И теперь он также принес подарки, этот человек. Его неестественный, угрожающий смех напоминает клекот ворона — прислушайтесь к оркестру! Но хозяева думают, что это лишь одно из чудачеств советника Дроссельмейера, и благодарят за внимание.
Он вынимает из необъятного кармана куклу-уродца, длиннозубого, с большой головой и выпученными глазами. Младший сын хозяев, Фриц, оставляет своих солдатиков, схватывает Щелкунчика, засовывает ему в рот самый большой орех, и — крак! — у бедного уродца сломалась челюсть. А советник Дроссельмейер не сердится, он даже рад этому.
Казалось бы, что особенного? Мальчик сломал игрушку; ее починят или купят новую. Но если верить музыке — а ей Маша верила больше всего, — то в происшествии был особый, трагический смысл. В семье с этих пор уже не будет так весело и безмятежно, как прежде. Особенно должна это чувствовать дочь хозяев, Маша. Ее детство, в сущности, уже кончилось и началось отрочество. Иногда эту грань переходишь легко и незаметно, а бывает, что тут-то и узнаешь горе. Именно теперь от тебя требуется мужество — большее, чем возможно в твои годы.
Маша оглянулась на Дусю, но у той на лице ничего нельзя было прочитать, кроме любопытства. Дуся не прислушивалась к оркестру, колдун ей нравился так же, как и его жертвы.
— Они все очень смешные, — сказала она в антракте. — А сова кто? Артистка или так сделано, что крылья хлопают? А старик-то! Я думала, Дед-Мороз. Хорошо, что купила программку.
— Ты еще не все знаешь!
— А что?
Маша округлила глаза.
— Помнишь, у нас агитатор читал? Про человека, который подослал чумную крысу?
— Загнула! То, что мы смотрим, — это двести лет назад было.
— Неважно, когда это было.
— Ну и выдумщица! Здесь, правда, будут мыши… Вот почитай.
— Не хочу.
— Разве тебе не интересно, что будет дальше?
— Сама услышу. А этот Фриц — знаешь, из него вырастет большой негодяй.
— Да что ты в самом деле!
— Солдатики. Марши… Вояка!
— Все мальчики такие.
— Нет, не все.
— Вот странная! Прочитай, что здесь написано. Возьми, говорят тебе!
— Не хочу, — повторила Маша.
У нее сильно забилось сердце, когда вновь открылся занавес. На сцене было темно, только лунный зеленый луч проникал через большое окно. Девочка Маша поднялась с постели. Была глубокая ночь, а она не могла уснуть. И не напрасно она боялась.
Нашествие мышей! Их еще не видно, но в оркестре слышится визг, писк, беготня. И главное, приближение чего-то страшного.
У Щелкунчика свои солдаты, но их мало. Может быть, все сейчас зависит от девочки, которая стоит посередине комнаты, оцепенев от страха? Да, теперь самое главное — преодолеть свой страх. Как это удается человеку? Какая сверхъестественная сила нужна для этого?
И видит Маша, как погасшая елка начинает светиться. Она растет ввысь и вширь, упирается в потолок, почти касается стен. На ней зажигаются огни и с каждой минутой прибавляются новые игрушки.
Так ли это? Нет. Елка все та же, что и в первом действии, но в оркестре вступают в строй все новые инструменты. И они заглушают мышиную топотню и визг.
Что же означает это непрерывное, нарастающее усиление звука? Пришла подмога? Да, только не численная. Это означает, что девочка победила свой страх. Не елка увеличилась в объеме — душа девочки вырастала и крепла.
И Маша, сидящая в ложе, вся подалась вперед. Она уже не отделяла себя от той Маши. В оркестре все так и гремело. «Теперь пора», — подумала она и встала. И, словно повинуясь этому немому призыву, хозяйка Щелкунчика бросила свой башмачок прямо в Мышиного царя. И его солдаты дрогнули и разбежались.
«Ну и что же? — спросят те, кто только смотрит, но не слушает. — Девочка бросила башмачок в мышей, и они убежали». Но знают ли эти люди, чего это стоило — перестать бояться?
— Сядьте! — зашептали сзади. — Ничего не видно.
Маша села дрожа. Дуся испуганно посмотрела на нее, но тут же снова устремила глаза на сцену, потому что там происходило чудо: при свете луны, но не зеленом, а розовом, Щелкунчик обрел прекрасный человеческий облик.
В следующем антракте Маша оставалась на своем месте. Дуся покинула ее и пошла бродить по театру. Это было продолжением ее праздника. Вернувшись, она сказала:
— Ей-богу, как будто снится. — И протянула Маше горстку леденцов, купленных в буфете. — А знаешь, там тоже будут леденцы.
— Там?
— На сцене. Видишь, написано: «Царство сластей».
Дети плыли по розовому морю — Маша и Принц, бывший Щелкунчик. Прогнав мышей, девочка сняла с него чары. Они плыли по певучим волнам, а потом попали в какое-то счастливое царство. Только в одном месте музыка была печальна — из-за медленного восточного мотива. И неведомый Маше инструмент с приятной монотонностью повторял: «Та-ри, та-ри» — так ей казалось.
А потом начался вальс цветов — пожалуй, слишком красивый, обильный, роскошный и только в напеве виолончели задумчивый, задушевный.
Но особенно хорош был конец. Девочка и ее брат спали, как будто ничего не произошло. А музыка провожала их детство, приветствовала отрочество и радовалась новому дню.
Когда уже расходились, Маша взяла Дусину программку и небрежно прочитала конец. Оказывается, Принца и его спасительницу принимала у себя в замке какая-то феяДраже и угощала их леденцами и пирожными.
Какой обидный вздор! Стоило пережить такую ночь, умирать от страха, победить этот страх и выиграть опасную битву, чтобы в конце концов получить сладости, будь их хоть целая гора! Прислушались бы к оркестру-такая музыка и кондитерская фея! Нет, Чайковский и не думал о ней.
А Дуся была в восторге.
— Как ты думаешь, они повторят? — спросила она, когда занавес опустился и в зале начались вызовы.
Вечером новый дом был великолепен. Большие елки украшали его комнаты. Зеленые, розовые и золотые отблески просвечивались сквозь морозные стекла.
У Маши и Дуси была одна елочка на двоих. Тут случилась маленькая неприятность. Елку принес старичок дворник, балагур. Он, должно быть, выпил; укрепив елку на подставке, которая шаталась под его красными руками, он запел, по-недоброму исказив конец известной песенки:
И много, много горюшка
Детишкам принесла.
«Горюшка» вместо «радости»! На деда рассердились, но скоро успокоились, тем более что появился еще один дед и всех насмешил — принес стеклянные рюмки с разными надписями на них и особенно пристал к Битюгову, предлагая этому атеисту и трезвеннику большую рюмку, украшенную девизом: «Пей тут: на том свете не дадут!»
Маша и Дуся побывали и на свадебном пиру у Шариковых, отметили обилие веснушек у миловидной новобрачной Верочки, поплясали с Полей и Евгенией Андреевной, потом вернулись к Маше. Елка ждала их. Маша наиграла по слуху запомнившийся ей хор снежинок из «Щелкунчика» и пела с закрытым ртом. Дуся подпевала как могла.
К двенадцати заглянула Пелагея Власьевна, мать Дуси, и пожелала счастья. Потом Дуся с матерью ушли. Варя и Катя еще пировали на свадьбе.
Случайно Маша взглянула на себя в зеркало.
…Да, волосы не ложатся, торчат во все стороны, выбиваются из косы, так оно и есть. Она приглаживала их водой, но от этого они еще сильнее трепались. Исподволь выпытывала она у Дуси ее мнение, и правдивая Дуся отвечала: «Ты безусловно хорошенькая, Маша; правда, носик немного подгулял, но и он симпатичный. А глаза у тебя — настоящие анютины глазки!»
Не скоро уснула Маша: то один, то другой напев «Щелкунчика» выплывал из памяти. Вспомнился ей почти целиком длинный симфонический отрывок перед концом: дети — Маша и Фриц — спят в своих кроватях, но они уже не дети, они подростки. И казалось, пока они спят, композитор рассказывал им о себе: то ли вспоминал собственное отрочество, то ли скорбно предупреждал о чем-то их, только начавших жить…
…На стене, где-то высоко и далеко, висело зеркало. Высоко и далеко, но Маша видела в нем свое отражение. Свое и не свое, ибо эта похожая на нее девочка была и Щелкунчиком, растрепанным, уродливым, с выпученными глазами.
«Нет, это не я, — думала Маша в своем сне. — Или, может быть, это моя душа?» Но музыка, которая слышалась ей, — музыка маленькой Тани Лариной — говорила другое. И зеркало исчезло вместе с обидным отражением.
…Мысль о заколдованной душе кажется ей убедительной, и она относит это к Андрею. Превращение Щелкунчика в Принца — это не изменение наружности, а обновление души. Он вернулся к своему первоначальному облику. Но как снять чары? Это в сказке происходит сразу, а так многие годы надо потратить, чтобы вернуть человеку его потерянную душу.
Потом видит она старичка дворника, который утром принес елку и напророчил беду. Но это не дворник, а колдун Дроссельмейер с его клекочущим смехом. От этого смеха зал превращается в дровяной сарай, где живут крысы. Та, что однажды напугала на антресолях маленькую Миру, здесь царица. В темноте поблескивают ее злые глазки, и видно, как движется в короне из светляков плоская голова.
И оттого опасные, крадущиеся гармонии выползают из всех углов. А за окном слышен хор снежинок и звук благородного глокеншпиля. Какая музыка победит? От этого зависит спасение. Чье? Андрея? Да, все дело в нем, хотя его и не видно. Снежинки, помогите ему…
Глава двенадцатаяНЕОКОНЧЕННЫЙ МЕСЯЦ
Никогда, кажется, люди не были так деятельны и полны надежд, как ранним летом сорок первого года. Володя каждое утро бежал к домашним с газетой, громко объявляя на ходу:
— Огромная добыча угля в Донбассе!
Или:
— Ожидается небывалый урожай.
Или еще что-нибудь такое же: общее и значительное.
Но было много интересного и вокруг. Даже во дворе. Когда жильцов спрашивали об их жизни, они отвечали: «Спасибо, без перемен». А перемены были.
Как раз перед майским праздником стало известно, что муж Поли, пограничник Лев Штаркман, отлично выполнил боевое задание на Дальнем Востоке и был награжден. Поля кружилась и пела и твердила Мире, что ее отец герой. Довольная бабушка хмурилась: