Остальную часть дня мы готовили прощальный стол для хозяев. У нас с ними сложились прекрасные отношения. Хозяин иногда вечерами составлял нам компанию за столом, хотя жене его, видимо, это не нравилось. Она что-то ему говорила на чужом языке, и по интонации можно было понять, что она недовольна.
А он был мужчиной компанейским, общительным. Когда мы у него спросили, кто он по национальности, он очень оригинально ответил:
– Извините, не француз.
Пошутил, но в то же время, видимо, хотел подчеркнуть, что он не чужой. Потом он поведал нам историю своих предков армян, которые еще в прошлом столетии переселились в Крым. И вот они теперь крымчане в некотором поколении и считают Крым своей родиной. Но язык свой не забывают, хотя о национальной культуре говорить не приходится.
В тот последний день у наших хозяев поселилась своеобразная женщина средних лет. Сначала она к нам приставала с расспросами, чем мы занимаемся на кухне, почему свое драгоценное время тратим на стряпню, а не на море. Когда мы сказали, что уезжаем и нам больше на пляж не хочется, она удивилась. Ей, только что прибывшей, наше состояние было непонятно. Потом она, долго сидя на кухне-беседке, готовилась пойти на пляж, для чего тщательно наводила марафет. И макияж оказался далеко не дневной. Одновременно дама пила водку и рассказывала нам, как ее провожали друзья. Якобы они напоили ее перед отъездом и затолкнули в вагон. Всю дорогу она проспала и удивилась, когда ее по прибытии в Феодосию разбудили и сказали, что она уже в Крыму.
Пока дама красилась, пила водку и рассказывала про свою бурную жизнь, она дошла до той кондиции, что на пляж идти уже не стоило. Мы стали отговаривать ее от этой затеи, но она нас не послушалась. Объявила, что приехала на море и, в отличие от нас, Золушек, у плиты стоять не намерена, и неуверенным шагом, к тому же на высоких каблуках, ушла в сторону пляжа.
К прощальному столу собралась вся наша компания с детьми и наши хозяева тоже с детишками. По такому случаю хозяин полез в погреб и достал оттуда бутылочку домашнего вина собственного производства, но мы отказались. Валя – потому что вообще не любитель спиртных напитков, а мы с Юсуповой – памятуя свой печальный опыт на пляже с горячим домашним вином. Да и завтра рано утром нам в путь-дорожку. Застолье получилось душевным, дети поели и все вместе поднялись на второй этаж поиграть. А мы сидели и мирно болтали, как вдруг со стороны ворот донесся какой-то шорох, а потом стук. И появиласьт наша новая отдыхающая босиком, туфли в руках, еще пьянее, чем уходила, веселая. Ее подвезли на велосипеде. Какой-то добрый молодой человек лет двенадцати, сказала она.
Она шумно вошла на кухню-беседку, потеряла координацию и схватилась за стол. Ее с трудом удалось усадить, и хозяйка заварила ей кофе. И дальше мы только слушали монолог нашей новой курортницы. Она рассказывала, как была замужем за грузином четыре года и запомнила из грузинского языка лишь несколько матерных слов. Затем хозяева ушли спать, подтвердив, что хозяин нас на своей машине отвезет на вокзал. А эта женщина еще много интересного рассказывала о своей жизни. И все нам предлагала пойти куда-нибудь в кафе.
– Девчонки, давайте сходим в кабак. Нам ничего не надо! Мужики… пошли они на фиг! Ничего вообще. Мы просто возьмем по чашечке кофе и будем п-деть до утра, и все.
Возможно, в первый наш день в Крыму мы бы приняли такое предложение. Но в тот вечер мы мысленно были уже по дороге в Москву, нам не терпелось лечь спать.
Наутро хозяин, как и обещал, повез нас в Феодосию. А жена его из кружечки полила нам дорожку за машиной, объясняя, что это народный обычай пожелания счастливого пути.
Пока мы отдыхали в Крыму, мне ни разу не удалось дозвониться до мужа. Дома его можно было застать только поздно вечером, когда мы уже никуда не выходили. А днем его рабочие телефоны не отвечали. Поскольку он был в курсе, когда мы приезжаем, то знали, что он нас встретит. Но в Москве к нам подошел один Юсупов, и они быстренько вышли, прихватив Валю с собою, потому что жили почти на одной улице. А мы с детьми остались в вагоне ждать, пока появится наш папа и поможет нам с вещами. Мы ждали его с той минуты, как сели в поезд. У нас накопилась масса впечатлений, мы столько всего увидели, и нам не терпелось все рассказать нашему папе, и сказать ему, что он многое потерял, не поехав с нами. Вагон уже был пустой, но мы его не дождались, и пришлось своими силами выносить вещи. По дороге на станциях я набрала фруктов и овощей – дешевых, для консервирования на зиму. И мы все трое, нагруженные, еле передвигая ноги, идем и видим: наш папа стоит впереди и смотрит на нас, как посторонний наблюдатель. Дети бросили все и, радостные, побежали к нему, а он грубо остановил их, сухо поздоровался, подошел ко мне, молча поднял тяжелые сумки и молча пошел вперед. Мы за ним еле поспевали. Поведение его нас ошарашило. Всякое бывало в нашей семье за столько прожитых лет вместе, но такое, пожалуй, впервые.
Папа наш молчал, и когда мы сели в машину. Смотреть на него было невозможно: злой, как сто волков, того гляди, покусает. У меня даже появилась очень неприятная мысль, что он не рад нашему приезду. А каково же детям? Они ехали, счастливые, соскучившиеся по папе, ждали встречи с ним. И вот на тебе! Какие все-таки мужчины эгоисты!
– Что-нибудь случилось? – осторожненько начала я.
– Ты за столько времени ни разу не могла мне позвонить? Или тебе было не до меня?! – заорал он.
Все понятно, его душит ревность. А то, что он один остался в Москве, а я с двумя детьми уехала, в счет не берется. Хотя я должна его ревновать, у меня, во всяком случае, есть на то все основания, – он пожелал остаться один. И как понимать его поведение, его взрыв? Нападение – лучший способ защиты? Меня бросило в жар. Но в такой ситуации кто-то трезво должен смотреть на вещи. Нельзя давать волю эмоциям. Ради детей. Я с трудом взяла себя в руки и стала объяснять, как обстояли дела. На рабочий его телефон я неоднократно пыталась дозвониться, но тщетно, а на домашний – у меня не было возможности так далеко ночью идти до почты. Меня дети поддерживали, рассказывая, что мы с Юсуповыми вместе ходили звонить, но не могли дозвониться и расстраивались. На эти унизительные объяснения ушла почти вся дорога. К концу дороги папу нашего немного стало отпускать, и он уже по-человечески начал расспрашивать детей, как отдыхали, как им понравился Крым. А дети все быстро забывают. Они взахлеб, перебивая друг друга, рассказывали любимому папе, делились накопленными за время отдыха впечатлениями. И в подъезде, когда вошли в лифт, папа начал обнимать детей, говорить, что их очень любит, очень по ним скучал и счастлив их видеть. И попросил прощения за свое поведение на вокзале. И ко мне начал подлизываться: он и маму очень любит, только мама, конечно, в отличие от детей, еще долго его не простит…
Но я чувствовала, что он еще не все высказал, и меня это настораживало и пугало.
Дома дети, не успев распаковать вещи, быстренько побежали во двор к друзьям. И тут муж начал целый рассказ в свое оправдание. Как-то он поехал на свалку автомобилей за запчастями. И его остановила цыганка.
На эту свалку я с ним неоднократно ездила, и каждый раз, оставляя меня в машине, он просил закрыться и ни в коем случае не вступать ни в какие разговоры с цыганками. Они, мол, опасные, меня в два счета облапошат, разденут, разуют, я глазом не успею моргнуть. У него даже на этот счет была такая глупая шутка, что наивные люди на «Мерседесах» приезжают на эту свалку, а после общения с цыганками сами не понимают, как уезжают на «Оке».
На этот раз тем наивным оказался он сам. Цыганка привязалась к нему, чтобы погадать. Но, видя, что он ее игнорирует, заявила, что его жены нет сейчас с ним, и если он заплатит, она расскажет, вернется ли жена. Почему-то его это зацепило. Не дождавшись от меня звонков, он был в таком состоянии, что сам себя накручивал и был готов кому угодно поверить. Цыганка за его же деньги ему наговорила, что он скоро умрет и что его жена к нему больше не вернется. Конечно, он не поверил, но, тем не менее, назавтра же с утра поехал в поликлинику и проверился полностью, сделал ультразвук, выслушал врачей, убедился, что здоров, как вол. Это его немного успокоило, но относительно жены… С каждым днем он все больше и больше себя накручивал. И даже отчаялся, уверившись, что я не вернусь. Он уже выдавал меня замуж то за местного жителя с хорошим домом, в котором мы, возможно, остановились, то за другого мужчину, с которым я познакомилась на пляже. И все в таком роде. Рассказывая, он следил за моей реакцией. Я молча смеялась, слушая его, дивилась его богатой фантазии и крутила пальцем у себя на висках. Во время своей исповеди он вдруг подошел ко мне, обнял, поднял на руки и понес в спальню. Примирение произошло в постели… Проголодавшиеся друг по другу, мы неоднократно взлетали в облака в объятиях друг друга. Мы говорили о любви, не умолкая, рассказывали всякие истории, пережитые врозь, говорили о детях и о многом другом, о чем могут поговорить две родственные души, прожившие вместе не один десяток лет. Мы не просто супруги, мы родные друг другу люди.
Когда дети вернулись с прогулки, у нас в семье была полная идиллия. И мы все, соскучившиеся друг по другу, мирно поужинали. А вокруг царили любовь и доверие.
Любовный многоугольник
На празднование Нового года у нас в интернате устроили банкет. Я уже к тому времени работала более полугода и успела познакомиться со всеми, у нас даже организовался своего рода узкий круг. В него входили Валентина Михайловна – заведующая отделением, врач-психиатр, женщина приятная во всех отношениях. Психиатр – прежде всего, хороший психолог, как правило. Интеллигентная от природы, она отлично знала человеческие души. Конечно, у нас с ней сложились очень доверительные, дружеские отношения.
Анастасия Валентиновна – старшая медсестра, непосредственный мой начальник. Когда я пришла устраиваться на работу, меня направили к ней за направлениями на медосмотр, как это принято в медучреждениях. И, увидев ее впервые, я вдруг почувствовала, что вижу родного по духу человека. У нас с ней была психологическая совместимость, мы с ней понимали друг друга с полуслова с самого начала. Это необъяснимо, но она мне понравилась с первого раза, хотя впоследствии я узнала, что она человек со сложным характером. Анастасия Валентиновна слыла в отделении грозой всех опоздавших, прогулявших и прочих провинившихся. Но, как бы она ни ругалась с подчиненными, каких бы небылиц про нее ни рассказывали, случись что – она всегда стояла горой за отделение. И вообще, все проблемы можно было с ней мирно решить, подойди ты к ней по-человечески. Но, не имея к ней подхода или