— Не понимаю, чем они тебя так заинтересовали.
Игорь посмотрел на меня внимательно, и мне показалось — теперь-то я знаю, что не показалось, а так и было! — сказал не то, что хотел сказать.
— Просто мысли о самоубийстве человеку чаще приходят в голову, чем мы об этом подозреваем.
— Ну, мысли — одно, а поступок — совсем другое. Дистанция огромного размера. Мне и самому однажды жить расхотелось, когда меняя в шестнадцать лет любимая отвергла. Ходил на набережную, в речку заглядывал. Но вода холодной показалась.
— А я порошки собирал, — сказал Игорь серьёзно. — Тогда…
И он слегка хлопнул ладонью по протезу.
— Неужели хотел?
Никогда раньше не говорил Игорь о том, что пережил в те дни.
— А ты как думал! За секунду рухнуло всё, ради чего жил. Отрезало вместе с ногой весь смысл жизни. Я ведь вне моря жизнь и представить не мог. Вот и начал собирать порошки.
— И что?
— Собрал и выбросил. Струсил, наверно, как нам учёная девица объяснила.
— Брось! Ты не трус. Просто победил разум.
Игорь усмехнулся.
— Не уверен. Убивать себя страшно. Я, конечно, утешался этой твоей мыслью, что разумно поступаю, и даже думал одно время, что я сильным оказался, а самоубийцы слабовольные, но сейчас я так не думаю.
— Почему? — спросил я.
Но Игорь не ответил на мой вопрос, отложил разговор. На восемь лет. И я тогда так и не понял, почему заинтересовали его Хенри и Шорт и эта длинноногая всезнайка, имени которой я уже не помню.
— В другой раз как-нибудь… Пошли-ка. Серёжка, кажется, речь держит.
Сергей был верен себе. К утру у него возникала потребность высказаться. А говорил он всегда одно и то же. О том, что время движется, а мы живём. Хотя и не все.
— Друзья! Я хочу сказать о законах быстротекущего времени. Оно течёт неумолимо, и мы уже не те, что были. Нас ещё считают молодыми, но мы не так молоды… Мы повидали и испытали. И недосчитались друзей. С нами уже не будет Веры. Но я верю, Олег вернётся…
— Он не вернётся — сказал Игорь тихо.
А Лида встала и пошла на кухню. Конечно, как хозяйка она должна была заниматься кухонными делами, но могла бы и подождать, наверно.
Сергей прервался и посмотрел ей вслед с обидой.
Тост был скомкан, и Сергей, потеряв мысль, продолжал уже совсем другое.
— Я читал где-то, что дикари не думают о будущем. Они живут сегодняшним днём и потому всегда счастливы. Но я пью за будущее…
— А я за сегодняшний день. Я дикарь, — сказал завтрашний членкор Коля и подмигнул аспирантке. И не только подмигнул, потому что она вдруг дёрнулась нервически и шлёпнула его по руке через скатерть.
— Хороший тост, — одобрила «вдова». Она сидела рядом с Вовой Рыбаком.
Я уже говорил, что они понравились друг другу ещё в прошлую нашу встречу, однако тогда были повязаны, как казалось, прочными узами. Но «быстротекущее время» сделало своё дело, и узы не выдержали проверку на прочность. Вова своих уз, как известно, лишился совсем, а «вдова» к своим стала относиться менее строго. Ходили слухи, что её завидный во всех отношениях супруг использует свои длительные отлучки не так, как хотелось бы нашей приятельнице. Возможно, были это всего лишь сплетни, однако «вдова» относилась к ним очень серьёзно, и её давняя антипатия к мужчинам возродилась с прежней силой. Но, как известно, правила тем и подтверждаются, что допускают исключения, которые смягчают жёсткую требовательность правил. Таким счастливым исключением и стал наш общий друг Вова.
И хотя Вова в силу благоприобретённого опыта, казалось, имел, в свою очередь, все основания не слишком доверчиво относиться к женщинам, мыслил он, видимо, схоже с «вдовой» и тоже искал исключений из правил. А кто ищет, тот находит. Вот они и сидели рядом, хотя и разочарованные, но не утратившие надежд и возникшей давней симпатии.
— Я принимаю этот тост. А вы? — спросила Вову «вдова», которая, несмотря на многолетнее знакомство обращалась к нему на «вы».
— Да, я за будущее, — подтвердил Вова.
И они переглянулись многозначительно.
Пока звенели бокалы, я поднялся и пошёл на кухню, обратив по пути внимание на то, как Иван Михайлович заботливо подкладывает в тарелку вокалистке жареного гуся.
На кухне Лида стояла у окна и курила сигарету.
— Что ты вскочила так стремительно?
— Не видишь? Покурить захотелось.
— А я думал, горит что-то.
— Что тут гореть может? Всё на столе давно. Если хочешь откровенно, раздражает Серёжкино краснобайство.
— Ну уж!.. Новогодний тост…
— Проникнутый оптимизмом?
— А почему бы и нет?
— Потому что оптимизм, как сахарный сироп, довольно противен.
— Неужели?
— В Индии боевых слонов специально кормили сахаром, чтобы они в ярость приходили.
— Откуда такие глубокие познания?
— Из Жюля Верна. Дети читают, а я подхватываю на лету.
— Век живи, век учись. Но я не думал…
— Чего ты не думал?
Я замялся, и она меня поняла.
— Пришёл за друга заступиться? Мужская солидарность?
— Извини. Як хохлы кажуть, звыняйте, колы що не так.
— Будь ласка! И почему вы себе в голову вбили, что Серёжка подарок?
— А на самом деле?
— Был бы подарок, Верка бы не сбежала.
— Она не от него сбежала. Тут дела творческие.
Лида посмотрела на меня между двумя затяжками.
— Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, — сказала и выбросила сигарету в окно.
— Зачем же ты за него пошла?
— Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.
— Слушай, Лидка, — поразился я, — неужели у вас плохо?
— Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.
— В чём же дело?
— Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: «Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл». Так и скажет — «за тебя». Олег так не говорил.
— Молча мыл?
— Он не мыл. Он просто не совал свой нос на кухню, а если уж совал, то…
— Что?
— Мог и побить тарелки.
— Жалеешь о нём?
— Я его любила.
— Что толку… Нет его больше.
— А если появится? Одолеет себя, захочет дочку увидеть?
И как недавно Игорь, она сказала, не сомневаясь:
— Он не вернётся.
Но, в отличие от Игоря, добавила:
— Думаю, нет его в живых.
Из гостиной донеслась музыка.
— Послушай, — сказала Лида, — хороший романс.
Я прислушался. Пела цыганка.
Мне не под силу дни мучительных страданий,
Пускай разлукою ослабят их года,
Чтоб в ярком золоте моих воспоминаний
Сверкали вы всегда…
— Ты, мать, в упадке духа. Вспоминаешь?
— Я в упадке духа не бываю. Это вы, мужики можете себе такую роскошь позволить. А мне некогда. Работа, дети, теперь вот участок садовый взяла.
— Этого ещё не хватало. Нужен он тебе?
— Детям нужен. Живут среди камня, бензином дышат. Пусть хоть по дереву вырастят.
— Нет, ты положительно в упадке. Может, любовника заведёшь? — спросил я в полушутку.
— Думала, — ответила она серьёзно.
— И что же?
— Любовники не те. Раньше любовник любил, потому его и называли любовником, а теперь приходит только, не зря говорят — ходок. Да и приходит-то когда? В рабочее время. Попросит шефа: «Я, Николай Николаевич, плохо себя чувствую, разрешите в поликлинику отлучиться?» Ну и забежит на часок «в поликлинику». А через час уже с приятелями в коридоре курит и на часы поглядывает, сколько до конца рабочего дня осталось, — отработал…
— Ну и сурова ж ты сегодня!
— Как природа. Не всё же вас солнышком баловать… А если по правде, то в самом деле в миноре. Думаю, лучшее уже позади.
Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый,
Ни наглой белизной сверкающий алмаз
Не подошли бы так к лучистости суровой
Холодных ваших глаз.
Странно человек устроен. Сейчас Лида наверняка вспоминала не того Олега, с кем вела бесплодную борьбу за себя, за него, за дочку. Вспоминала другого, полного сил и чувств. И была права, конечно.
После романса в гостиной заспорили. Сергей пытался поставить «Последний троллейбус», а Коля, будущий членкор, хотел Высоцкого, о котором ещё мало знали.
— Да вы послушайте, ребята! Это замечательный парень. Увидите, он всех затрёт. Вот послушайте о горах.
Как и подобало современному учёному, Коля выбрал себе вид спорта, свободное время проводил в горах и на жителей низин смотрел свысока.
Так оставьте ж ненужные споры,
Всё, что мог, я уже доказал.
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.
Но об этом я от Коли не раз слышал и прошёл через гостиную в поисках Игоря. Однако Игоря не нашёл, зато в полутёмной комнате услыхал любопытный разговор.
Беседовали Иван Михайлович с вокалисткой. То есть не беседовали. Игра, если можно так сказать, шла в одни ворота. Он с решительностью, которая, видимо, и Веру покорила, настаивал, а она уступала, хотя и не без колебаний.
— Послушай, ну что тебе здесь терять? — говорил он на «ты» тоном старого приятеля. — Сколько ты получаешь?
Вокалистка назвала незначительную сумму.
— Вот видишь! Копейки! — обрадовался Иван Михайлович. — А у нас коэффициент, да и часов дадут побольше. У нас специалисты на вес золота. Нам культура вот как нужна!
Он сделал энергичный жест.
— Короче, получать будешь втрое. Живёшь ты тут где?
— Я снимаю комнату.
— У хозяйки? Хорошую? А хозяйка как?
— Ну, как вам сказать…
— Значит, с жильём — дело дрянь. Стоит, понятно, дорого. А у нас сразу квартиру… С удобствами.
— Но у вас очень холодно, — защищалась вокалистка, как умела.