К себе в кабинет? Вина и стыд помешают ему переступить порог комиссариата.
Домой? Но даже собственная квартира кажется ему сомнительным убежищем.
Единственное убежище, о котором он мечтает, это ее руки. Но ее больше нет. Улетела с дымом.
Все, чем она была, свелось к этому. Все, что они пережили, кончается вот так.
В сущности, это нормально. Смерть – единственная финальная точка, пока не доказано обратное.
Просто ее смерть пришла раньше, чем предполагалось.
Где-то недалеко от него сражается Пацан. Сопротивляется. Он хочет жить, Александр это чувствует. Как будто их связывает невидимая нить. Но о его шансах врачи высказываются пессимистично. Множественные травмы, одна из которых черепно-мозговая, открытые переломы ног, продавленная грудная клетка. Не считая перелома двух позвонков, расплющенных внутренних органов… Чудо, что он еще жив.
Или гнусность, возможно.
Потому что если он избежит компании мертвецов, то станет скорее овощем, чем человеком.
Гомес проглатывает купленную в магазинчике при приемном покое жидкость, которую почему-то называют кофе.
Ему пока что не дали повидать Пацана. Может, оно и к лучшему.
Снова усаживаясь на скамью, в конце коридора он замечает своего заместителя. Капитан Вийяр, не здороваясь, устраивается рядом.
– Какие новости?
– Никаких.
– Его сестра будет завтра, – сообщает Вийяр. – Она живет в Новой Каледонии, сядет на первый самолет.
– А родители? – спрашивает Александр.
– Отец умер, а мать в больнице… Альцгеймер. Она о нем даже не помнит.
Гомес осознает, что практически ничего не знает о Лавале.
Я последняя сволочь. Настоящий мерзавец, в конечном счете не лучше Башкима.
– У него была подружка?
– Думаю, нет, – отвечает Вийяр. – Во всяком случае, он нам ни о ком не говорил, и никто пока не проявился.
Гомес вспоминает о красивой любовной истории, рассказанной в пабе за парой кружек пива. Байка, конечно, придуманная, чтобы доставить ему удовольствие. Потому что Пацан думал о нем. Он был великодушным. Умным и забавным.
Он был хорошим парнем. И я убил его.
– Тебе стоит поехать домой, – добавляет капитан.
Он не предлагает вернуться на работу. Он им больше не нужен.
– И что там делать?
– А здесь ты сидишь, чтобы что делать? Думаешь реанимировать его, плесневея в коридоре?
Александр стискивает зубы, лицо каменеет еще больше.
– Оставь меня в покое.
И сразу же, без предупреждения – прямая атака. Та, которой Гомес ждал с самого начала.
– Что на тебя нашло вчера вечером, почему ты полез на них при таком раскладе? Почему не вызвал нас? Ты полный псих или что?
На этот раз у майора сжимаются кулаки.
– Я всегда был психом.
– Возможно. Но раньше ты не играл жизнями своих людей.
– Пошел вон.
Вийяр встает, смотрит на шефа с гневом, смягченным грустью.
– Ты слетел с катушек, Алекс.
– Убирайся, говорю тебе.
Гомес тоже встает, нависая над противником. Понимая, что они с майором в разных весовых категориях, Вийяр отказывается от борьбы. Так или иначе, если он заедет ему кулаком в морду, это не воскресит Лаваля.
– Я вернусь завтра. Мне нужно заниматься текучкой. Если будут новости, позвони. Даже если будет плохая новость и середина ночи.
– Конечно, – соглашается Гомес.
Он смотрит вслед уходящему заместителю с желанием остановить его, попросить прощения. Сказать, как плохо ему самому.
– Майор?
Александр поворачивает голову к неслышно подошедшему врачу.
– Вы можете увидеть его, если хотите, но очень ненадолго.
Его сердце подпрыгивает. Ведь он считал, что Пацан уже мертв.
Они идут по одному из этих чертовых коридоров, но уже по какому-то другому.
– Я должен предупредить, майор, вас может шокировать его вид.
– Я был с ним, когда это случилось, – напоминает Гомес.
– Но сейчас еще хуже, – заявляет медик. – Так что держитесь.
Врач открывает дверь, Гомес проходит следом.
– Внутрь нельзя, вы можете увидеть его через стекло.
Гомес подходит к стеклянной перегородке и внезапно понимает, что хотел сказать интерн.
Да, теперь хуже.
Даже чудовищно.
Лаваль неузнаваем. В его лице почти не осталось ничего человеческого. Бесформенное, страшное. Физиономия покойника, выловленного две недели спустя. Окруженный варварскими приспособлениями, с иглами в каждой руке и трубкой в горле, Пацан похож на груду освежёванной плоти. Его частично перевязанный торс колеблется в ритме, задаваемом аппаратурой.
– Ему… больно? – шепчет Гомес.
Медик тоже смотрит на своего пациента. С должным безразличием.
– Он в коме. Не могу вам сказать. В любом случае мы делаем все, чтобы облегчить боль.
– Если он выкарабкается… каким… каким он будет?
– Опять-таки не могу сказать. Одно очевидно: он никогда не будет нормально ходить. Мы были вынуждены…
Гомес на мгновение прикрывает глаза. И тут же открывает снова. Он должен смотреть на него. Не прятаться.
– Мы были вынуждены ампутировать одну ногу, – продолжает врач. – По колено. Что касается остальных повреждений, нужно ждать, пока он очнется, чтобы определить. Но не буду скрывать, что шансов на возвращение у него немного. И все же не стоит отчаиваться. Он молод, вполне здоров… Ну, был вполне здоров, я хочу сказать. Крепкое телосложение. Значит, можно надеяться на чудо.
Уже очень давно Александр забыл про веру в чудеса.
– Я должен идти. У вас десять минут. Потом будьте добры вернуться в коридор, чтобы не мешать персоналу. Держитесь, майор.
Оцепеневший Гомес остается стоять перед стеклом. Кладет на перегородку обе ладони, потом прислоняется лбом.
– Борись, Пацан. Не умирай, пожалуйста.
Приходят слезы, прокладывая бороздку человечности на каменном лице.
– Прости меня… Слышишь? Да, я знаю, что слышишь. Знаешь, это не совсем моя вина. Все из-за Софи… Нет, мне нет оправданий, ты прав. Как я хотел бы оказаться на твоем месте!
– Месье, вам больше нельзя здесь оставаться, – приказывает женский голос.
Медсестра берет его за плечо и ведет к двери. Он подчиняется, не способный ни к какому мятежу.
– Думаете, он сможет меня простить?
Женщина сочувственно на него смотрит. Потом открывает дверь и мягко подталкивает его на выход.
Легкий свежий ветерок морщит серую воду. Такую же серую, как небо.
Хлоя медленно идет по самому краю берега реки, безучастная к шуму, к суете, к жизни.
Время от времени она бросает взгляд назад. Конечно, она его не увидит. Он сам выбирает, показаться или нет. Он сам решает. Тот, кто ведет убийственную игру по своему усмотрению.
А она всего лишь пешка, добыча, дичь.
Его вещь, уже.
Она сбежала из дому в полдень. Ей и в голову не пришло поехать на работу или хотя бы позвонить Пардье. Пошли они все к черту.
Зато она отправила множество сообщений Бертрану и теперь ждет, когда он позвонит.
Он придет ее обнять. Успокоить, утешить. Он придет любить ее.
Она села в машину и поехала куда глаза глядят. Лишь бы какое-то время двигаться и оказаться в случайном месте. Если только на этот раз сюда ее привел не он.
Что она сделала, чтобы заслужить такое? Какую ошибку совершила, чтобы ее так наказывали?
Она садится на скамью, смотрит, как мимо проплывает баржа, нагруженная под самую завязку.
Я убила Лизу. Я уничтожила младшую сестру, свою собственную сестру.
Которую должна была защищать.
Значит, я так или иначе заслужила страдание.
Александр в конце концов сбежал. Ему нужно было на воздух. Срочно.
Зрелище Лаваля на больничной койке, или на смертном ложе, не шло из головы. Оно прорывалось сквозь завесу его мыслей. Становилось все рельефней, красочней, ужасней.
Он остановил машину, спустился прямо к берегу Марны.
Идти, дышать.
Однако ничто не принесет облегчения. От его вины, груза, страдания.
Он шел вперед, словно робот, с одной и той же кошмарной круговертью в голове.
И тут его ждало потрясение.
Женщина, которая казалась такой же потерянной, как и он сам. Сидела одна на скамейке.
Гомес застыл. Она так похожа на…
Может, ему показалось? Или он уже дошел до галлюцинаций?
Знак? Послание?
Незнакомка встала, взяла сумочку и медленным шагом направилась прямо к нему. Даже не видя его.
Но в момент, когда их пути пересеклись, пересеклись и глаза. Их взгляды тяжелы, их беды близко, он это чувствует.
Гомес обернулся ей вслед. Сходство с Софи так велико, что он едва не потерял сознание.
Но это не Софи.
Всего лишь ее тень.
Было уже почти шесть вечера, когда Бертран позвонил в дверь: хотя у него есть ключи, он предпочитает предупреждать о приходе. Хлоя быстро открыла, кинулась в его объятия.
– Как я рада, что ты здесь… Мне тебя не хватало, – бормочет она.
Он гладит ее по волосам, целует в шею. Она закрывает дверь, тщательно запирает замок.
– Все хорошо? – спрашивает Бертран.
Она не хотела ничего говорить по телефону, но он почувствовал, что с ней что-то не в порядке.
Хлоя не отвечает, снова обнимает его.
– На работе все нормально?
– Я не пошла на работу, – тихонько признается Хлоя.
– Да ну? Почему? Ты заболела?
Она берет его за руку, ведет в гостиную.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – предлагает она.
– Да… Но сначала скажи мне, что не так.
Хлоя делает глубокий вдох, не сводя с него глаз, пока он снимает пальто.
– Я очень хочу тебе рассказать, но сначала пообещай, что не будешь раздражаться.
Она берет бутылку виски, наливает ему в стакан.
– Слушаю тебя.
– Он приходил сюда этой ночью.
Лицо Бертрана отражает его реакцию. Но он молчит, ожидая продолжения.
– Он положил одну вещь мне в спальню, пока я спала. Колье.
– Ты хочешь сказать, что нашла что-то вроде… подарка?