Я вдруг разорвал лист и отшвырнул его в темный угол. И тут же рассмеялся: во-первых, я рвал его аккуратненько, так, чтобы потом можно было без труда дочитать, а во-вторых, швырял и мял еще более аккуратно. В моей свирепости не было ничего агрессивного. Зачем этот спектакль перед самим собой? Ведь не перед Аликом же, в самом деле, я ломал комедию, не его же хотел удивить? А что если я паясничал перед Аликом в себе?
Не исключено. И все же, думаю, я так «неожиданно» обошелся с его письмом от радости. От какой такой радости?
Вот дочитаю разорванное письмо – и объясню.
«Матерь всех фобий – боязнь усталости, постепенно перерастающая в зрелый страх. Но страх – это еще показатель жизненных сил. Страшно потерять страх: тогда остается только безмерная усталость. От нее до смерти – полшага. Собственно, усталость – это и есть первая фаза погибели. Вы это знали, не так ли?»
Я это знал. Но я был потрясен.
«Зачем же я вам это говорю, зачем заражаю вас фобией, инфицирую страхом?
Дело в том, что усталость накатывает внезапно. Вы проснулись солнечным утром, включили телевизор – а вокруг вас темно. Нельзя сказать, каков запас прочности, сколько еще продлится ваш спасительный страх. Я хочу вас предостеречь (не знаю, поможет ли, но делаю это с чувством исполняемого долга): что-то подсказывает мне, что умный человек может и должен учиться на ошибках других. А я где-то совершил ошибку. Я пошел по вашей колее, но так разогнался, что обошел вас, старшего, и, не заметив спасительного тупичка, влетел в топку финиша. Влез поперек батьки в пекло. Где-то надо свернуть, вы меня понимаете?»
Я и это знал. Я давно и лихорадочно ищу свой спасительный тупичок.
Не сознавая глупости происходящего, я настрочил ответное письмо.
«Дорогой Алик!
Думаю, ты во всем прав. Я все больше и больше представляю себя на твоем месте – и вряд ли бы я сделал больше. Может быть, ты и в самом деле поспешил, а может быть, иллюзия спешки – все что нам осталось. Пока не знаю.
Но я сделаю все, чтобы увеличить запас прочности, ты слышишь? Я не верю, что люди нашего формата и масштаба нежизнеспособны.
Есть одна идея, впрочем, не то чтобы идея, а нечто средненькое между предчувствием и желанием. Поживем – увидим. Я тебе сообщу.
P.S. А за Светку извини. Меня оправдывает лишь то, что на моем месте ты поступил бы точно так же. Нет, не извини. Спасибо за нее. Думаю, тебе приятно будет узнать, что проблем у меня с ней намечается не меньше, чем было у тебя, как я догадываюсь».
Здесь я должен возвратиться к обещанной радости. Но мне отчего-то расхотелось оплачивать добровольно принятые на себя долговые обязательства. Скажу лишь, что радость связана с «не то чтобы идеей, а чем-то средненьким между предчувствием и желанием». Пусть эта радость растворится между строк всего романа, если, конечно, у меня хватит писательского мастерства.
И желания дотянуть до конца.
Хотя бы до конца романа.
22
Я накликал беду.
Ведь не только наши предчувствия и желания отражают жизнь, но и наоборот: жизнь чутко отражает наши предчувствия и желания.
Светка, не дождавшись от меня феерии под названием «мужчина вымаливает прощение у ног обожаемой им женщины», перешла к активным наступательным действиям, дабы закрепить викторию. Если мужчина не вымаливает прощения, не служит, словно пудель, прыгающий на задних лапках, как кузнечик, следовательно, такой мужчина не грезит о кошачьих ямках. Может, он вовсе и не пудель. А это плохой знак. Дремавшая в ней страсть укрощать (покойный Алик выскользнул из-под ее влияния уже ровно сорок дней тому назад, выиграв битву ценой жизни), проснулась в ней с прежней силой.
Ошибка в отношениях мужчины с женщиной заключается в том, что отношения заводятся не с той женщиной. Все остальное поправимо. Но вот если женщина не та – пиши пропало. Если ты лев, а тебя принимают за пуделя, возможны ли тут компромиссы?
Светлана небрежно, однако же пресекая всякую возможность отказаться, пригласила меня на скромный, что только подчеркивало его торжественную исключительность, ужин при свечах под названием «сорок дней и ночей жуткого одиночества вдовы», – поминальное мероприятие, которое грозило обернуться помолвкой. Звон обручальных кандалов сквозь густой печальный колокол чудился мне, словно легкий трупный запах вперемешку с благовонием ладана: такая звуковая и обонятельная аранжировка мероприятия не делала его самым приятным на свете. Лично мне этот памятный ужин, который скромным можно было назвать только из желания обидеть вдову, с самого начала представлялся сражением за свободу и, отчасти, местью за друга. Позвольте мне в этом месте воскликнуть, упреждая события: каким надо быть наивным, чтобы пытаться на равных сражаться женщиной, рожденной на горе наивным!
Встретила меня Маргарита, что я сразу же расценил как недобрый знак. Она стала раздевать меня взглядом еще до того, как я снял пальто. Из-за спины она заглядывала мне в лицо, ловила шальной, нетвердый взгляд, отражавшийся в зеркале, – взгляд, которым я нарциссически испепелял самого себя. Я подмигнул ей, о чем тут же пожалел, ибо мое легкомысленное заигрывание позволило ей вручить инициативу мне, а самой потупить очи и скромно провести руками по бедрам, обтянутым серым платьем. Собственно, позволило ей предложить себя. Настала моя очередь рассмотреть ее, простая вежливость требовала даже полюбоваться тем, что мне предлагали по телефону, но я, как последний неджентльмен, поспешил к своей Светлане.
Наряд вдовы кричал о том, что она – обратить внимание на овал плечей! – производит на меня впечатление, а взгляд недвусмысленно отлучал, намекал на то, чтобы я оставил всякую надежду. Забыл, вычеркнул вдову из жизни. Неразрешимая задачка для начинающего соблазнителя, принимающего женское «нет» либо за чистую монету, либо за твердое «да». На самом деле «нет» чаще всего означает «может быть»; «нет» может превратиться в «да», если…
Далее подразумевается целый список усилий, которые необходимо приложить порядочному мужчине, чтобы соблазнить женщину, давно уже избравшую вас в качестве соблазнителя. Простодушно избрать вариант «оставить всякую надежду» только на том основании, что об этом честно было написано в лживых очах, значило оскорбить вдову; второй раз подряд поступить бестактно с женщиной (бестактно – значит, вопреки ее ожиданиям, а не согласно своему желанию) было уже слишком непорядочно. Жертва первой бестактности, Маргарита, также надувшись (при желании выражение ее физиономии можно было трактовать следующим образом: на лицо набежала тень из недавнего прошлого, став вуалью печальных воспоминаний), памятником обманутых ожиданий сидела напротив, поэтому я, переча взгляду Светланы, не сводил глаз с плеч, рекомендованных сдержанным покроем. Кажется, это не осталось не замеченным, и мне позволили поухаживать за собой. Не особенно церемонясь, мне вручили шанс, к которому прилагалась подробная инструкция, как им воспользоваться. Видимо, я сделал все как надо, потому что глаза явно потеплели.
В общем, я легко добивался успеха, мрачнея с каждой минутой.
За этим столом мне явно не хватало Алика.
– А где Леха Бусел? – спросил я как ни в чем ни бывало Маргариту.
– Не знаю, – ответила она, развратно, с детсадовской непосредственностью орудуя кончиком языка между губами.
Видимо, это не укрылось от внимания Светланы. Слегка наклонив голову в мою сторону и обдав меня волной новых духов, она нежно шепнула:
– Милый, у нас будет ребенок.
Я поперхнулся рыбой, произведя сдавленный звук, будто человек, которому неожиданно всадили в спину, под кольчугу, ятаган. Мне как ни в чем не бывало подали салфетку. Очевидно, моя реакция не смутила Светлану. Напротив, чем-то порадовала. Слабость: вот чего от тебя ожидали и что охотно прощали в этом милом доме. Заслужить уважение здесь можно было одним-единственным способом: дать себя растоптать.
Я наполовину наполнил себе фужер водкой и спросил, вперившись в пространство, разделявшее двух дам:
– За что пьем?
– За упокой души, – выразила общее женское мнение Светлана, очевидно, на правах той, кто сумела предъявить на меня неоспоримые права.
– Чьей? – спросил я, покашливая: кость в горле застряла надежно.
– Алика.
– У меня с каждой минутой крепнет впечатление, что покойник знал, что делал. Он пал смертью храбрых. Он погиб на поле боя. Вечная память Баклажанову.
Я выпил.
Очевидно, Светлана решила, что «погиб» следует принять на свой счет. Во всяком случае, пропускать такие вещи мимо ушей было не в ее правилах. Бросать вызов матери своего будущего ребенка… Сумасшедший.
– Так-так. Господин писатель завидует своему другу?
– Нет, писатель хочет исправить его ошибку. Кха-кха.
– И это правильно. Лучше быть живым папашей, чем мертвым негодяем.
Светлана крепко хлопнула меня по спине – и я благополучно проглотил кость, ощущая колики где-то в межреберном пространстве.
– Что происходит? – спросил я, боясь вдохнуть всей грудью.
Маргарита засмеялась, а Светлана загадочно улыбнулась. Я вновь наполнил себе фужер водкой. Светлана сказала, что водку фужерами пьют только дегенераты или самоубийцы. Я плеснул в фужер еще, почти до краев, чтобы убедить ее, что она имеет дело с тем и другим одновременно. Она повела плечом, обидно прокомментировав аксиому о мужской слабости. Маргарита ослепительно сверкала зубами, забыв о печали.
Я встал и, не обращая внимания на своих дам, приветствовал дядюшку, эспаньолка которого припухла и округлилась за эти сорок дней. На моих глазах она расплылась, превращаясь в пятно, заслоняющее лицо. Возможно, дядюшка просто любезно улыбнулся.
– Я хотел бы уточнить, – сказал я. – В детстве Алик лазил не по сливам, а по вишням. На худой конец – по черешням. Но не по сливам же! Я вас умоляю: есть разница. Запомните же, наконец: по-виш-ням. Это во-первых. А во-вторых, предлагаю всем выпить за здоровье моего несчастного друга.