущи.
– Я давно дома не была, бабуль, соскучилась.
– Ну разве соскучилась… Тогда понятно… Тогда смотри… Только дорогу не загораживай, а то расставилась, людям не пройти, – забубнила старуха и, постукивая своей лыжной палкой, бодренько засеменила дальше по улице.
Ольга свернула за угол и через пять минут вышла к своему дому.
За прошедшее время ничего здесь не изменилось. Те же липы у подъезда, та же поломанная песочница с горкой пивных банок в углу. Сколько лет уже им обещают детскую площадку обустроить, и все никак…
Машины Стаса возле дома не было. Наверное, он на работе еще.
Ольга подняла глаза. Вот они, их окна. Вторые слева на третьем этаже. Интересно, а что это Стас занавески сменил? Хорошие же были занавески, веселые, ярко-голубые. Стасу они вроде нравились. А теперь окна спальни почему-то закрывали плотные темно-зеленые шторы. Да бог с ними, какая разница, в конце концов?! Ольга взбежала на третий этаж, на ходу вытаскивая из кармана ключи.
…Дверь не открывалась. Ключ входил до половины, а дальше – ни в какую. Ольга стояла на площадке и не знала, что теперь делать. Может, Стас все-таки дома? Может, спит, а ключ в двери оставил?
Ольга нажала кнопку звонка. Тишина. Она позвонила еще, и еще, и еще… Наверняка спит и звонка не слышит. Соня… Ольга улыбнулась. Это же Стас, ну конечно. Спит так, что из пушки стреляй – не разбудишь. Она заколотила кулаком в дверь. Позвала – Ста-ас! Стася! – сначала негромко, потом в полный голос. В квартире по-прежнему было тихо. Зато дверь напротив приоткрылась на цепочку. В щелке показалась Галина Викторовна. Соседка была в бигудях и каком-то немыслимом красном халате.
– Что тут происходит? Почему такой шум? – строго поинтересовалась соседка.
– Галина Викторовна! Здравствуйте! Это я! А вы не знаете, где Стас? И дети?.. А то я дверь открыть не могу, стучу-стучу…
– Понятия не имею, где они! – оборвала ее Галина Викторовна. И собралась было захлопнуть дверь.
– Галина Викторовна, простите бога ради, можно я от вас позвоню? – Ольга кинулась к дверям.
– Нечего от меня звонить! У меня не телефонный узел. Вон, за углом автомат – идите, звоните! – буркнула соседка. – Идите, идите, – добавила она, видя, что Ольга все еще топчется на площадке. – Нечего вам тут делать. Уходите сейчас же, а то я в милицию позвоню!
И хлопнула дверью прямо перед носом у оторопевшей Ольги.
Ольга сидела на скамейке у подъезда, ворошила ногой опавшие листья и убеждала себя, что вот сейчас Стас приедет и все ей объяснит. А если нет? Если он не приедет? Если случилось что-то ужасное? Может, кто-то из детей попал в больницу? Или Стаса снова избили? Или вообще убили? А детей отправили в детский дом?.. Да нет, что за ерунда? Если бы случилось что-то действительно страшное, ей бы сообщили. В конце концов, у Стаса есть родители, и, уж конечно, ни о каком детском доме и речи быть не может. И вообще: больше с ними ничего плохого никогда случиться не может. Теперь будет лишь одно хорошее.
Вот только почему она не может домой попасть? Где Стас? Где все? Мимо прошел дядечка с портфелем. Кажется, со второго этажа. Эдуард Михайлович? Нет, Михаил Эдуардович.
– Здравствуйте, Михаил Эдуардович!
Михаил Эдуардович глянул затравленно, кивнул:
– День добрый!
И на рысях припустил к подъезду как от чумной.
Ольга еще немного посидела, потом сходила к телефону-автомату за угол. Но телефон, как всегда, был поломан.
Когда Ольга вернулась, дворничиха Фаина, толстая татарка в завязанном крест-накрест платке, шоркала по двору метлой, сгребая в кучу опавшие листья. Увидев Ольгу, охнула, взялась за сердце, руками всплеснула:
– Ай, Оля! Ты? Вернулась?
– Вернулась, – Ольга кивнула. – Кончились мои мучения.
Фаина снова всплеснула руками:
– Ай, Оля, бедная ты, бедная! Они ж только начинаются, мучения твои, вот как!
У Ольги потемнело в глазах. Значит, все-таки что-то случилось.
– Фаина! Что?! С детьми что-то?
– Дети, слава Аллаху, хорошо, ладненькие, здоровы, сладкие! Машенька красавица, невеста совсем, – затараторила Фаина. – И Миша вырос, большой, вчера видела – не узнала его, растет, как на дрожжах…
Значит, дети в порядке.
– Фаиночка, скажите, что происходит? Дома никого, я дверь никак не открою!..
Фаина отвела глаза, скривилась, словно от кислого.
– Ай, Олечка, никогда он мне не нравился! Вот другие говорят – видный мужчина, красивый, богатый, а мне не нравился, нет! Глаза бегают. И говорит нехорошо. Сам вроде улыбается, а вижу – врет, да.
– Кто вам не нравился, Фаина? Кто что говорит?
Господи, да что же за мучение! Почему никто не объяснит ей толком, что тут происходит?!
Фаина зыркнула на въезжающую во двор машину, плюнула:
– Тьфу, шайтан, собачий сын!
Ухватила метлу и зашоркала по асфальту, так ничего и не объяснив.