После того как Мишка убежал, Ольга долго еще сидела на заднем дворе, курила и ревела. Выкурив почти пачку, она кое-как успокоилась и пошла к Григорию Матвеевичу.
Дверь была заперта. Странно. Она ведь сообщила, что приезжает. Дозвониться не смогла, но отправила телеграмму.
Послышались шаги на лестнице, на площадку, тяжело дыша, вскарабкалась соседка. Увидела Ольгу, которая топталась у двери.
– Вы к Григорию Матвеевичу?
Ольга кивнула:
– К нему.
Соседка поставила на пол сумку, стала шарить в поисках ключей.
– Нету его. В больнице. Доктор сказал – помирает.
– Как помирает?
– Как, как!.. Господи, да где ж ключи-то?.. Как все люди помирают, так и он. Срок пришел, видать, вот и помирает.
…В больницу Ольгу долго не хотели ее пускать.
– Посещение – с трех до четырех, – бубнила регистраторша. – Завтра приходите.
В конце концов Ольга сунула регистраторше коробку московских конфет, купленных для учителя, и та сменила гнев на милость.
В палате было душно, пахло лекарствами, немытым телом, больничной кухней. В углу пациенты резались в домино, на койке у окна усталая женщина с запавшими глазами уговаривала страшного, желтого мосластого мужика покушать домашнего.
Григорий Матвеевич лежал, до подбородка накрытый ветхой больничной простынкой, – такой маленький, такой старый, что у Ольги сжалось сердце. Она села рядом, взяла его за высохшую, почти бестелесную руку. Григорий Матвеевич был очень плох. По привычке бодрился, но было видно, с каким трудом дается ему каждое слово.
– Что это вы так… взбаламутились, Оленька? Вот полежу, отдохну, да и стану опять…
Ольга сжала его руку, погладила по заросшей седой щетиной щеке:
– Григорий Матвеевич, вы лучше молчите… Вам нельзя утомляться.
Стариковская лапка в Ольгиной ладони дрогнула:
– Как… хорошо. Хорошо, голубушка…
– Что?
– Что мы повидались. Скучаю я без вас, Оленька, так скучаю. Письма по три раза перечитываю, в шкатулке храню, где покойной Марьи Никитичны письма, там и ваши. Рад, что… что… рисуете… что… в Москве…
Исчерпав запас сил, Григорий Матвеевич прикрыл глаза. Ольга молча гладила его по руке. Григорий Матвеевич, кажется, на пару минут задремал, потом открыл глаза, заволновался:
– Оленька! Ключи-то! Ключи! Ах, пень старый!..
– Какие ключи, Григорий Матвеевич?
– Да вот эти самые… от квартиры… только беспорядок… уж давно… не ждал… Вы… не обессудьте.
Он попытался сесть на кровати, но тут же опять откинулся на подушку. На лбу выступила испарина, дыхание сделалось частым, тяжелым.
Ольга склонилась над стариком, поправила простыню:
– Все хорошо, Григорий Матвеевич, все хорошо… Мне ключи не нужны, я тут, с вами посижу… Отдыхайте, все в порядке…
– Нет-с, ночевать тут я вам не позволю… Не позволю, и как хотите… Вот отдохну, и мы с вами… Как раньше… По улицам гулять…
Старик улыбнулся и снова закрыл глаза. Больше он в сознание не приходил.
Московские гостинцы – конфеты, сервелат, лимонную карамель Бабаевской фабрики, которую Григорий Матвеевич так любил, – Ольга раздала больничному персоналу. Получив в загсе свидетельство о смерти, она поехала на квартиру учителя. Нужно было привезти костюм для похорон.
В квартире было действительно не прибрано. Вещи кучей свалены в углу, на кровати – ворох несвежего белья, на тумбочке – какие-то грязные кружки с остатками чая, скрюченная, засохшая сырная корка… Везде следы запустения. Значит, вот так он жил эти последние месяцы. Значит, вот так… Лежал тут совсем один – старый, больной… А Ольга ничего не знала. Верила его бодрым письмам, думала, как встанет на ноги и уговорит Григория Матвеевича приехать к ней в Москву погостить, как они будут ходить по музеям, разговаривать обо всем на свете, чаевничать допоздна…
…На кладбище до одури пахло черемухой, пели птицы. Ночью прошел дождь, и все было чистое, умытое, свежее. Ольга стояла над открытой могилой. За спиной у нее топтался кладбищенский рабочий с цигаркой в зубах.
– Ну что, зарывать, что ли?
Ольга бросила на крышку гроба горсть земли и отошла в сторону, давая рабочему место. Ну вот и все. Бумаги Григория Матвеевича, несколько картин и пачка фотографий упакованы и сданы в камеру хранения на вокзале. Вечером Ольга увезет их в Москву. Больше ее здесь ничего не держит, не связывает с прошлым. Счет закрыт. Она заберет детей, начнет с ними новую жизнь в новом месте и никогда не станет оглядываться назад.
На летучке шеф устроил ей жуткий разнос.
– Громова, ты работаешь плохо. Плохо! – Грозовский вышагивал взад-вперед по кабинету, видно было, что всерьез злится. – Ты вообще не работаешь! Уезжала на три дня, вернулась через неделю, ни хрена не сделала. Ты думаешь, я тебе деньги просто так буду платить?
– Дим, да почему плохо-то? Нормально Громова работает, – попыталась вступиться за Ольгу Дарья. – Пивняки, слава богу, довольны этими, как они… Гоблинами.
Но Грозовский был другого мнения.
– Хрен бы с ними, с гоблинами!.. Пивняки – это один – один заказ! И не самый большой! Слава тебе господи, хоть бармалеек с бармалейчиками Бойко разрулил. А поручали, между прочим, тебе, Громова! Ну? Что ты молчишь?
Ольга сосредоточенно разглядывала носок туфли. Как Дарья ее туфли называет? Ах да, чуни…
– Я предложила свой вариант… Но он, наверное…
– Наверное!..
– Хотя мне показалось…
– Когда кажется, креститься нужно! – сообщил Грозовский. – Народная мудрость.
– Хорошо, я постараюсь…
– Вот иди и старайся. Остальные тоже свободны.
Остаток дня Ольга честно пыталась сосредоточиться на рекламе стирального порошка, которой ее озадачила Дарья, но ничего не получалось. Полный ступор. То, что слоны Грозовскому не понравились, окончательно ее подкосило. Ольге казалось, она все очень здорово придумала, поняла, как делать эту треклятую рекламу. Думала, разгадала секрет философского камня. А оказалось – нет. Посмотреть бы, что там Вадим наваял. Может, будет понятно, что от нее требуется.
– Даш! А можно мне посмотреть, что Вадим придумал? Ну, хоть направление какое! А то я билась, билась и… ничего. Можно?
– Легко! Сейчас распечатаю! – Дарья пощелкала мышью, и принтер немедленно начал выплевывать листы. – Бери, смотри, учись.
Ольга вытащила из принтера стопку бумаги, посмотрела… Лицо у нее вытянулось.
– Торкнуло, да? – Дарья пристроилась рядом. – Заказчик на обсуждении крокодиловыми слезами плакал. От умиления. Идея заботы и силы. Слон, слониха и слоненок, счастливая семья.
Ольга с ужасом смотрела на Дарью. Что происходит? Она сошла с ума?
– Вадик три дня был национальным героем – такому монстру угодил! – продолжала Дарья. – Грозовский с ним только что взасос не целовался. По всей конторе носился, всем в нос его шедевры совал и поучал, что именно так надо работать! Между прочим, твои первые рисунки он тоже всем в нос пихал. А теперь вот Вадиковых слонов.
Ольга наконец обрела дар речи.
– Даша… Это мои слоны.
Дарья вскинула бровь, посмотрела на Ольгу поверх очков.
– Не поняла?
Ольга метнулась к столу и принялась рыться в ящиках. Должны были остаться эскизы, черновые варианты, она же Вадиму только чистовые отдала… А была еще куча неоконченных слонов, карандашных набросков, сто пятьдесят вариантов счастливого семейства… Да где же они, господи!
Ольга один за другим выдвигала ящики, вытряхивала содержимое прямо на пол. Ничего! Черт! Черт побери! Они же были! Они совершенно точно были здесь!
Дарья подошла, уселась в кресло и принялась постукивать карандашом по колену.
– Можешь объяснить, что это все означает? Что ты ищешь?
– Слонов! – Ольга раскраснелась, глаза блестели – она была вне себя. – Я ищу своих слонов! Потому что это мои слоны! Мои, а не Вадима Бойко!
Ольга отодвинула Дарью вместе с креслом и стала шарить на стеллаже. Может, там? Нет. Слонов и след простыл.
До Дарьи начало доходить.
– Хочешь сказать, что Бойко…
– Да! Да! Я показала ему слонов. Еще перед отъездом. Он сказал – слишком сахарно! Сказал, что сам покажет Грозовскому и чтобы я не обольщалась! Он их украл, понимаешь?! Украл и сказал, что это его слоны?! И эскизов нет! Ничего нет!
Ольга без сил опустилась в кресло. Ее трясло мелкой дрожью.
– Даша! Что теперь делать?!
Дарья задумалась на секундочку, глотнула кофе и резюмировала:
– Ничего. Все уже сделано.
Потом они сидели на бульваре, курили, и Дарья в сотый раз объясняла Ольге, какая она дура.
– Я не дура. Это мои слоны и моя идея! – твердила Ольга.
– Ничего похожего. – Дарья откинулась на спинку скамейки и щурилась на солнце. – Это была твоя идея. Ясно? Была. А теперь это идея Вадима Бойко. Заказчику, могу тебя обрадовать, совершенно наплевать, какая фамилия у художника – Бойко или Громова! Наши корпоративные дрязги – кто у кого украл, кто с кем переспал, кто кого под монастырь подвел, – они ведь никого, кроме нас, не касаются. И ни хрена ты не докажешь, и, главное, доказывать некому.
– Грозовскому…
Дарья присвистнула:
– Грозо-овскому… Оно ему надо? Ты думаешь, ему очень интересно слушать, что Бойко у тебя попер идею? Что ты скажешь Грозовскому? Бойко – негодяй, и все такое? Подумаешь, бином Ньютона, это и так всем известно! Грозовскому плевать на это.
Ольга не понимала, как можно плевать, когда один сотрудник у другого украл идею, выдал за свою… Хотя… Наверное, Дарья права. Грозовскому надо одно: чтобы работа делалась и чтобы заказчики были довольны. История про слонов некрасивая, конечно, но в сухом остатке – как раз то, чего добивался от них Грозовский. Работа сделана, заказчики довольны. Больше Диму ничто не волнует.
– Все равно. Это подло и нечестно! – Ольга снова закурила.
– Прости, пожалуйста, а тебе кто-то сказал, что бизнес должен быть честным?! – любезно осведомилась Дарья. – Так это тебя, Оль, обманули. В наших делах каждый сам за себя. Ты Вадиму, считай, собственными ручками подарила свою работу. Вместо того чтобы биться теперь в истерике и кусать локти – делай выводы. И учись защищать свои интересы. Потому что никто этим заниматься не станет. Ты кто?! Ты никто. Ноль без палочки. Самородок хренов! Никто тебя не будет прикрывать, и никто твои интересы защищать не станет! Вадим тут сто лет работает, его все знают, его заказчики любят! А тебя-то кто знает?! Иди-иди, в народный суд иди, в прокуратуру! Доказывай! А здесь за тебя никто не вступится, так и знай!