Улыбаюсь с тоской…
Вам шлю поцелуй воздушный
Дрожащей рукой…
Ваши черные косы, как рама
Овал лица обрамляют…
Неужели не жалко Вам, Дама,
Что мой поцелуй пропадает.
Петербург
Деревья и крыши намокли
И юноша бледный в монокле,
Влюбленный в молву,
Как в зеркало, смотрит в Неву.
Проспект, побелевший от инея –
Пробора надменная линия.
И юноша с некою дрожью,
На церковь оглянется Божью.
Заплачет над жизнью загубленной,
Над милой возлюбленной.
Она пробежала, как волк,
Он слышал лишь шорох и шелк;
Мелькнула певучая шубка,
Ушла в темноту…
Голландская с копотью трубка
Застыла во рту.
Москва
Вот старушка беззубая, страшная,
Позабыла вчерашнее,
Славословит сегодня
Она имя Господне.
Возле гроба играет колечками
Обручальными,
Ставит свечки на гроб свой со свечками
Подвенечно-сусальными.
Хочет даже в гробу заневеститься,
Обручиться с веселой минутою!
Нагибается, крестится:
«Прости, Господи, мне грехи лютые!».
Подъезжает в карете ко храму
Смерть угрюмая в трауре с севера
И играет, как важная Дама,
Рукояткою веера.
Подает полумертвой невесте
Просветленные вести
В запечатанном сером конверте…
И читает старушка, на посох
Опершись; А в седых ее косах
Улыбаются черти.
Ex libris Дон-Жуана
Вы раскрыли по детски отважно,
Как два веера черных, ресницы.
Ваши тонкие губы влажны,
Словно в новой книге страницы.
Переплет, золотые застежки
И фронтиспис из вычурных линий…
И фарфорово-бледные ножки
Открывает мне бархат синий.
Как отрадно впервые страницы
Проглядеть поцелуем нежным.
(Потянулись отсталые птицы,
Заплетенные шлейфом снежным).
Все прочел: оглавление, цену…
Овдовела душа в печали;
И, постигнув мою измену,
Вы еще доступнее стали.
И знакомую книгу на полку
Я поставлю к забытому строю,
Прикоснусь я к новому шелку,
Неизвестные книги открою.
И только пред смертью старинной
Я вспомню в последний миг:
Как много на полке длинной
Забытых книг.
Диссонет
Н. Я. С.
В изящной рамке скуки был журфикс
– (Ах, рамка та изысканно-потерта!)..
Сменялись гости, как в железке карты,
Но Вы вошли и замер зал, как фокс.
И я, покивув чай и вкусный кэкс,
Глядел на Вас. Лицо белей конверта…
Кому письмо? Я знал, что строки флирта
Внутри хранятся дерзкие, без клякс.
Как вкруг берсо подстриженные кустики.
Причесаны Вы тщательно, mon ange,
Но взгляд сомнительней, чем fleurs d’orange.
Наряда подвенечного… Устало
На Вас взглянул – и вдруг – закон аккустики! –
Над сердцем чувственность затрепетала.
Письмо
Милая Дама! Вашу вержетку
Я получил и припомнились вдруг
Ваша вуаль и из скунса горжетка,
Мой кабинет, голубая кушетка,
Ваши духи и Ваш лысый супруг.
Что Вам ответить? Сердце и радо –
Слов не найти мне никак!
Вы не поймете поэзной бравады!
Милая Дама! Мужа не надо!
Муж Ваш напомнил мне твердый знак.
Как деликатен без мужа ужин!
Устриц и раковин пестрая вязь!
Вы утонули в облаке кружев.
Муж Ваш, как «Ъ» для того только нужен,
Чтобы толпа не заметила связь.
Знаете, Дама: я только приставка,
Вы же основа; я только суффикс!
Только к вечернему платью булавка!
Милая Дама! Салонная травка!
Вами пророс комильфотный журфикс!
Что же скажу Вам? Вас обеспокоив,
Хочется вновь Вас отдать тишине…
Завтра придете? А платье какое?
Знаю! из запаха белых левкоев!
Если хотите – придите ко мне!
Свадебное путешествие
Широкой шиной вздымая пыль,
Легко несется автомобиль.
Мы поехали с Вами в автомобиле сумасшедшем
Лепечущим по детски – в Папуасию Краснокожую.
Фонари не мигали… Мы забыли зажечь их…
И погода была очаровательно-хорошая.
Сморщенный старикашка на поворотах с сердцем
Трубил прохожим и они разбегались озабоченно.
Мы верили во что-то (Ах, всегда нам верится,
Когда мы рядом испуганной ночью!)
По рытвинам выйти нам за ухабы и шлагбаумы
Было легко и весело и, кроме того, надо же,
Надо же уехать из столичной флоры и фауны
И порезвиться экзотично и радужно.
На скалы наскакивали, о пни запинались
И дальше пролетали, хохотали и мелькали мы,
Промоторили крематории и неожиданно, как в вальсе,
В песках Сахары любовались на пальмы.
Уехали из Африки и вдруг пред мотором морем
Заиграли дали, мы хохотали, старикашка правил;
Мы в воду въехали и валом соленогорьким
Захлебнулись и умерли в сумерках яви.
«Год позабыл, но помню, что в пятницу…»
Год позабыл, но помню, что в пятницу,
К entrée подъехав в коляске простой,
Я приказал седой привратнице
В лифте поднять меня к Вам в шестой.
Вы из окна, лихорадочно-фиалковая,
Увидали и вышли на верхнюю площадку;
В лифт сел один и, веревку подталкивая,
Заранее ласково снял правую перчатку.
И вот уж когда до конца укорачивая
Канат подъемника, я был в четвертом –
До меня донеслась Ваша песенка вкрадчивая,
А снизу другая, запетая чертом
И вдруг застопорил лифт привередливо
И я застрял между двух этажей
И бился и плакал и кричал надоедливо,
Напоминая в мышеловке мышей.
А Вы все выше уходили сквозь крышу
И черт все громче, все ярче пел
И только одну его песню слышал
И вниз полетел.
1913. Москва.