По крайней мере, это было ведро, что я понял из хруста трескающегося пластика. Я выбросил руку в сторону, чтобы удержаться, и ударился о какую-то полку. Куча неопознанных вещей свалились на бетонный пол – и на мои ноги. Я выругался от боли, когда особо тяжелая бутылка практически раздробила пальцы стопы. Проклятье.
– Господи, Олли, стой на месте, – прошипел в темноте голос Уилла.
– Что ты делаешь? Это нападение? Мне надо кричать?
– Я не хотел, чтобы Мэтт нас увидел.
– А-а-а… Избавляешься от свидетелей. То есть я угадал с нападением?
– Ладно тебе, Олли, будь серьезным.
Если честно, я говорил серьезно.
– И почему Мэтту нельзя нас видеть?
Хоть я совсем ничего не видел, мой третий глаз явно различил жевание кутикулы.
– Тебе обязательно спрашивать?
Что, черт возьми, это должно значить?
– Учитывая, что я спрашиваю… да.
Долгая пауза. Плохой знак. Однажды я напишу научную работу по истории долгих пауз и задетых чувств, которые следовали за ними в двухстах процентах случаев. Это было совсем как в тот раз в десятом классе, когда я побрил голову с одного бока и спросил Райана, как выгляжу, когда пришел в школу на следующий день.
Только нынешняя пауза длилась и длилась, и – о боже! – она поранит очень глубоко, верно? На хрен их! Ходатайствую о том, чтобы не допускать их в социальных взаимодействиях.
– Сам знаешь…
Нет. Но вот-вот узнаю, правда?
– Как бы… большая часть школы поняла, что ты – гей.
– Ого. Интересно. Я не встречал большую часть школы, поэтому не в курсе, почему они уже сделали такой вывод.
– Но…
Я знал, к чему он ведет. Ничего страшного тут не было. Неважно. Не то чтобы это была государственная тайна. И слушайте, если народ догадался, то я уже избавился от необходимости обсуждать свои сексуальные предпочтения с людьми, которые даже не представляют, с чем я люблю есть сэндвичи: с ветчиной или с арахисовой пастой. Для справки: я люблю и с тем и с другим одновременно.
– Ну и что? – спросил я. – Значит, поэтому тебя не должны со мной видеть? Я заразный? Наверное, это многое бы прояснило.
Вероятно, такое объяснение выиграло бы приз за креативность. «Прости, я перестал тебе писать, потому что моя гейская наклонность оказалась временной. Почти как отравление».
Вздох Уилла в тесном пространстве был особенно громким и едким. От клаустрофобии, пожалуй.
– Поэтому парни ведут себя как уроды. Это их бесконечная шутка. Во время обеда они постоянно треплются о том, как свести кого-то из ребят с тобой.
Ха. Хотелось бы мне заявить, что спустя столько лет после признания в своей ориентации и примирения с самим собой, гомофобией и всем остальным я смогу от этого отмахнуться. Но мне стало больно. И так (хотя бы немного) бывает всегда, когда знаешь, что люди говорят о тебе не особо лестные вещи. Но я здесь совсем недавно, а у учеников уже сложилось мнение обо мне? И Уилл в этом участвовал? Он хотя бы пытался меня защитить? Или он смеялся вместе с дружками?
– Ага, – сказал я плоским голосом.
– Я к их шуточкам не присоединяюсь, – быстро добавил он.
Но ты их и не останавливаешь?
Вдруг я засмеялся. Смех брызгал, как кровь из свежей раны. Наружу, наружу и наружу.
– Что смешного?
– Мы в чулане.
– Послушай, я не хотел…
– Ты затащил меня в чулан ради разговора. Ты специально так сделал? Невероятно.
– Я не… – выдавил Уилл, а потом, вероятно, до него дошло. – Серьезно, Олли? Очень по-взрослому.
– А я, по-твоему, не взрослый? Ты слишком сильно боишься, что кто-то увидит, как ты общаешься со мной. Мы закончили?
Забавно. И во мне бушевало столько эмоций. Обида. Предательство. Грусть. Принятие. Возможно, немного (ладно, если честно, много) – тоски. Но я не злился. По крайней мере, я не чувствовал ненависти. Но сейчас я прямо бурлил сверху донизу. Бесился до чертиков.
– Мы даже не начали. Дай мне шанс все объяснить.
Шанс? Мы разговаривали уже минимум пять минут.
– Олли?
– Да. Давай.
– Я не игнорировал тебя, клянусь. Родители в ту ночь заметили меня, когда я пришел домой, и слетели с катушек. Они отобрали телефон, мне нельзя было дотрагиваться до ноутбука, ни до чего. Три недели. Это абсурд какой-то.
Ага, конечно. Я задумался, не упомянуть ли о том, что он всем заявил, что в ту ночь был с девочками, но мне стало лень идти с ним по этой дорожке. Не хочу путать все еще больше.
– О’кей. Правда. И меня волнует то, как ты повел себя на вечеринке. Похоже, треп с приятелями был весьма захватывающим, раз ты так быстро забыл, что я нахожусь рядом.
Мои глаза начали привыкать к темноте. Я видел его, прислонившегося к двери, с одной рукой на животе и пальцами другой – во рту. Он смотрел прямо на меня. Внезапно я смутился. Как я выглядел? Насколько старательно я собирался утром? Не застряло ли у меня что-нибудь между зубами?
– Ты говорил про меня девочкам. Я запаниковал…
– Прости, мне очень жаль, я…
– Разумеется, тебе жаль! Но я не сержусь. Я понимаю, что ты сделал это не специально. Но это не значит, что все в порядке! Вдруг они кому-нибудь проболтаются?
– Пока никому не рассказали.
– Пока. Если мои родители узнают… Олли…
Я вздохнул. А что я мог сказать? Мое лицо покраснело от стыда, когда я на время забыл об обиде. Он оказался в неловкой ситуации только по моей вине. Независимо от того, намеренно я так поступил или нет. Почему я не держал свой чертов рот на замке? Я даже не знал этих девушек, а вывалил перед ними историю всей своей жизни. Или историю своего лета.
Которое оказалось даже более бурным, чем вся моя остальная жизнь, если честно.
Уилл обнял себя за плечи и уставился в пол.
– Я не смог получить спортивную стипендию, поэтому я завишу от их поддержки. Мне нельзя в этом году ни в чем облажаться, иначе мне конец.
А «облажаться» значит еще и… ясно.
– Угу.
– Я не понимал, что делать. Господи, я ведь не ожидал, что ты здесь окажешься. Абсурд какой-то.
Еще одна черта Уилла. Все было «абсурд какой-то», от мелких аномалий до меняющих жизнь событий. Мне пришлось подавить улыбку. Хоть его фраза и характеризовала то, как обстояли дела.
– Я испугался! То, что я делал летом… точнее, что мы делали, я бы не сделал ни с кем здешним. Я думал, это безопасно.
То есть он рассчитывал, что никогда меня не увидит. Бам. Ой.
– А потом вдруг – раз! – Олли прямо здесь, и я решил, мало ли что, наверное, кто-то уже знает… и на секунду подумал, что все… конец, я попался. – Уилл замолчал, чтобы дать мне сказать. Когда я ничего не ответил, он продолжил: – Но мне надо было тебя увидеть. Я после вечеринки не мог ни о чем больше думать. Но я запаниковал. Ты же тут.
Он коснулся моего предплечья. Я задрожал, кровь нагрелась на несколько градусов, а желудок подпрыгнул вверх, но я отдернул руку. Вот теперь я разозлился, и этой эмоции было плевать на романтичную хрень моего тела.
Уилл обиженно моргнул.
– Я так рад тебя видеть, – предпринял попытку он.
– Точно, – кивнул я, показывая на стену.
Он настолько рад меня видеть, что даже не может говорить со мной на людях. И написал мне спустя две недели после того, как получил обратно свой телефон. Да я просто в восторге.
– Мне надо на урок, – произнес я, пытаясь пройти мимо него.
Он преградил мне путь.
– Стой.
– У меня клаустрофобия.
– Нет у тебя клаустрофобии.
– Хоть мне и кажется романтичным болтать среди совков и тряпок, но, Уилл, думаю, надо заканчивать этот разговор. Дай знать, если захочешь поболтать в другом месте, где есть кислород, а пока желаю удачи с колледжем.
– Не обижайся на меня.
– Я не обижаюсь.
Ложь была такой явной, что Уилл нахмурился. Ну и пусть.
– Мы опаздываем. Пошли.
– Нет.
– Ладно. Тогда располагайся.
Я протиснулся мимо него и открыл дверь. Свежий воздух и свет. Уилл замешкался. Словно ожидал, что я вернусь к нему ненадолго. Для чего? Чтобы провести очередную душераздирающую беседу? Поцеловать его? В чертовом – даже поверить не могу, что это скажу, – чулане? Ни за что.
Он за мной не последовал, и я мило ему улыбнулся и захлопнул дверь. Прямо перед его носом. Затем уставился на дверь, удивленный собственной наглостью. Я не знал, что у меня есть столько дерзости. И чувствовал себя слегка виноватым, но еще больше я был под впечатлением от своей персоны.
С крошечным смешком, который подозрительно смахивал на всхлип (но такого и быть не могло, потому что я обещал больше не плакать), я повернулся на каблуках и поспешил на урок, не оглядываясь.
Вышел Уилл или нет…. Какая разница?
Я выиграл этот раунд. Моя злобная сторона полировала трофей с самодовольной ухмылкой.
Тогда почему остальная часть меня была такой опустошенной?
9
– Что это еще за ребята?
Щека Уилла находилась в паре сантиметров от моего лица. Мы лежали бок о бок на моей кровати с одними наушниками на двоих. Это было редкое послеобеденное время, когда я сумел получить дом в свое полное распоряжение. Кончики наших пальцев ползали друг по другу, пока наши руки лежали на моем бедре.
Я ткнул в телефон, чтобы зажегся экран.
– «Летлив»[12]. Классная группа, да?
– Как ни странно, да.
– Как ни странно, потому что ты сноб в музыке?
Уилл улыбнулся и прикоснулся своим виском к моему.
– Заткнись.
Его интонация была теплой и нежной. Так парень разговаривает с тем, кто ему нравится. Я знал эту интонацию. А сейчас впервые услышал ее в голосе Уилла. Часть меня умерла от счастья. Тотчас свернулась в клубок и умерла.
– Наверное, каждый раз, когда я слышу «панк», думаю о «Блинк-182» или «Фол Аут Бой»[13]